Ей сразу вспомнилось такое выражение: поймать чей-то взгляд. Только здесь все было наоборот: это она была поймана его взглядом, она сама попала в ловушку. И вдруг — свобода! Генри перевел взгляд на эбеновую девушку-манекен с полированной головой, застывшую в своем бордовом платье с подносом сыра в руках. Генри довольно улыбнулся и вновь посмотрел на Жюстину, которая стояла в той же позе. Он улыбнулся еще шире, и она вдруг почувствовала, что шея, а следом за нею и руки, и ноги у нее деревенеют, это онемение расползается по всему телу, захватывая все новые и новые участки и постепенно сменяясь тупой болью. Прежде чем это болезненное отупение добралось до кончиков ее пальцев на руках и ногах, Жюстина выронила поднос и бросилась к спасительной двери, словно убегая от смертельной опасности.


Жюстина опять живет в своем доме. По вечерам Джилл приносит сестре фильмы из видеопроката, но та их уже почти все посмотрела. После обеда мама закутывает вязаным пледом неподвижные ноги дочери и вывозит ее в кресле-каталке на крыльцо. Жюстину ужасно достала эта нелепая ситуация: мама сидит рядом с ней, как будто ей три года, и читает вслух книжки с картинками, как ей посоветовал врач из реабилитационной клиники. Пародия какая-то!

— Скажи «кот», доченька, — просит мама, показывая картинку. — Кот.

— От…

— Послушай, милая: ко-о-от.

— От…

— Не так, солнышко. Ко-о-от.

Когда Жюстина устает, глаза у нее закрываются сами собой.

— Не отчаивайся, моя хорошая. Я понимаю, ты стараешься. У тебя уже гораздо лучше получается. Еще разок попробуем и отдохнем. Ко-о-от.

— Ко-о-от.

— Вот умница! Молодец. Правильно, кот. У тебя очень хорошо получается.

Конечно, она это только для порядка говорит, но Жюстина понимает: мама боится, что дальше односложных слов у нее дело не пойдет. А сама Жюстина ничего не может ей объяснить.

Ее нашли рано утром, после той памятной вечеринки, она лежала лицом вниз на клумбе с анютиными глазками в двух кварталах от дома Генри. Впоследствии хозяева клумбы много раз рассказывали маме Жюстины о том, как все произошло.

— Я сказала, не надо ее трогать, — раз за разом принималась излагать свою версию событий женщина. — Я сказала мужу, что она точно на игле. Мне показалось, что она наркоманка, вы понимаете? Но он меня не послушал.

— Я подумал, что уже поздно, — вступал в разговор мужчина. — Когда я потрогал ее за плечо, она была застывшая и холодная. Я ее перевернул и увидел, что она твердая, как доска.

— И тогда я как следует рассмотрела ее платье, — продолжала женщина. — И сразу поняла, что это от-кутюр.

И теперь, два года спустя, Жюстина остается в той же позе: обе руки согнуты под прямым углом, ладони сложены лодочкой. Но врачи по-прежнему безапелляционно утверждают, что это был инсульт. Они просто игнорируют все, что противоречит их диагнозу. А как быть с почти синтетической текстурой волос Жюстины, которые вообще перестали расти? И еще одно обстоятельство не поддается объяснению: нога у нее стала на два размера меньше, чем была, когда она уходила из дома. А стопы у нее выгнуты таким образом, словно она стоит на цыпочках. И пальцы ног так плотно прижаты друг к другу, будто их тисками сдавили туфли на высоком каблуке.

Искусство

Эдем

В первый же день Ева принялась за дело. Ну, вообще-то на самом деле это был не совсем первый день. Прошло четыре с половиной недели с тех пор, как они с Адамом переехали, но это время не пропало даром. Она заслужила небольшую передышку, да и вещи в новом доме сами собой не распакуются. Но теперь, когда она чувствует, что наконец отдохнула, и когда все расставлено по своим местам, кажется, можно начинать.

Но сначала нужно позавтракать. Нельзя ведь приступать к делу на пустой желудок. А раз сегодня такой знаменательный день, она уверена, что и завтрак тоже должен быть торжественным. Среди прощальных подарков от девочек из ее офиса был фартук с фотографией статуи «Давида» Микеланджело. Она надела фартук, сожалея, что подруги не могут сейчас увидеть, как она шагает через двор в резиновых сапогах, чтобы взять яичко из-под одной из собственных курочек. Она пожарила блины, полила их кленовым сиропом, положила сверху ломтики банана и взяла тарелку с собой на веранду.

Именно здесь Ева влюбилась в этот дом. Агент по продаже недвижимости, молодая женщина с каштановыми волосами, которая, похоже, сидела на успокоительных таблетках, вывела их на веранду, чтобы продемонстрировать открывающийся с нее вид.

— Настоящий рай, — вздохнула она, сдвинув на лоб очки в черепаховой оправе и жестом гида обвела сельский пейзаж.

С одной стороны в поле среди яблоневых пней паслись стреноженные кони, а с другой — виднелся старый сад, где узловатые фруктовые деревья засыпали землю под собой экономически бесполезными плодами. Но Еве этот старый, крашенный в зеленую краску фермерский домик с облупленными стенами, расположенный в долине километрах в двадцати от города, и в правду показался раем. Ей сразу понравились плети вьюнка вдоль дороги и слегка покосившийся почтовый ящик в развилке старого персикового дерева.

Мебель в комнатах была старомодной и громоздкой. Линолеум в крупную клетку топорщился по углам. Люстры и бра показались Еве слишком нелепыми и массивными для такого домика. Но стоит им продать городскую квартиру, и они сразу же смогут купить этот дом, и еще останется достаточно денег, чтобы приобрести хорошую машину для Адама, так что добираться до города будет совсем нетрудно.

По утрам, когда он приносил Еве в спальню чашку чаю, перед тем как уйти на работу, было еще темно.

— Значит, сегодня великий день? — спросил он ее в то памятное первое утро, целуя в щеку.

— Да, сегодня. Сегодня я начинаю.

Ева доела блинчики и помыла посуду. В ванной комнате побрила ноги, отметив, что ногти на них опять отросли. После душа подстригла их щипчиками. Потом пилочкой придала им красивую форму. А раз уж она привела ногти в порядок, глупо было бы не покрыть их лаком. Так она и сделала: это был оттенок «Роза Мадера» — точно так же назывался номер двадцать один в ее наборе акварельных карандашей «Дервент». «Роза Мадера! Напоминает псевдоним какой-нибудь циркачки…» — думала Ева, нанося второй слой лака. Она высушила ногти и улыбнулась, когда поняла, что именно сейчас наконец-то начала! Никто не сможет сказать, что сегодня она ничего не нарисовала.

На второй день пребывания Ева решила начать по-настоящему. Но что надеть? Все знают, что нет смысла записываться в спортклуб, не купив перед этим комплекта спортивных костюмов из лайкры; невозможно заниматься верховой ездой без бриджей и стильной охотничьей шляпки; а балету не научишься без пуантов и пачки. Ева понимала, что она не сможет серьезно и официально начать свою карьеру художницы, пока не оденется в соответствующем стиле.

Она раздала все свои деловые костюмы, чтобы не было искушения вернуться в офис: в ее гардеробе остались только джинсы, свитера и вечерние платья. Раньше, когда живопись была для нее всего лишь хобби и она баловалась красками на террасе их городской квартиры по выходным, она надевала старые футболки Адама и спортивные брюки. Теперь все иначе, так дело не пойдет.

Ближайший городок находился в часе езды по извилистой дороге. Он утратил былую славу лет десять назад, когда здешнее садоводство постиг яблочный кризис. Но жизнь еще теплилась в нем благодаря хиппи, которые раза два в неделю спускались из своих хижин на холмах. В городке не было ни банков, ни почты, зато имелись кафе, где можно было выпить неплохого чаю, и магазинчик секонд-хенд. Ева рассчитывала вернуться домой не позднее чем через полтора часа.

— Среда сегодня, — сказал Еве некто волосатый, проходя мимо закрытой двери секонд-хенда.

— Простите?

— Среда.

— И что?

— По средам открывается только в два.

Ева посмотрела на часы. Было двенадцать.

— Ах, в два? Спасибо.

Ева сидела в кафе на бугристом кожаном диване, разглядывая синие бархатные занавески, оказавшиеся в непосредственной близости. Пила чай, читала старые журналы «Гармония» и время от времени поглядывала на дверь секонд-хенда. Впрочем, время не было потрачено зря. Ей в голову пришло немало критических мыслей по поводу абстрактных картин на стенах кафе: их обозрение вполне можно было засчитать как искусствоведческую практику.

Секонд-хенд открылся после двух. В нем пахло грязной синтетической одеждой, плесенью и стельками. Но в углу, на вешалке, Ева нашла именно то, что искала. Это была настоящая блуза художника: полосатая, без ворота, ткань на краях манжет была заношена. Кто-то уже писал в ней картины. Наверняка ее выбросили из-за пятен засохшей краски. Краска была в основном теплых тонов — коричневая, красная и желтая: хороший признак, добрый знак, ведь это любимые цвета Евы. Обычно она избегала фиолетового цвета и темных, агрессивных оттенков синего.

Дома, перед зеркалом ванной, Ева примерила свои покупки. Она полюбовалась тем, как рубашка спадает с плеч, но живописно оттеняет форму груди. Деревянная ручка тонкой кисти воткнута в волосы, как раз над конским хвостом, который Ева завязала пурпурным шарфом, найденным в корзине рядом с кассой секонд-хенда. Темно-синие свободные брюки, поношенные кожаные сабо. Ева была довольна. Ее холст девственно чист, Артур вернется домой через полчаса, но она выглядит как настоящий художник, и это неплохое начало.

На третий день Ева проспала. Когда она проснулась, на электронных часах мигали цифры 10:37, и она поняла, что придется обойтись без завтрака. Она вытащила мольберт через узкую дверь кухни на веранду и разложила все свои краски и кисти на удобном широком подоконнике. Так она себе и представляла свой первый раз, когда впервые появилась на этой веранде: она пишет картину, а куры бодро кудахчут на лужайке перед верандой. Но уже через несколько минут Ева поняла, что в полосатой блузе художника ей будет холодно.