Галина Лифшиц - Пуговица

— А почему? — спросил Денька.

— Потому что ударить человека, даже если он тебе кажется очень плохим, грех. Человек же создан по образу и подобию Бога. Ударяя человека или унижая его, ты действуешь и против Бога тоже. Это понятно?

— Да, — с трудом согласился Денька.

— Я понимаю, что Степкин тебе подобием Бога не кажется, — улыбнулась мама Ляля. — Но ведь дело не в том, кто нам нравится, а кто нет. Просто есть законы, и их надо соблюдать. И все. И давай подумаем: кто в вашей ситуации первым нарушил закон?

— Он! — убежденно кивнул Денька, — Степкин, гад! Сам попросил списать, а сам…

— Стоп-стоп… А что — списывание чужой контрольной, тут как? Все правильно? Тут никаких нарушений?

— Так всегда ж просят. Иначе не по-дружески.

— Нет, давай сейчас про честно-нечестно подумаем. Смотри: если я вместо настоящих денег нарисую очень-очень похожие картинки и пойду с ними в магазин. Что будет?

— Если заметят, посадят, — усмехнулся Денька, — это ясно. Это фальшивомонетничество. Карается по закону. На деньгах же написано про это.

— То есть тут ты согласен? Подделка — это преступление, да?

— Да.

— А если друг придет и скажет, что ужасно ему деньги нужны. А ты при этом умеешь рисовать, как самый гениальный художник. Нарисуешь ему денежку?

— Нет, — фыркнул Денька. — Я что, идиот?

— Рада это слышать, — улыбнулась мама. — Конечно, ты не идиот. Только тогда объясни мне, пожалуйста, чем отличается фальшивка с деньгами от фальшивки с контрольной? Разве это не тот же подлог? Тебя попросили совершить подлог, и ты спокойно и с готовностью согласился. Да? Тогда скажи — есть твоя вина во всем этом?

— Есть! — с досадой выкрикнул Денька. — Но ведь если не дашь, скажут, что я жлоб.

— И если фальшивую деньгу не нарисуешь, тоже скажут, что ты жлоб. Будешь рисовать?

— Нет.

— А списывать давать все-таки будешь?

— Да я что? Чокнутый? Степкину давать списывать теперь?

— А не Степкину? Другому кому-то? В чем смысл тогда контрольной? Чтоб подготовиться и постараться самому что-то сделать? Или путем вранья, воровства проскользнуть за счет других? Тогда школа, получается, это сплошное обучение обману и пронырливости? И что тогда значат слова «честно», «подло»? Как думаешь?

— Думаю, никому я больше списывать не дам. И зря Степкину дал, — насупившись, произнес Денька.

— Но скажи, есть во всей этой истории положительный момент? Давай опять подумаем…

— Мам, еще какой! Теперь нам ясно, что Степкин — предатель. С ним дружить нельзя, — вмешалась Рыся.

— Ну, хотя бы это. И то еще, учтите, что тайное всегда становится явным. У лжи короткие ноги. Далеко не убегает обычно. Вот — одна ложь, другая… А потом — как снежный ком.

— И что теперь делать? — спросила Рыся.

— А вот теперь про еще одну мужскую особенность поговорим. И потом решим, как поступать. И завтра, и в будущем. У мальчиков, оказывается, речевые центры в мозгу развиваются позже, им труднее формулировать высказывания. Девочка запросто наболтает на любую тему, пока мальчик будет думать, как ему лучше сказать. Поэтому, с одной стороны, я бы предложила тебе завтра на математике попросить слова и сначала извиниться перед учительницей за то, что ты там учинил, а потом четко изложить причину конфликта. Ты сможешь, Денис? Тут главное быть спокойным и достоинство сохранять. Получится у тебя, не сорвешься? Мы можем вместе текст речи составить. Чтобы ничего лишнего.

— Смогу. Попробую, — пообещал Денька.

— Значит, сначала извиняешься. За что?

— Я извинюсь за грубые слова и драку на уроке.

— Но самое главное-то?

— Потом скажу ей: «Но самое главное в том, что я и Степкин хотели вас обмануть».

— Отлично. И расскажи как.

— Да, это легко. Я расскажу про листок. И как он мой листок подписал. А потом оба сдал.

— А еще что имеет смысл сказать?

Денька не знал. И Рыся тоже.

— Скажи так, — предложила мама. — Скажи: «Не хочу, чтобы это еще когда-нибудь повторилось. Поэтому обещаю, что больше я никому никогда не дам списывать. И ни у кого не попрошу».

— А я и не просил никогда, — взъерепенился Денька.

— Хорошо. Тогда достаточно первой части. Годится?

— Годится.

— И еще — запомни: ругательства, драки — это ведь признак не силы, а слабости. Разве нет? Ты не смог сдержаться. Сил не хватило. Смог бы — спокойно бы все объяснил. А тут именно от слабости в драку полез. Подумай над этим.

— Это правда. Я как раз это сейчас и подумал. Я буду пробовать. Чтоб как через стекло.

Рыся слушала маму и удивлялась ее умению убеждать. От нее шли сила и покой. Трудно поверить, слушая ее сейчас, что вот вечером, если отец вернется пьяный и станет привычно скандалить, она примется рыдать и метаться, словно не зная, что делать. Почему она все это терпит? Ведь она по-настоящему очень сильная. Но спросить об этом в тот раз Рыся так и не решилась.

На следующий день они отправились в школу большой группой: в детсад к тому времени ходил только Пик. Его быстренько забросили, а сами: две сестры, два брата, Денька и мама Ляля — зашагали к школьному зданию.

Математика как раз начинала тот учебный день.

Ляля заглянула в учительскую и сказала, что пришла вместо родителей Давыдова: они больны. Но она все им передаст. И еще: она очень просит учительницу дать слово Денису в начале урока. А потом уже они на переменке поговорят.

— Хорошо, — согласилась математичка, вздохнув. — Мне тоже есть что сказать. Я тоже допустила ошибку… Но давайте после урока.

Рыся сопереживала изо всех сил. Она видела, как собран ее друг и как ему трудно.

Он попросил разрешения сказать несколько слов. И у него получилось без запинки и убедительно изложить все то, о чем они вчера так долго беседовали.

— Молодец. Сегодня — молодец. Хвалю, — вздохнула учительница, словно сбрасывая камень с души. — Но, Давыдов, и я хотела у тебя попросить прощения. Я торопилась, когда проверяла ваши контрольные. И удивилась, конечно, двум вещам: твоей дикой двойке и пятерке Степкина. Надо было мне подумать над этими вызывающими недоумение фактами. А я просто, знаете, как бывает, устала. Вот и все. А вчера после этого ужаса, драки этой несусветной, взяла пятерочную работу (она у меня так и осталась на столе лежать) и все поняла. Там даже фамилия Степкина другого цвета пастой написана. Поэтому, Денис, я тебя прощаю за попытку обмана. Ты и сам понял, к чему это ведет. Осознал. И ты меня прости. Я обязана была внимательней проверять. Тогда, учтите, все равно двойки бы поставила. Две. Каждому. За обман. И тогда это было бы справедливо.

Она протянула руку Давыдову, как взрослому.

Тот пожал ее с уважением.

А Степкин… Сидел красный, опустив глаза в стол. Деятель.

— Останетесь после уроков оба. Переписать придется. Поставлю то, что заслужите, — пообещала математичка.

Потом она выглянула за дверь и подозвала ожидавшую разговора маму девочек Мухиных.

— Все разрешилось. Мы все выяснили. Не беспокойтесь. И родителям Дениса передайте, чтоб не беспокоились. Хороший сын у них растет.

И жизнь снова потекла своим чередом: в трудах, радостях, играх, слезах…

Став взрослой, Рыся удивлялась, как это она обошлась без бурь подросткового периода?

Конечно, физические сбои были. Иногда голова кружилась, иногда живот болел. Но вот чтоб грубить, огрызаться, восставать против родительских указаний — не было такого. Хотя, по всем описаниям, лет в двенадцать должно было начаться.

Может, просто было не до того?

Они жили от одного родительского скандала до другого, жутко жалея мать и тоскуя о том отце, который сохранился в детских воспоминаниях.

Тот бывал весел, играл с ними, гулял, бывало. Сейчас чаще всего отец выглядел угрюмым, закрытым.

Что-то у него произошло на работе тягостное, о чем вслух не рассуждали. Какая-то неприятность. Дети решили, что он и там, на своей ответственной работе, оставшись на ночное дежурство, напился вдрызг и не сумел помочь больному.

Они додумались до этого по отдельным отрывочным фразам, которые им удалось услышать. Жив ли остался больной или умер, дети так и не узнали. Главное, что было им точно известно, — начальство увидело его на дежурстве в том самом состоянии, которое семья имела несчастье периодически наблюдать всю свою жизнь.

В результате этого происшествия отцу предложили другую работу. Не уволили, не наказали, нет. Но предложили чиновничью должность в Минздраве, которая даже лучше оплачивалась. При желании это можно было считать повышением. К тому же ответственности за жизнь нести не приходилось. Какой-никакой, а все-таки повод для радости.

Однако он не радовался, а дико злился. Теперь, напиваясь, отец вопил, что все они, вся семейка, лишила его любимой работы. Мол, из-за них он попал в переплет. От вечного перенапряжения и все такое…

Все эти упреки, пусть пьяные, бредовые, тяжело действовали, разрушая внутри что-то самое главное. Пропадало желание жить после тяжких и несправедливых слов невменяемого отца.

Рыся дала себе слово, что поступит в институт и уйдет из дому куда угодно. Если мама может терпеть по привычке, это ее дело. Но у нее, Рыси, копилась и копилась усталость.

Она мечтала выбрать такую профессию, чтобы можно было хорошо и надежно зарабатывать при любом общественном строе.

В стране как раз все резко менялось, скрежетало, разваливалось.

Они, гуляя, рассуждали с Птичей и Денькой, чем заняться, чтобы как можно быстрее стать независимыми, обеспечивать себя и, если надо, родных.