– Такой темноволосый, в черном пуховике? – спросил он с интересом.

– Нет, – удивленно отозвалась Елизавета.

– Значит, это не ее парень, – уверенно констатировал Ежик. – Ее хахаль (и где слов-то таких набрался, гений наш компьютерный) такой темный, кожа смуглая и без понтов... обыкновенный, в общем.

– А ты-то откуда знаешь? – спросил Ромиль.

– А я видел, он приходил как-то. Они на кухне трахались.

Ромиль подавился сандвичем, и покрасневшая, как девочка, Елизавета застучала по его широкой спине. Я покрутила пальцем у виска, многозначительно глядя на Ежика, а тот недоуменно пожал плечами и вопросил:

– А чего я сказал-то?

На Ежика я обиделась, Гена меня достал, Ромиль ухмылялся, встречаясь со мной в коридоре. Короче, существование стало абсолютно невыносимым, и я смылась с работы пораньше. Позвонила Нике, она велела приезжать в Дом ткани посмотреть материал. Ткань мне понравилась – муаровые разводы по нежно-белому шелку. Мы любовались цветом и фактурой, гладя отрез. Потом Ника принялась что-то подсчитывать, шевеля губами, а я покорно ждала приговора, соображая, сколько денег у меня на карточке и где тут банкомат, если наличных не хватит.

– Девочка, отойди отсюда! Небось руки дня два не мыла! – раздался за спиной визгливый голос.

Я обернулась. М-да, пережитки советского прошлого неуничтожимы. Наверное, оно кончится только тогда, когда умрет последний человек, заставший в сознательном возрасте жизнь в совке. Ох, не зря Моисей водил свой народ по пустыне, ожидая, пока вымрут все, помнившие рабство. Так и у нас – совковое хамство неуничтожимо, особенно в работниках торговли и всяких учреждений типа ЖЭКа, собеса. Светкина мать, Настасья, работала как раз в ЖЭКе. Помню, как она жаловалась моей маме:

– И что за народ у нас такой? Нет, ты представь: время без двадцати, я уж и губы накрасила, и сумки собрала, а он прется, козел какой-то, и еще счастливый такой: «Милая, я, – говорит, – успел! С работы пораньше убежал и поспел за справкой». А я ему – ни фига ты, дружок, не успел, потому как я сейф уже закрыла, все опечатала и ради тебя корячиться тут не стану. Так что ты думаешь? Скандал устроил! Начальство требовал.

Мать слушала молча, но я прекрасно знала, о чем она думает. И как Настасья не понимает, что и мы так же убегаем с работы, стараясь успеть, а нарываемся на таких, как она. Сочувствовать как-то не хотелось. И теперь здесь, в Москве, я встречаю тот же неистребимый совок. Ну вот сколько лет эта мегера здесь работает? Наверняка много. И всю жизнь разговаривает с покупателями голосом тетки, которая буквально сидит на дефиците. Вот что мы ей сделали? Выглядим непрезентабельно? Посмотрела бы она на нашего шефа, который иной раз приезжает на работу на мотоцикле, покрытый грязью и пылью. А ведь богатый, между прочим, человек. Я бы даже сказала – очень богатый. Может, мы с Никой миллионерши инкогнито. Я бросила взгляд на модель ера. Та сжалась, втянула голову в плечи и, по-моему, забыла не только о том, что она там считала, но и как ее зовут. Не-ет, так не пойдет. Мне нужно, чтобы Ника соображала при расчетах, а то купит ткань не на платье, а на купальник. Я разозлилась. Повернулась к тетке, сделала надменное лицо (копировала Елизавету, как-то видела, как она разговаривала с неугодным подчиненным):

– Позовите управляющего.

– Чего? – Тетка вытаращила глаза.

– Управляющего, – не повысив, а, наоборот, понизив голос, произнесла я, глядя на нее с плохо скрытым злорадством. – Мы из программы проверка качества, и наше задание – оценивать качество обслуживания в различных торговых предприятиях. Как я поняла, у вас тут и оценивать нечего, потому что качества нет. Мы сейчас это зафиксируем в протоколе, руководство подпишет, а через три недели программа пойдет в эфир по «Первому каналу». И знаете что? – Я наклонилась к тетке, глядя в ее расширенные глаза. – Эту программу нам заказали хозяева нескольких магазинов. Решили, что город должен по уровню обслуживания соответствовать Европе.

– Так что всех старых страшных дур уволят без выходного пособия и наймут молодых вежливых девочек, – запищал рядом тонкий голосок. – Зови старшего продавца, быстро!

Тетка хрюкнула и испарилась.

Ника взглянула на меня восхищенно:

– Ну ты даешь! Я тоже так хочу... но не получается. Стоит такой крысе начать на меня орать, как я просто не знаю, куда бы мне провалиться.

– Считай метры, пока эта тетка не вернулась с начальством, – велела я. – Да смотри не ошибись, лишних денег нет.

Ника закивала, и мы быстро купили нужное нам количество красивой ткани и выкатились из магазина, так и не дождавшись возвращения вредной тетки. Небось в подсобке сидит, хочет, чтобы кто-нибудь другой принес начальству приятную весть, решила Ника.

Я вернулась домой в радужном настроении и у самого подъезда столкнулась с Севой, который тащил в руках большой пакет.

– Танечка, – обрадовался он. – А я вот альбом привез.

Было как-то неудобно забрать у него альбом и отправить восвояси, и я предложила ему зайти попить чаю. Он охотно согласился, и мы поднялись в квартиру.

Чай и приятный разговор ни о чем были прерваны решительным звонком в дверь. Вернее, звонок был не просто решительный – кто-то трезвонил в дверь, словно торопился на пожар, – прерывистые звуки терзали слух, и я, улыбнувшись Севе, метнулась в прихожую.

Дальше все напоминало дурной спектакль.

Я распахнула дверь и увидела на пороге Светку с выводком. Одна из малолетних террористок жала на кнопку звонка – мама держала ее на руках, – и малявка жмурилась от удовольствия. Остальные двое малышей подпрыгивали на коврике у двери и голосили от возмущения и разочарования. И вдруг они стихли и уставились куда-то мне за спину. Повернувшись, я увидела Севу. Почему-то он был с обнаженным, то есть голым, торсом, и пояс джинсов был тоже этак художественно полурасстегнут, ну вроде как у Димы Билана в рекламе джинсов. Красивое тело и многообещающие перспективы заворожили решительно всех, и несколько секунд в квартире царила полная тишина. Потом одно дите крикнуло:

– Дядя!

– Дядя голый! – с восторгом подхватило другое.

– Голый, голый, дядя голый! – заголосили все трое.

Светка быстро впихнула всю компанию в квартиру и захлопнула за собой дверь. Вовремя, а то соседи тоже скоро присоединились бы.

– А почему дядя голый? – сурово спросила у меня подруга, опуская на пол малявку.

Стоя спиной к коридору, я с надеждой подумала, что, может, это был глюк. Такой предсвадебный эротический глюк.

Я оглянулась – дети висли на ногах у Севы, тот с ужасом смотрел вниз, двумя руками придерживая пояс джинсов.

– Я... у меня там этикетка... – залепетал он, встретившись со мной глазами.

И тут на тумбочке зазвонил телефон. Сева протянул руку, и я машинально вложила в нее красивую серебристую трубку сотового.

Едва в трубке что-то квакнуло, как Сева, бросив на нас испуганный взгляд, сказал:

– Я занят! Позже, дружище, позже, – сунул телефон мне обратно и попятился к двери в комнату, стараясь не наступить на детишек.

Когда он скрылся за дверью, Светка вытаращилась на меня и шепотом спросила:

– Это что за театр? Надо же, «позже, дружище, позже»! – передразнила она.

В голове у меня что-то щелкнуло. Театр? Театр! Повинуясь неясному, но мощному импульсу, я схватила серебряный телефончик, который успела пристроить обратно на столик. Так, где тут у нас – входящие, нет, принятые вызовы. Хо-хо. Так ведь и написано – «Людм. Игоревна» и время вызова – две минуты назад. Зуб даю, это моя будущая свекровь и есть. «Дружище»?

– Танька, он тебя клеит, – зашептала Светка, по-прежнему стоящая рядом. – А если бы это была не я с детьми, а Димка?

Сева нарисовался в коридоре уже одетый и уставился на свою трубку, которую я продолжала сжимать в руке. Глаза его забегали, и я поняла, что совесть актера действительно нечиста.

– Знаешь, Сева, – медленно проговорила я, – амплуа героя-любовника тебе не очень удается. Наверное, пора перейти на характерные роли. Для Павлика Морозова ты, пожалуй, староват... попробуй предателя в кино про белорусских партизан.

– Смотри только, чтобы бойцы не увлеклись, играя сцену казни, – подала голос Светка.

– Да, а то ведь внешность – это для актера важно, не правда ли?

– Танечка, милая, я, право же, не понимаю... – Сева бочком продвигался к двери.

Я вздохнула – ну не бить же его, хотя, видит бог, хотелось. Может, и надо следовать своим желаниям, тогда мы будем здоровее и счастливее, подумалось мне, и, должно быть, мысль эта отразилась на моем лице, потому что Сева метнулся к двери, выхватив из моих пальцев трубку, сдернул с крючка пижонский полушубок.

– Гуд-бай, май лав, – сказала Светка, когда дверь захлопнулась.

Через пару минут – не успели мы дойти до комнаты и отодрать детей от компа, опять раздался звонок. Оказалось, что это Дим, вернувшийся от мамы, которую возил по магазинам (то есть работал при ней грузчиком), и теперь удивленно интересовавшийся, какого черта Сева его чуть не снес на лестнице.

– Твоя мама попросила его завезти мне альбом свадебных платьев, так мило с ее стороны, – отозвалась я, старательно улыбаясь.

– Мама?

– Ну, альбом Севин, но идея была Людмилы Игоревны.

– Правда? И как, что-нибудь выбрала?

Я вздохнула. А ведь вчера я говорила ему, что заказала платье. Он кивал и даже издавал какие-то звуки, но теперь я поняла, что суженый ничего не слышал, потому как сидел за компом. Ну и ладно.

– Когда бы я успела – у меня гости. Потом посмотрю.

Нет, чувствую, не видать мне свадебного платья как своих ушей. Позвонила Ника и несчастным голосом спросила, нельзя ли шить у меня. Я растерялась и ответила: да можно, а что? А она – давай адрес, сейчас приеду. Я удивилась: «Ты чего, я на работе, дома никого, куда ты поедешь?» – «Ну, тогда, – заявила она, – вечером приеду». Я продиктовала адрес и побежала заниматься делами. После работы задерживаться не стала, отправилась прямо домой. Выхожу из лифта, а на лестнице сидит Ника. Рядом сложены сумки и футляр со швейной машинкой. Я вытаращила глаза, а Ника встала и, шмыгая носом, посмотрела на меня исподлобья. По покрасневшим и припухшим глазкам я поняла, что она плакала, и, видимо, долго.