— Он купил тебе две пары? А другая какая? Ну расскажи подробнее. Умоляю, скажи мне, что в красном цвете их тоже выпускают.

— Нуты и везучая!

— И где только такие мужчины берутся? Все, я переезжаю жить в этот город. Решено.

— Мужчина покупает тебе одежду. И обувь. Да еще такую одежду и обувь. Не упусти его, Джус.

Слово Рози Литтл

О богине туфель

Либо Богиня Туфель выберет тебя, либо нет. Мне вот довелось стать ее избранницей. Что это значит? Ну, предположим, я зашла в магазин, увидела пару туфель, которая мне понравилась, но ушла, не купив их. Если Богиня Туфель хочет, чтобы я купила именно эти туфли, то она будет шептать мне на ухо целыми днями: красные туфли, красные туфли, красные туфли (если те туфли, которые я увидела, красные). Она будет шептать так целую неделю. К концу этого срока до меня обычно доходит, что нужно делать, я снова иду в магазин и забираю туфли в полной уверенности, что они вручены мне самим мирозданием.

Зато мне пришлось убедиться на горьком опыте, что если я не повинуюсь божественному руководству Богини Туфель, то буду наказана. В следующий раз, когда я увижу пару прелестных туфелек, Богиня Туфель позаботится о том, чтобы в продаже были все размеры, кроме моего. Или она просто оставит меня без присмотра и позволит мне купить пару плохих туфель, которые и неудобны, и не идут мне, и слишком дорого стоят. Но если я прислушаюсь к ее мудрому совету, она меня вознаградит. В магазине меня будут ждать именно те туфли, которые мне нужны, и последняя пара на прилавке окажется моего размера. Один раз я, кажется, ей чем-то особенно угодила, потому что она направила меня в магазин, где продается очень дешевая обувь — производственные образцы, и все они были шестого с половиной размера. Можете себе представить полный магазин обуви вашего размера? Это просто счастье!

Но, как вы, наверное, знаете, всегда найдутся люди, которые заходят в чем-то слишком далеко. Не будем забывать про обувной фетишизм: он, как и все прочие измы, может заставить людей потерять голову. Вам может показаться, что Имельда Маркос, вне всяких сомнений, поклоняется Богине Туфель. Просто из-за того показаться, что в ее особняке в Маниле после государственного переворота тысяча девятьсот восемьдесят шестого года нашли множество пар обуви размера восемь с половиной (некоторые упоминают число три тысячи, сама же она уверяла, что у нее всего лишь тысяча шестьдесят пар). Но я сомневаюсь, что ей покровительствовала Богиня Туфель. Лично я не верю, что она хотела бы, чтобы у кого-то было больше пар туфель, чем он может одновременно любить всей душой. И она совершенно точно не хотела бы, чтобы красивые туфли месяцами пылились без дела на полках, пусть даже самых красивых и удобных полках. Скорее всего, она испытывает противоречивые чувства в отношении обуви, томящейся в неволе музейных собраний. Наверное, ей понятно, что люди имеют право любоваться знаменитой исторической обувью, но в глубине сердца она предпочла бы, чтобы эти туфли были изношены до дыр женщинами, которые знают в них толк и по-настоящему любят.


Когда Жюстина прожила с Генри три месяца, он сказал, что должен ехать за границу в командировку. Она ожидала, что он оставит ей тяжелую связку ключей на железном кольце и перед расставанием запретит открывать заветную комнату. Но он всего-навсего дал ей листок с распечаткой плана своей поездки и попросил не забывать включать охранную сигнализацию, выходя из дома.

Как-то в выходные, пока он был в отъезде, она села в его блестящий черный автомобиль с широкими кожаными сиденьями и подлокотниками и поехала домой. Ей скоро надоел диссонанс помпезной оркестровой музыки, лившейся из CD-плеера. Она переключилась на радио и под музыку сменяющих друг друга станций оставила город позади и пересекла границу штата, направляясь вглубь страны. Она сделала музыку громче и беззаботно пела за затемненными окнами. Она покупала коктейли в придорожных забегаловках и бросала пустые стаканы на пол перед пассажирским сиденьем.

Жюстина приехала немного раньше, чем ожидала, во второй половине солнечного дня, который сменил дождливое утро. Дома никого не было. Над усеянным маргаритками газоном за домом поднимался пар. Жюстина сняла туфли на шпильках, оставила их крыльце и зашагала по траве, чувствуя под ногами живую зелень. Старая колли по кличке Шерри очнулась от своих собачьих грез и выбралась из тени яблони, чтобы ее приласкали. Жюстина гладила мягкую шерсть на шее старой собаки и вспоминала, как та была щенком, как прыгала и крутилась волчком на месте, а потом с веселым лаем бросалась за ребятами, резвящимися вокруг поливальных фонтанчиков.

Она вспомнила о надувном бассейне, который сейчас, наверное, валялся где-нибудь в подвале, о пухлых ручках, липких от тающего красного шербета на палочках. Она присела перед собакой и играючи зарычала на нее. Невзирая на артрит, Шерри попыталась достойно ответить, припав на передние лапы. Тогда Жюстина повалила ее на землю, и они с удовольствием принялись валяться на траве, пока обоим не стало слишком жарко под лучами солнца.

Жюстина, тяжело дыша после игры с собакой, вернулась на крыльцо, безуспешно пытаясь стереть следы от травы с льняных брюк кремового цвета. Она заглянула в дальнюю часть сада и увидела сквозь ветви деревьев, что отец убрал старые качели, которые подарили ей на четвертый день рождения, а на их месте устроил огород. На мгновение она почувствовала себя лишней, но обрадовалась, увидев свои старые кожаные сапоги, побелевшие и растрескавшиеся, среди обуви у задней двери. Она была уверена, что это ее сапоги, но, надев их, почувствовала, что они болтаются вокруг икр, эластичные голенища не прилегают к щиколоткам, как раньше. Наверняка у Джилл, которая осталась дома, есть точно такая же пара. А сапоги Жюстины, наверное, выбросили.


Генри приехал из-за границы и привез большую белую коробку, перевязанную бледно-голубой лентой.

— Думаю, пора нам устроить вечеринку, — сказал он, поставив коробку на кровать и целуя Жюстину в шею, когда та развязывала ленточки и бантики упаковки. Она откинула крышку коробки и увидела вечернее платье того же благородно-перламутрового голубого оттенка, что и лента.

— О-о-о… — выдохнула она, вынимая безукоризненно сложенное платье из коробки за плечики, и прижала его к себе, видя, как ее отражение в зеркале сделало то же самое. — О-о-о, — снова протянула она.

— Так тебе нравится?

— О, Генри!

Она была в восторге от длины и формы рукавов, от выреза и изысканной линии талии. Ее впечатлило название на ярлыке: это имя она видела только на страницах самых дорогих модных журналах и даже не имела представления, как оно произносится. В этом платье ей нравилось все, кроме…

— Для такого чуда я слишком плоская, — вздохнула она, сравнив размер своей груди и корсажа платья.

— И когда только ты научишься мне доверять? — с осуждением в голосе спросил Генри.

Жюстина разделась и ступила в прохладный, как вода, бледно-голубой шелк, страшно боясь разочароваться. Но когда Генри ловко застегнул длинную молнию на спине, она почувствовала, как ее грудь словно расцвела в слегка приподнятых чашечках.

Перед вечеринкой весь их дом словно принарядился и даже показался Жюстине немного странным, чуть-чуть чужим, как будто она впервые увидела его в вечернем смокинге и накрахмаленной рубашке. Она тоже чувствовала себя нарядной, но при этом неживой, будто кукла: она старалась ничего не касаться руками, чтобы не испортить только что покрытые лаком ногти; и ей нельзя было слишком резко поворачивать голову, иначе воздушная укладка могла потерять форму. Когда ранним вечером начали приходить гости Генри, она не знала, куда девать руки, да и саму себя тоже.

Женщины были немолодые, но красивые, все в мехах и перьях, которые так и хотелось погладить. Мужчины, все как один, уверенно вели своих дам по коридору, посверкивая золотыми печатками на толстых пальцах. Забавы ради Генри решил достать манекены с чердака. Он наугад приделал им руки и ноги, а парики нашел только для некоторых. Но все они были одеты в вечерние платья цвета индиго, бордо, шафрана, аквамарина — почти такие же красивые, как платье Жюстины. На согнутые в локтях алебастровые руки манекенов Генри поставил подносы с едой. Некоторые манекены стояли в углах или у проемов французских окон, как бы предлагая гостям деликатесы. Другие с поощрительным видом указывали на столы, накрытые льняными скатертями, над которыми возвышался целый лес сверкающих бокалов с шампанским.

Жюстина постояла рядом с группой гостей, прислушиваясь к их разговору. Она ожидала, что кто-нибудь из них обратится к ней с вопросом или хотя бы посмотрит в ее сторону. Но они были так крепко связаны между собой паутиной своих взглядов, что Жюстине оставалось только следить за тем, как та с каждой минутой становится все более и более сложной и запутанной. Она отошла от них, чтобы попытаться приблизиться к другим группам, пока смущение от того, что ее никто не замечает, не стало невыносимо. Она посмотрела на Генри, который самозабвенно ораторствовал, гордо выпятив грудь, обтянутую жилетом того же цвета, что и кларет в его бокале, но не стала подходить к нему и вымаливать капельку внимания. Она докажет ему, что у нее все получится, что она может ему помочь. И пошла на кухню, где сняла прозрачную пленку с подноса со свежей закуской.

Она лавировала между беседующими гостями с подносом в руке, уже не бесцельно, как раньше, но те либо отмахивались от нее, как от комара, либо вовсе не замечали. Она дважды обошла комнаты, в которых общались приглашенные и, наконец, отказалась от своей затеи. Ей ничего не оставалось делать, как прислониться к стене рядом с камином. Свободной рукой она взяла с подноса креветку, рассеянно поднесла ко рту и откусила упругий хвостик, как вдруг заметила, что Генри со странной улыбкой смотрит на нее с другого конца комнаты.