— Вы думаете? — спросила она с сомнением. — Ваш брат сказал, что Шарлотта собирается прислать нам щенка. Это проявление любви? Или какое-то предупреждение?

Он засмеялся еще громче:

— Шарлотта непредсказуема. Я могу попросить, чтобы она не присылала его. Ее собаки ужасно быстро плодятся.

— Нет-нет, не делайте этого! Я не хочу оскорбить ее в лучших чувствах. — Эмили оглядела темную комнату, которую столь любезно, хотя и тщетно пытался обогреть уютно потрескивающий камин. — Кроме того, возможно, присутствие собаки немного оживит это место.

— Эмили. — Он нежно взял ее руку, все еще холодную. Ее кольцо с изумрудом и тонкая золотая полоска нового кольца сверкали на ее изящном пальчике. Золотая подкова на удачу от Стивена поблескивала на ее шее среди звеньев ожерелья. — Я знаю, начало у нас было не лучшим, но хочу, чтобы вы знали: я сделаю все, что в моих силах, чтобы вам было хорошо. Чего бы вам ни захотелось, только скажите мне, и оно будет вашим. Я не хочу, чтобы вы сожалели о соглашении, что мы заключили.

Эмили смотрела на него своими большими, такими выразительными зелеными глазами, их пальцы сплетались.

— Вы имеете в виду, если я захочу карету или бриллиантовое ожерелье?

— Я полагаю, да. Все, что только может сделать вас счастливой.

Она сжала его ладонь в своей:

— Мне не нужно ничего такого, хотя не могу не признать, когда вы предложили проехаться в вашем экипаже, он показался мне просто прекрасным! Все, чего я хочу, — стать для вас хорошей герцогиней и сделать так, чтобы вам никогда не было за меня стыдно, чего бы мне это ни стоило.

Он нежно провел кончиками пальцев по ее мягкой, почти белой щеке. Очарованно смотрел, как теплый розовый румянец вспыхивал на коже от его прикосновений.

— Как я могу стыдиться вас? Взгляните на себя — более совершенной герцогини невозможно и представить. Я, напротив, допускаю мысль, что вы будете стыдиться нас, таких легкомысленных и безрассудных.

Эмили отрицательно покачала головой, и волосы ее заструились по спине.

— Я буду очень стараться, Николас, вот увидите. Я готова выполнить свой долг.

Она медленно легла на кровать и развязала ленты на своем пеньюаре. Зеленые шелковые полы соскользнули, и взгляду открылась тонкая сорочка белого муслина с глубоким вырезом, облегавшая ее стройное тело, столь же прекрасное, как и вся она, тонкая талия и длинные ноги, высокая грудь, плотно сжатая кружевом сорочки. Сквозь ткань он увидел нежные ягодки ее сосков, и ему вспомнились те ощущения, что охватили его в Воксхолле. Их неистовый пыл и ее сладостный вкус.

Он незамедлительно откликнулся горячим напряжением. Запахнул полы халата, чтобы хоть как-то скрыть свое неуклонно нарастающее возбуждение.

— Эмили…

— Я готова исполнить свой долг, — повторила она, — во всех его проявлениях.

Она легла, вытянув руки вдоль тела, прижав ладони к простыням, и закрыла глаза. Глядя на нее, Николас отчего-то подумал об Офелии, такой бледной и совершенной, утопающей в волнах среди скользящих по воде цветов.

Ему вдруг захотелось улыбнуться, но он подавил это желание. Впрочем, она все равно это почувствовала. Открыла глаза и неодобрительно взглянула на него:

— Я знаю о своих обязанностях жены. Мама и… одна подруга рассказали мне, что я должна делать. И я готова.

Он содрогнулся при мысли о том, что могли рассказать ей матушка и так называемая подруга. И это лишь утвердило его в стремлении ничем не обидеть и не напугать ее.

Николас склонился над ней и осторожно, нежно поцеловал в губы. Он почувствовал, как напряжено ее тело, и теперь уже точно знал, что посоветовала ей мать — лежать и думать об Англии. Но он совсем не хотел, чтобы брак его был таким — бесчувственным и фальшивым. Несмотря на свою клятву никогда не причинить Эмили той боли, что пришлось пережить Валентине, не вынуждать свою сказочную принцессу носить его ребенка, он все же хотел, чтобы они были хорошими друзьями, чтобы их связало своего рода партнерство, в котором они дополняли бы друг друга, дарили друг другу удовольствие и радость.

И, черт возьми, он не был с женщиной уже очень и очень давно! Эмили так красива, и от нее так приятно пахло. Его тело рвалось к ней, изнывало от жажды, жажды ощутить жар ее объятий, ее близости и забыться в наслаждении.

«Тише, — безжалостно уговаривал он себя, — осторожнее». Ведь это Эмили, его жена, а не девица миссис Ларкин или театральная танцовщица, которую он мог сделать своей и которая все понимала без слов, будучи необыкновенно искушенной.

Он снова поцеловал Эмили, теперь позволив себе чуть больше страсти, и мягко опустил ладони на ее плечи. Она вздрогнула от его прикосновения, но он почувствовал, как губы ее чуть приоткрылись и сама она начала расслабляться. Он медленно ласкал ее плечи и руки, скользя по ним ладонями, избавляясь постепенно от ее пеньюара.

Сорочка ее была без рукавов, и он наконец смог почувствовать прохладу и мягкость ее кожи. Поцеловал в уголки губ, подбородок. Кончиком языка коснулся чувствительной точки чуть ниже ушка. Ему показалось, что прежде ей это нравилось, и, услышав ее вздох, понял, что ничего с тех пор не изменилось. Мурашки пробежали по ее телу, и он слегка прикусил нежное местечко, заскользив губами по ее шее, обжигая дыханием. Кожа ее источала сладкий привкус роз и женственности.

В чувственной ложбинке у шеи, словно живой, бешено бился пульс. Он провел по ней языком, отведав вкус ее страстной сущности, бьющейся под нежной кожей. Аромат роз усилился и все больше кружил ему голову, одурманивая, его желание неумолимо росло.

Руки Эмили сплелись вокруг его плеч. Он не смог бы сопротивляться, даже если бы захотел. Его страсть разгоралась еще с их встречи в Воксхолле. Он старался как мог подавить ее, но теперь она была уже совершенно неуправляема.

Он целовал ее груди, чувствуя волнующую ложбинку между ними. Там спряталась крошечная родинка, капелька светлого янтаря на белой коже, и он не смог отказать себе в удовольствии коснуться ее языком.

— Николас, — выдохнула Эмили.

Она сжала его плечи, чуть приподнявшись на подушках и выгнув изящную шею. Он коснулся того места, которое только что целовал, одновременно лаская ее грудь, ощущая ее в своей руке. Она была такой мягкой и теплой — само совершенство. Кончиком пальца он водил по краешку розового ореола. Сквозь тонкий муслин он видел, как становится тверже ее сосок. Николас обхватил его губами, наконец мог почувствовать ее, пробовать на вкус, его язык заскользил вокруг упругого соска.

У Эмили вырвался стон, руки упали с его плеч, пальцы вцепились в простыни. Вряд ли в это мгновение она думала об Англии, и это принесло ему какое-то первобытное удовлетворение. Его план сделать ее счастливой, кажется, удавался. А потому он и сам чувствовал себя счастливым.

Тело его наливалось напряжением, член затвердел от безумного желания обладать ею. Он опустил бретельки ее сорочки, открывая ее обнаженное тело жадному взгляду. Она уже не выглядела такой бледной. Кожа порозовела.

Она неожиданно схватила его руку, прежде чем он, раздевая ее, обнажил темный треугольник между ее бедер.

— Я думаю, вам не обязательно полностью раздевать меня…

— Эмили, дорогая, — шептал он, не отрываясь от ее груди. — Я бы предпочел, чтобы вы не думали. Не сейчас. Впрочем, вы натолкнули меня на мысль.

— Я?

— Да, это нечестно, я одет, а вы нет.

Эмили, замерев, смотрела, как он поднялся на колени возле нее и потянул пояс своего халата. Она зажмурилась, когда бархатный пояс окончательно развязался.

Николас засмеялся и отбросил на пол тяжелый халат.

— Все хорошо. Я не так уж ужасен, вам нечего бояться, честное слово.

Она опасливо взглянула на него и снова закрыла глаза.

— Нечего бояться в каком смысле?

Он прижал ее руку к своей груди, там, где билось сердце. Ему едва удавалось сохранять дыхание ровным, ощущая ее прикосновение к его обнаженной коже, чувствуя ее пьянящую близость. Черт возьми, он желал, жаждал ее сильнее, чем даже мог себе представить. Сильнее, чем вообще когда-либо хотел женщину. Сильнее, чем сам хотел возжелать.

— Я обычный мужчина, я человек, — сказал он. — И я хочу сделать вас счастливой. Хочу доставить вам наслаждение, если это в моих силах.

Она открыла глаза и смотрела на него в неподдельном потрясении.

— Вы хотите доставить наслаждение мне? Но мама и Салли говорили, что…

Николас бросился к ней и, не дав договорить, припал к ее устам, целовал со всей страстью, что накопилась за время его долгого томления, пока она не застонала.

— Эмили, — проговорил он еле слышно. — Я хочу, чтобы вы забыли все, что говорили матушка и эта Салли, кто бы она ни была. Доверьтесь мне, прошу вас.

Она осторожно кивнула, и он снова поцеловал ее. Ласкал языком, стараясь распробовать ее, смакуя вкус. Когда он, ощущая ее всем своим телом, почувствовал, что она снова расслабилась, плавно, бережно снял с нее сорочку и бросил на пол, где уже лежал его халат. Он ласкал ее плечи, талию, мягкие белые бедра. Спустился ниже, между бедер. Разведя их, нежно прикоснулся к самому чувствительному месту.

Она испуганно вздохнула, ловя воздух, и попыталась вырваться, но он продолжал целовать ее, надеясь, что это поможет ей успокоиться. Пробирался кончиками пальцев сквозь влажные завитки, прежде чем проникнуть внутрь. Она была нежной, влажной, очень упругой и тесной.

Она издала странный тоненький писк, когда он прикоснулся к ней в поисках той самой чувствительной точки. Когда она вскрикнула, он понял, что нашел. Почувствовал жар ее тела, ощутил сладостный пряный аромат ее желания, безудержно нараставшего и рвущегося навстречу его страсти.

— Простите, Эмили, — прошептал он, — я не в силах больше ждать.