— Ух ты, я все видел. Ты в порядке? — крикнул высокий парень, который спускался ко мне по берегу, оставив на лавочке раскрытую книжку страницами вниз.

— Наверно, это смешно выглядело? — смущенно спросила я, заметив, что не только лебедь стал свидетелем моей наивности.

— Смешно? Нет, лебеди бывают очень злые. Он этим своим клювом может ребенку руку сломать.

— Да, синяк будет что надо, — заметила я, потирая ягодицу, которой, это уж точно, предстояло в ближайшие дни сменить свой обычный цвет на желто-фиолетовый.

— Ты не здешняя, — сказал парень с довольным видом.

— Точно, я не отсюда.

— Ты австралийка или киви[6]? — спросил он, положив начало разговору, в котором мы быстренько обогнули земной шар, выяснили название книги, которую он читал, перечислили романы наших любимых писателей и по кругу вернулись к прозаическому вопросу наших имен.

— Джулиан, — сказал он и крепко пожал мне руку.

Мой нос оказался на уровне его груди, но, поскольку от его вязаного джемпера пахло таким стиральным порошком, которым может стирать только мама, я вдруг почувствовала себя в полной безопасности.

— Рози, — представилась я.

Некоторое время мы оживленно болтали на берегу реки, а потом перешли в маленький темный паб, где я не стала афишировать свой возраст, поскольку была на одиннадцать с половиной месяца младше, чем позволял возрастной ценз. Ни один из напитков, украшавших витрину бара за крепкой дубовой стойкой, не показался мне знакомым, да и названия на банках в холодильнике ничего не говорили, за исключением XXXX. Однако мне было известно, что четыре икса ни один уважающий себя австралиец пить не станет.

— Блин, я в недоумении, — сказала я. — Что ты выпил бы, если бы не был за рулем?

— Пожалуй, «Черная змея» подойдет, — сказал он.

— То есть?

— Сидр, светлое пиво и сок черной смородины.

Вспомнив «Еришигон», я быстро произвела в уме проверку коктейля на предмет безопасности, но не усмотрела в смеси «Яемзяанреч» особой опасности.

— Тогда это, — сказала я. — Спасибо.

Я пила так медленно, что моей пинты «Черной змеи» хватило на все время, которое потребовалось нам обоим, чтобы пересказать друг другу всю свою жизнь. И когда я вдруг испугалась, что не успею вернуться вовремя, Джулиан отвез меня домой в своем крошечном автомобильчике. Остановившись перед резиденцией Ларри и Джуди, он покровительственно накрыл мою руку своей.

— Знаешь, у меня есть две сестренки, и даже думать не хочется, что одна из них могла бы сесть в машину к незнакомому мужчине, как ты только что. Пожалуйста, обещай, что никогда больше не будешь так делать.

Было забавно слышать, как этот милый мальчик причисляет себя к отряду незнакомых мужчин, но у него было такое серьезное лицо, что я удержалась от ехидной ухмылки. Вместо этого я рискнула чмокнуть его в щеку и побежала по дорожке к входной двери, гадая, что сказать Ларри и Джуди о доме, где провела детство моя бабушка.


Спустя несколько недель пребывания в доме крестного я пришла к однозначному выводу, что мамино напутствие насчет косичек в моем случае неактуально. Ларри, несомненно, меня невзлюбил. Иногда он вел себя со мной так же безразлично, как с Джуди, а иногда напускал на себя патриархальную строгость, назначал сроки выполнения своих требований, изобретал никому до тех пор не известные правила и в очередной раз давал мне указание прибраться в своей комнате.

В глубине души я жалела его за то, что у него не было своих детей, чтобы изводить их с помощью дисциплины (ну ладно, ладно, не так уж я его и жалела), но мне было семнадцать лет, и я считала себя слишком взрослой, чтобы выслушивать указания на каком поезде ехать и к какому часу возвращаться домой. К тому же я не могла понять, почудилось ли мне это или он и в самом деле становился все строже и строже с тех пор, как я познакомилась с Джулианом.

Общаясь с Джулианом, я чувствовала себя так, словно оказалась без присмотра в кондитерской лавке. Кожа у него была такого карамельного оттенка, которого просто не бывает у англичан из Европы, учитывая, в каком климате они живут. Прядь медовых волос падала ему на глаза цвета рома. Я любила покусывать его губы, невероятно пухлые, бледно-розовые и нежные, как рахат-лукум. Имея в виду дихотомию размеров пениса в изложении моего одноклассника Джеффри Смизерста, я предполагала, что у Джулиана он скорее длинный и тонкий. Но в реальности это было совсем не противно. Вовсе нет. На ощупь он оказался мягкий, как марципан, а по цвету похож на шляпку гриба. А еще он мог неожиданно менять форму.

Как-то раз во второй половине дня, в спальне Джулиана, когда я довольно долго забавлялась этой чудесной игрушкой, она испугала меня, оставив на моей ладони теплую лужицу. Лужица была немного похожа на желе или на сливки, а на зубную пасту совсем не похожа. Я принялась гадать, ожидают ли меня впереди и другие столь же неожиданные сюрпризы. О да!

В похожем на бордель кинотеатре с бесформенными пуфами и диванами вместо кресел наши руки и ноги сплелись в единое целое, я почувствовала на своем языке язык Джулиана и задрожала. Но это не была та холодная дрожь, от которой кожа покрывается мурашками. Такого со мной никогда раньше не случалось. Дрожь пробежала по всему моему телу, проникая в кровь, как некий волшебный эликсир. Сначала теплом наполнился низ живота, потом желудок, потом оно поднялось пугающе близко к сердцу. Я была уверена, что если посмотрю в темноте на свои запястья, то увижу, как вены пульсируют ярким голубым светом. «Блин, что со мной происходит?» — удивилась я.

Тогда мне казалось, что я надежно прячу свои новые ощущения под защитным слоем зимней одежды и подростковой угловатости. Но теперь я начинаю подозревать, что голубые волны, которые начинали бежать у меня по телу, словно излучение сканера, при одной мысли о Джулиане, были заметны всем окружающим на открытых участках моей кожи: на запястьях, ладонях, лице и шее.

Как-то утром, в первые дни знакомства с Джулианом, я стояла под душем, думая о том, что слишком рано смирилась с мнением, которое высказал в свое время Джеффри Смизерст.

— Ты симпатичная, но сексуальной не будешь никогда, — сказал он мне как-то раз в автобусе по дороге домой, сравнивая меня с нашей обворожительной полногрудой преподавательницей театрального искусства, которая к тому же могла похвастаться частично бразильским происхождением.

А вот Джулиан нашел меня сексуальной. Он мне так и сказал. Хотя у меня были сомнения, что я когда-нибудь поделюсь этим мнением с Джеффри. Если мы будем вместе учиться в университете, я просто улыбнусь ему — снисходительно и таинственно.

Это был жалкий, скупой на воду английский душ, под которым приходится если не бегать кругами, чтобы промокнуть, то, во всяком случае, поочередно подставлять под струю разные части тела, чтобы более или менее согреться. Этим я и занималась, отрабатывая снисходительную улыбку, когда услышала, как дверь ванной открывается. Я знала, что Джуди уже ушла в магазин, чтобы купить продукты на сегодня. Ларри, как мне казалось, должен был уехать на охоту с братом. Но сейчас он маячил в двух шагах от меня: сквозь тонкую пленку занавески я могла разглядеть даже тулью его охотничьей шляпы. Я застыла, чувствуя себя втройне обнаженной, и сразу же продрогла до костей.

— Куда собираешься сегодня? — спросил он.

— Вообще-то я не собиралась никуда выходить, — ответила я, скрестив руки на груди, однако это не придало мне уверенности.

— Значит, гулять не пойдешь?

Я мысленно прикинула расстояние от края занавески до большого зеленого полотенца, висевшего на настенной сушилке.

— Нет-нет, просто посижу дома, — сказала я, стараясь говорить нормальным голосом и не понимая, почему сейчас это кажется ему таким важным.

Он простоял в ванной, казалось, еще целую вечность, хотя я не слышала ничего, кроме шума воды, не слышала даже его дыхания.

Рождество выдалось не белым, а скорее хрустальным. Узкое окошко моей спальни в доме Ларри и Джуди заткала сверкающая паутина морозного узора, и сквозь него было видно, что каждая травинка на газоне превратилась в остроконечную льдинку. Я спустилась вниз: под стоявшей на буфете рождественской елкой сиротливо приютился один-единственный подарок. Он был предназначен мне.

— С Рождеством, — сказала Джуди, когда я с виноватым видом развернула упаковку: там была пара тапочек из овчины.

Я была почти уверена, что она и не подозревает о том подарке, который я получила за несколько минут до этого, обнаружив его у себя в ногах на кровати, когда проснулась. Это была тройная упаковка трусиков «Маркс и Спенсер» (белых, нарядных, с вышивкой). Они не были завернуты, но к ним была приколота подарочная карточка. В заглавных и прописных буквах надписи «От Санта-Клауса» угадывался убористый почерк Ларри. Он заходил в мою комнату, пока я спала? Фу! Я засунула трусики в потайное отделение чемодана с глаз долой, чтобы поскорее забыть об этом.

На обеде, который состоялся в парадной столовой, были родители Джуди и пожилая мать Ларри. На тарелках королевского ворчестерского фарфора Джуди подала двух фазанов, фаршированных каштанами, и целую грядку безукоризненно обжаренных овощей.

— Тебе повезло, Лоуренс, — голос его матери прозвучал из-под надвинутой на глаза оранжевой шляпы из креповой бумаги. — Джуди готовит лучше всех на свете.

— А ты думала, почему я на ней женился? — спросил он, разрезая объемистую фазанью тушку.

Никто не засмеялся и не улыбнулся. Может быть, Ларри даже и не пытался шутить.

Именно в эту рождественскую ночь, в доме Джулиана, когда его родители после сытного ужина с индюшкой и красным вином отдыхали в своих комнатах, а младшие сестры уже спали, я получила подарок, о котором действительно могла только мечтать.