— Нет, нет, я не поеду. Но если Сабрина захочет потом заглянуть к нам, ведь ты не откажешься сопровождать ее?

— Буду рад, — вежливо ответил Бретт. Из-за плохой погоды отъезд пришлось на некоторое время отложить, и Бретт получил время на размышления, потому что в первый раз в своей жизни всерьез задумался о будущем. Жить так, как он живет, больше нельзя. Приключения, карты и проституток пора забыть. Лучше всего ему осесть в Ривервью и заняться плантацией. Однако усмехнувшись, он признался себе, что просто не в состоянии подолгу сидеть на одном месте.

Он пришел к выводу, что никогда не будет счастлив в Риверью, и, решив так, стиснул в досаде зубы. Тщательно обдумав все еще раз, он отправился искать отца.

Бретт нашел его за бухгалтерскими книгами, и Хью обрадовался ему.

— Вот и хорошо! А то я не знал, как мне от них избавиться!

Они перебросились ничего не значащими фразами, потом Бретт уселся в кресло возле стола Хью. Выпив рюмку бренди, он сказал:

— Я хотел поговорить с тобой.

— Да?

— Прежде, чем я уеду в Накогдочез, мне хотелось бы подписать бумаги, в которых я передам право на владение Ривервью Гордону. Пусть это будет его дом, а у меня и без него всего хватает.

Хью изумился.

— Гордон тоже не будет обделен. У Софии есть свои деньги, да и я добавил к ним кое-что. Ты — мой старший сын, мой наследник, — сказал он хриплым от нахлынувших чувств голосом. — Ривервью всегда переходило к старшему сыну.

Резкие черты Бретта стали мягче.

— Отец, то, что я родился первым, еще не причина оставлять судьбу Ривервью в моих руках. — Его губы скривились в иронической усмешке. — Стоит не так лечь картам, и я проигрываю и выигрываю поместья не меньше Ривервью. Неужели ты хочешь, чтобы наш дом достался какому-нибудь картежнику? Неужели твой труд не заслуживает ничего лучшего? Я хочу, чтобы хозяином Ривервью стал Гордон.

Хью был потрясен тем, что сказал Бретт, и с грустью подумал, что вряд ли воспоминания Бретта о Ривервью можно назвать счастливыми, и если сейчас в доме смех и радость, то далеко не всегда было так. Бретт отказывается от поместья, потому что у него есть состояние, но Хью подозревал, что это не единственная причина.

Они никогда раньше не говорили о печальных годах, когда Джиллиан устроила из Ривервью ад, однако Хью с горечью, но вынужден был признать, что именно здесь кроется причина отказа Бретта от поместья.

— А твои наследники? — все же спросил он. — Когда-нибудь ты женишься, и твои дети, вполне возможно, будут думать не так, как ты.

Бретт напустил на себя циничный вид.

— Папа, все что угодно, только не женитьба! Глядя на брезгливое выражение на лице сына, Хью вспомнил себя, каким он был все страшные годы после предательства Джиллиан. Разве он тогда не ненавидел женщин и не презирал их, видя в каждой прирожденную обманщицу?

Какой же я был тогда злой, подумал Хью, удивляясь самому себе, такой же, как теперь Бретт. Если бы не София… Хью спросил еще раз с грустью.

— Ты твердо решил?

Бретт усмехнулся и ответил вопросом на вопрос:

— Разве я когда-нибудь менял свои решения? Когда-то ты сказал, что упрямство — мой самый большой порок или самая большая добродетель. Ты еще не решил, что?

Хью улыбнулся против воли.

— Еще нет, — сухо ответил он. Улыбка погасла, и он долго испытующе вглядывался в сына. — Ты твердо решил? Тебе совсем не нужен Ривервью?

Бретт задумался.

— Пожалуй, я бы оставил за собой мой домишко и клочок земли рядом. — Его смуглое лицо посветлело. — На старость…


Через неделю Бретт опять сидел в кабинете отца, который, строго поглядев на него, сказал:

— Я сделал, как ты хотел. Когда ты подпишешь эти документы, все права на Ривервью отойдут к Гордону.

Бретт не раздумывая потянулся за пером, но Хью накрыл его руку своей.

— Мне это не нравится! — взорвался Хью. — Ривервью должен принадлежать тебе! А что будет, если ты все потеряешь? Куда ты тогда денешься?

— Туда, где мне будет место! — не замедлил с ответом Бретт, но, понимая, как расстроен отец, добавил серьезно:

— Папа, разве ты забыл о плантации в Луизиане? О моих деньгах и домах в Новом Орлеане? О землях в Англии? О счетах в английских банках? Господи! Куда мне больше?

Хью вздохнул и убрал руку.

— Возможно, ты прав. — Он улыбнулся. — Я отписал тебе дом и сто акров земли — на старость, как ты выразился.

Погода стала меняться к лучшему. Самые страшные метели остались позади. Через два дня, нагруженные подарками и письмами, Бретт и Олли выехали из Натчеза, держа путь в Накогдочез.

Путешествие оказалось не из легких. Они выехали в начале года, когда все реки были скованы льдом. Дорога, скорее всего бездорожье, пролегала в безлюдных местах, где водились хищные звери, олени. Бретт любил охоту, чего нельзя было сказать об Олли, который жался к костру, до полусмерти искусанный москитами, тучей кружившими над головой, едва потеплело.

— Подумать только, я-то представлял, что» буду любоваться красотами природы.

Бретт только усмехался, зная, что Олли всегда готов к приключениям и еще никогда не видел по-настоящему великих просторов Америки. Он был замечательно приспособлен к жизни в трущобах больших городов Европы, однако у него не было никакого опыта общения с природой.

На реке Сабине всегда было много всяких лихих разбойников, и их тоже дважды останавливали люди, один вид которых заставлял Бретта тянуться за оружием, но дважды, поглядев на широкие плечи Бретта, на его холодные зеленые глаза и на привыкшие к ружью руки, они ехали прочь.

В свою последнюю ночь, которую он провел в дороге, Бретт внешне уже ничем не отличался от бродяг. Волосы у него отросли до плеч, густая черная борода скрыла всю нижнюю часть лица, — и одет он был так, как не одеваются богатые путешественники. В кожаных штанах и красной рубашке с открытым воротом он никак не походил на элегантного отпрыска одного из самых богатых домов Северной Америки, поэтому, увидев его бороду и надвинутую на лоб коричневую шляпу, Сабрина решила, что попала в лапы головорезов…

Глава 5

Не зная о письме Алехандро, посланном Бретту Данджермонду, Сабрина считала, что за несколько месяцев, прошедших после ее дня рождения, не случилось ровным счетом ничего примечательного. Хотя нет, это не совсем так, призналась она себе солнечным апрельским утром. Она сама изменилась. В ней появилось какое-то недовольство безоблачным течением жизни в отцовском доме.

Но винить в этом Сабрине было некого — отец был таким же любящим, как всегда, дом и слуги тоже оставались прежними, и в Накогдочезе все ее обожали. Однако ей все-таки чего-то не хватало… чего-то, чему она не могла подобрать название и это внушало ей беспокойство и печаль, неуверенность и ожидание перемен. Она не была несчастлива, просто ее больше не занимали привычные дела…

Хмуро встретила она ясное весеннее утро. Растянувшись под тенистым деревом на густом весеннем клевере, она подумала, что одета самым неподобающим для молодой девушки образом — в широкую рубашку и узкие мужские штаны. Сомбреро валялось на земле возле ее обутых в сапоги ног, а неподалеку щипала траву кобылка, подаренная отцом, когда ей исполнилось шестнадцать.

Здесь было ее любимое место. Меньше, чем в миле от гасиенды. Она часто приходила сюда посидеть среди вековых буков, сосен, зарослей цветущего кизила и мирта. Днем здесь можно было и подремать. Но в последнее время и грезы стали какими-то другими, и только усиливали ее внутреннее беспокойство.

Все еще глядя, как солнечные лучи впиваются как стрелы в высокую сосну, она сорвала цветок клевера и сунула его себе в рот. Может быть, все дело в Карлосе, с неудовольствием подумала она. Или в отце?

Сабрина нахмурилась. Нет, отец здесь ни при чем. Только лучше бы ему никогда не заговаривать с ней о Карлосе.

Сабрина еще всерьез не думала о мужчине, за которого она хотела выйти замуж, но о самом замужестве думала как о какой-то неизбежности. Так было до ее дня рождения. Или, скорее, до весны.

Встречаясь с сыновьями соседей, танцуя с ними, обедая с отцом в их домах, она удивленно размышляла о том, что ни за кого из них не хочет идти замуж. Даже за гордого красавца Карлоса, усмехнулась она.

После разговора с отцом она стала новыми глазами смотреть на знакомых мужчин, особенно на Карлоса, и хотя ей до сих пор было приятно танцевать с ним, совершать совместные прогулки верхом, она все больше убеждалась, что не желает выходить за него замуж… и за других тоже.

Словно упрекая ее во лжи, перед ее глазами возникло смуглое лицо с жадеитовыми глазами, и Сабрина, вздрогнув, отбросила цветок клевера в сторону. Ну, уж только не Бретт Данджермонд! И еще меньше Карлос, мрачно решила она.

Рассердившись на себя, Сабрина легко вскочила на ноги и подхватила сомбреро. Подобрав растрепавшиеся волосы, она заколола их костяным гребнем, который всегда захватывала с собой, и, надев сомбреро, свистнула лошадке. Сабрина отлично обучила свою Сирокко, и та послушно подошла поближе. Сабрина улыбнулась, недовольства как не бывало, и она ласково потрепала ее по шее.

— Ну и глупая я. Сирокко. О чем только думаю в такое замечательное утро!

Больше похожая на мальчишку, чем на девицу на выданье, Сабрина легко вскочила в отделанное серебром седло, подаренное ей ковбоями, взяла в руки уздечку и, наклонившись, шепнула Сирокко на ухо:

— Давай посмотрим, подходит ли тебе твое имя! Беги, как ветер.

И едва заметно коснулась шпорами боков лошадки.

Сирокко поднялась на задних ногах, а потом, оправдывая свое имя, помчалась словно ветер, по бескрайнему полю. И лошадь и Сабрина хорошо знали эти места, и Сабрина подбивала ее бежать быстрее и быстрее, сама вся отдаваясь бешеной скачке. Радостные огоньки зажглись у нее в глазах, на пухлых губах заиграла довольная улыбка, и, как дым, развеялись все мрачные мысли.