Галина Лифшиц - Пуговица

Вот задача номер один.

Еще поняла она одну штуку: ей некому рассказать о своем ужасе. Помочь-то никто ничем не сможет. А вот проболтаться мужу при случае — это запросто. Причем из самых добрых побуждений.

Она не должна делиться ни с кем! И вот это и есть самое трудное, почти невыносимое. Но вынести придется. Именно так. Молча. Ни с кем не делясь. И это при таком количестве родных… Но, наверное, они уже и не так близки, как раньше… Все живут своими жизнями, у всех все свое… Она столько лет для всех была опорой, а теперь… Когда ей самой понадобилось… Никого! Никому не нужна. Одна!

Рысе стало ужасно жаль себя. Невыносимо. Она наконец-то расплакалась. Столько слез в ней накопилось — ужас. И главное: рыдать можно было, совершенно не таясь, в полный голос!

Во всем есть свои плюсы.

Наплакавшись, она почувствовала облегчение.

А теперь — спать. Сон неожиданно пришел, и она провалилась в его добрые объятья.

Она спала долго, а проснувшись, не сразу вспомнила о своей боли. В этом небольшом промежутке времени между ощущением утреннего счастья и воспоминанием о произошедшем минувшей ночью таилось обещание: когда-нибудь чувство горечи рассосется совсем, исчезнет… Когда-нибудь потухнет этот костер ужаса… Только бы перетерпеть… Суметь дождаться…

Муж еще не звонил. Конечно! Бережет ее сон. Знает, что вчера допоздна гуляли девицы-красавицы. Это хорошо.

Рыся кое-как встала, почистила зубы, умылась. Все вокруг дома казалось новым и чужим. Другим. Не таким, как прежде.

Ничего, пройдет. Сейчас бы решить, как поступить, это главное.

Она вздрогнула от телефонного звонка. Глянула на номер: швейцарский. Но не мама и не Денька. Все равно можно отозваться.

Звонила мамина знакомая, Ольга, которая вместе с мужем организовала в горах пансион для детей, отстающих в развитии. Ляля хорошо сдружилась с молодой женщиной, работавшей не покладая рук, с раннего утра до поздней ночи. Рыся тоже любила бывать у Ольги. Юрочка дружил с ее сыновьями. Петр много писал там… Да… Было дело…

— Рысь! Ты скоро ведь прилетишь, да? Мама твоя сказала, — бодро начала Оля.

— Должна была через пару дней… Сейчас тут некие события… Надо бы разобраться…

— Тут понимаешь какое дело, — увлеченно заговорила Ольга, не вслушиваясь в интонации подруги, — у тебя есть шанс хорошо заработать. Ко мне одна знакомая обратилась. А у нее тоже знакомая. И вот эта, которая знакомая знакомой — жутко, нечеловечески богатая. До неприличия. Они где-то тут дом купили, заехали на лето. И у этой, которая олигархичка, возникла идея худеть под руководством наставника. Представь, она о твоем центре слышала. А моя знакомая, нормальная которая, позвонила мне узнать, можно ли тебя к той вызвать… Для индивидуальных занятий… Вот я тебе и звоню. Как думаешь? К ней можно даже с мужем забуриться. Или ездить от вас, там езды около часа. Но сильно вверх. Даже мне страшновато. Она дорогу оплатит. И цену сказала, что какую ты назначишь, такую и даст.

У Рыси, как ночью в мансарде, возникло ощущение, что кто-то слышит ее молитвы и исполняет ее просьбы. Неделю провести вдали от мужа, причем по вполне уважительной причине — это самое то, что сейчас нужно.

— Я полечу завтра, Оль. Билет сегодня поменяю. Мужа не надо. Там работа такая… Один на один. Только знаешь… Я, если правду сказать, страшно устала… Я бы даже хотела сначала дня три где-то не у своих остановиться, а потом к этой даме поехать. Но сначала с силами надо бы собраться. Я, знаешь, давно в Люцерн мечтала съездить. Просто так. Побродить по улочкам. На кораблике покататься. Я сейчас в Интернете отель себе забронирую. С билетом решу… И свяжемся. Только моим туда, к этой клиентке, не надо.

— Да понимаю я все, Рысь! Знаю, что близкие бывают с работой несовместимы. Я Ляле сейчас позвоню и скажу: так, мол, и так… Заработок неприличный подвернулся, грех упускать. Ага?

— Ага, — согласилась Рыся, вздохнув.

Но вздох этот Ольга восприняла по-своему… От работы никуда не денешься… Хочешь не хочешь.

Вот все и решилось. Проще не придумаешь.

Она написала мужу и-мейл. Писать ласковые слова — это совсем не то, что говорить их, глядя в глаза человеку, которого ты считаешь предателем. В письме легче лгать без зазрения совести:

«Дорогой, любимый Петенька! Как жаль писать тебе это! Думала, что на все лето разделалась со своей работой, но тут подвернулся непредвиденный заработок — огромный. Отказаться от него — взять грех на душу. Мы не увидимся дней десять. Юрочка будет счастлив побыть с тобой. Не знаю, как там со связью, — я буду высоко-высоко в горах. Но Интернет наверняка есть… Хотя… Ну, я все подробности еще не знаю. Знаю только одно: лечу завтра. Вещи твои упакованы. Пока, милый. Целую. Скучаю. Ры».

Одно только не смогла она написать: не получилось слово «твоя», которое обычно предшествовало в их переписке имени.

Ничего. Авось не заметит. Главное — смыться.

Он, конечно, будет волноваться, пытаться вызвонить. Пусть волнуется. Пусть думает, что угодно.

Она сейчас должна позаботиться о себе. И только. Вот так — впервые в жизни. О себе. Чтобы дать их союзу хоть какой-то шанс на выживание, ей надо сейчас спасать себя.

Остальное и остальные подождут. Не пропадут. Выживут.

Она поменяла свой билет. Ей удалось заказать номер в роскошном отеле (прежде ни за что не пошла бы на подобные траты, хоть и могла себе это позволить).

Боль временами отступала, а потом снова принималась терзать…

Рыся даже пробежалась по магазинам в надежде отвлечься.

И вот сейчас…

Рыся стоит совсем одна среди всех этих любопытных зевак-туристов. Она смотрит на воду и шепчет ей:

— Раньше была я, и у меня все получалось.

А теперь меня нет.

Потому что то, что сейчас стоит на этом чужом мосту над чужой водой чужого озера, совсем неведомое мне, прежней, существо. Загнанное в тупик и пустое внутри.

И что с ним делать?

Откуда взять надежду на будущую жизнь?

Говорят: надежда умирает последней.

А что происходит с тем, у кого она уже умерла?

Этот вопрос я давно себе задавала. Еще во времена, когда была уверена, что знаю про жизнь и людей все и даже больше.

Мне часто приходилось произносить всякие притчи, пословицы, поговорки. Они помогали.

Удивительное дело: они действительно помогали! Но — другим. Тем, кто обращался ко мне за помощью и верил в мои силы и знания.

А мне не поможет ничто.

Сколько раз я повторяла, что главные ориентиры человеческого бытия Вера, Надежда, Любовь. И мать их — Софья. Мудрость. Софья — значит Мудрость.

Верьте, надейтесь, любите.

И — рассуждайте. Делайте выводы из прошлых побед и ошибок, копите мудрость.

И снизойдет на вас благодать.

Но что делать мне?

Если утрачена вера?

Потом куда-то подевалась любовь.

И не осталось надежды.

А мудрость… Наверное, ее и не было вовсе. Не успела появиться…

Не успела…

— Я только дождусь звонка от него. Дождусь его голоса. Чтобы заполнить пустоту и мрак внутри. Пустота и мрак во мне — от него. Но когда я его вижу, мне становится легче. И пусть — в последний раз — я услышу его голос. И сделаю это. Уйду с последними отзвуками его речей. Навсегда. Главное сейчас — ждать. Когда-нибудь звонок прозвучит.

Она никогда не мечтала о любви. Не надо ей было никого любить. Она и так знала, что любить будут ее. Все вокруг. И иначе быть не может.

Потому что она — принцесса. Она — особенная. У нее особенное все — дом, игрушки, платьица, шубки, папа-мама, а главная особенность — она сама.

Еще когда она была совсем маленькая, лет пяти, мама привела ее гулять на детскую площадку, чтобы ребенок немного познал жизнь, пообщался со сверстниками.

— Вот — детки, — сказала мама. — Можешь с ними поиграть. Покажи им свои игрушки. Пусть тоже поиграют.

Игрушки у Натки были совсем лучше всех. У нее, например, имелась кукла с нее ростом. Если куклу брали за руку, она начинала шагать. Человек шагал, и рядом шла кукла. Глаз не оторвать! Причем не просто шла, а еще пела всякие песенки человеческим детским голоском. Причем песенок кукла знала целую кучу и на английском, и на французском, и на немецком. Это, наверное, затем, чтобы владелицы необыкновенной игрушки, желая подпевать своей куколке, учили слова на иностранных языках. Так, кстати, потом и получилось. Из-за куклы выучилась Натка говорить на чужих языках. И очень даже легко.

А тогда, на детской площадке, она, увидев детей, подошла и предложила им вместе играть.

— Только, чур, я буду принцесса! — сказала она.

Дети посмотрели на Натку с ее кукленцией и сказали, что играть с ней не будут.

— А почему? — спросила Натка.

Она не разозлилась и не обиделась. Ей важно было разобраться, почему дома у себя она принцесса, а тут никому даром не нужна. Даже со своими необыкновенными игрушками.

— А потому, — сказали авторитетные дети, — что принцессы такие не бывают. У принцесс не бывает таких шуб, таких шапок, таких штанов, таких ботинок и варежек.