Тиффани Райз - Пуансеттия

- Ты счастлив, - сказала она, легонько поглаживая его по щеке. - Ты шутишь только тогда, когда счастлив.

- Я... У меня есть счастливые воспоминания, связанные с игрой на «Бродвуде» в моей школе. Я играл, когда Кингсли впервые увидел меня, когда я увидел его. Он не знал, что я видел его. И до сих пор не знает. - Он присел на пуфик и закатал рукава. Она забыла, какими могут быть привлекательными мужские предплечья, когда они жилистые и сильные, а к ним прикреплена пара больших скульптурных и невероятно талантливых ладоней.

- Что мне сыграть? - спросил он.

- У меня есть фрагмент, если ты не против игры по нотам.

- Я не против.

Она открыла сиденье у окна в алькове, где хранила ноты, и вытащила особую папку. Она не протянула лист Маркусу, а положила его на стойку. Затем она села рядом.

- Фрагмент Красного Священника¹ для моего Золотого Священника. - Она провела ладонью по золотистым волосам Маркуса. Он посмотрел на нее. - Вам нравится Вивальди?

- Я не играл его с тех пор, как начал учиться в семинарии. Но концерт из «Зимы» подходит под сезон.

- Да, очень подходит, - натянуто улыбнулась она. - Я прощу, если ты ошибешься. Вивальди сложнее, чем кажется.

- Я не ошибусь. Не так уж и много времени прошло.

- Конечно. Рояль настроили. Начинай, когда будешь готов.

Она наблюдала за тем, как его глаза сканируют первую страницу нот, повторяя начальные такты, прежде чем начать проигрывать их. Она надеялась, что он не станет переворачивать страницу и изучать весь фрагмент. Это испортит сюрприз, а это последнее, что она хотела. Но он обладал высокомерием, молодостью, и талантом, и поэтому сразу начал играть.

Он играл медленно, медленней, чем требовал темп, и все же, ритм скорее не плелся, а блуждал по комнате, напоминая прогулку по снегу, утреннюю прогулку по утреннему снегу. Интересно, думал ли он о штате Мэн, пока играл. Он рассказывал ей о днях в школе Святого Игнатия и утешении, котором он обрел в тех лесах с иезуитами. Он рассказывал, как ему нравились священники в школе, особенно один, который приложил все усилия, чтобы помочь ему и защитить его от его же отца. Он рассказывал, что считал Мэн красивым, особенно его суровые и жестокие зимы, из-за которых он был благодарен за такие мелочи, как треск камина в библиотеке, связанный вручную афганский шарф - подарок от его сестры Элизабет, чай «Лапсанг Сушонг» по утрам.

И Кингсли. Маркус сказал, что был благодарен за Кингсли. Кингсли, который стягивал одеяла и пинал его во сне, и грязно ругался, пытаясь развести огонь в камине маленького эрмитажа, пока Маркус следил за ним через плечо, издеваясь над неудачами Кингсли и пытаясь не рассмеяться в голос над ругательствами своего французского любовника. В самые холодные ночи Маркус отказывался прикасаться к Кингсли, пока комната не прогреется достаточно для того, чтобы они могли раздеться, отказ, который превращал разведение огня в чрезвычайно важное дело для нетерпеливого Кингсли. Она с легкостью могла представить молодого любовника Маркуса, шестнадцатилетнего, с румянцем его юной мужской красоты, длинные темные волосы, ниспадающие на еще более темные глаза, и эти глаза прищурились бы, сосредотачиваясь, его пальцы лихорадочно работают с деревом и спичками, его выдох облегчения, когда огонь, наконец, разгорается по дереву, и, конечно, же, последующим за этим поцелуй.

Победный поцелуй, которым Маркус вознаграждает Кингсли за его старания... и затем, вскоре после поцелуя, Магдалена могла представить первые красные отблески огня, танцующие на оливковой обнаженной плоти Кингсли, пока Маркус порет его своим ремнем или тростью. Да, Магдалена могла это все представить, слушая игру Маркуса. Его стальные серые глаза были мягкими, совсем не стальными и лишь полуприкрытыми, словно он играл как полусонный мечтающий человек. Его губы были немного приоткрыты, будто готовились к поцелую. Она никогда не видела его таким юным, таким умиротворенным, незащищенным и нежным. Говорят, музыка успокаивает самого дикого зверя. Ей так не хотелось разрушать этот прекрасный момент с ним.

Но, так или иначе, она это сделала.

Маркус достиг конца нотного листа и кивнул ей. Магдалена перевернула страницу.

Пальцы Маркуса тут же дрогнули на клавишах, ужасный атональный шум, а затем звук и вовсе остановился. Теперь не было ничего кроме тишины.

Маркус протянул обе руки и взял ноты с подставки.

- Как? - спросил он. Это все, что он спросил.

- Шесть месяцев назад ты сказал, и я процитирую «Я бы отдал что угодно, чтобы знать, жив ли Кингсли. Это все, что я хочу знать. Мне не нужно знать, как он, где живет, чем он занимается, я не хочу это знать. Но если я буду знать, что он жив, я смогу лучше спать по ночам. Я буду спокоен». Помнишь, как ты сказал мне это?

- Да. - Его голос был тихим как шорох камыша.

Положив подбородок ему на плечо, Магдалена улыбнулась и указала.

- Видишь тот большой шатер? На нем написано «Монстр Сакре»? Это студенческий фильм, и его крутили только два дня в кинотеатре, в рамках конкурса. А это было десять дней назад. Итак, десять дней назад твой Кингсли был жив и здоров. Это он, верно?

Она посмотрела на восьмую из десяти фотографий в руках Маркуса, фотографию, которую она тайно разместила среди страниц с нотами. В центре кадра стоял молодой человек, идущий к камере. На нем было длинное пальто и небрежно завязанный вокруг шеи шарф. У высокого юноши были острые и элегантные черты, короткие темные волосы с легкой волной и глаза, как у кота - загадочные, наблюдающие, осторожные и хищные.

Маркус медленно кивнул и низким голосом, голосом, который едва был слышен, он прошептал: - Да, это он.

- Он симпатичнее тебя. У тебя хороший вкус на мальчиков, Бамби.

- Он не симпатичный. Он прекрасен.

Внезапно Маркус встал и отошел от нее, держа в руках фотографию и внимательно изучая ее. Она развернулась на пуфике, желая наблюдать за каждым его движением, каждой эмоцией. Он ходил по комнате, взад и вперед перед камином, шагал по плитке, как загнанный в клетку леопард, обезумевший в неволе и от этого еще более опасный.

- Как вы нашли его? - спросил он, не смотря на нее, только на фотографию.

- Я наняла кое-кого. Я знала имя Кингсли и округ, где он вырос. На это ушло все шесть месяцев. Твоего Кингсли не так просто найти.

- У него волосы короче. Я никогда не видел их такими короткими. Почему он отстриг их?

Он сел на край ее кровати, но затем снова встал, будто сел на пружину.

- Не знаю. Может, ему пришлось подстричься ради работы.

- Чем он занимается?

- Не знаю.

- Где он живет? Он сейчас в Париже? Он в университете? Он умный. Он должен быть в университете.

- Я не знаю, где он живет. Не спрашивала.

- Почему нет? - он повернулся к ней, его голос требовал, а не приказывал.

- Потому что я не хотела знать. Если бы знала, у меня был бы соблазн рассказать тебе. И ты сказал, что все, что ты хотел знать, это жив ли он. Вот что я и дарю тебе на Рождество - доказательство жизни. Его жизни. Он жив. На другие вопросы о нем ответить я не могу.

- Но вы могли бы узнать ради меня?

- Да.

- И не сделали этого? Почему? Помучить меня?

- Конечно.

- Вы ненавидите меня?

- Ох... бедный Бамби. - Она покачала головой, цокая. – Знаю, что это больно. Каждый мальчик, который впервые влюбляется, думает, что он изобрел саму концепцию любви. Я тоже была влюблена. Я знаю, какая это пытка. Но я не просто так пытаю тебя, хоть это и правда. Я хочу преподать тебе урок. Если у тебя появляются желания, ты должен научиться просить желаемого, а не того, как тебе кажется, чего ты должен хотеть. Ты хотел знать, жив ли он. Вот и все. Именно это я и дала тебе.

Закинув ногу на ногу, опираясь локтем о колено, а подбородком о руку, Магда улыбнулась и задалась вопросом, ударит ли он ее. Это бы нисколько ее не удивило, если бы он это сделал. Эта улыбка, которую она продемонстрировала, заставила ни одного мужчину ударить ее по лицу. Эти мужчины проиграли, конечно же, у одного даже были проблемы с рукой, которой он ударил.

В два широких шага он пересек расстояние от камина до пуфика у рояля и остановился перед ней. Она приготовилась.

Он наклонился и едва касаясь поцеловал ее в губы. Так легко, словно прикосновение птичьего крыла. Ее губы покалывало, будто их щекотали.

- Спасибо, Магда, за Рождественский подарок.

- Пожалуйста, Бамби. - Она похлопала по пуфику, и он снова сел рядом с ней, по-прежнему сжимая в руках фотографию.

- Могу я ее сохранить? - спросил он.

- Она твоя, но пусть она будет здесь, в доме. Ради твоего же блага, дорогой. - Она похлопала его по колену, и он позволил, его горе из-за давно утраченной любви превратило его в ребенка. Он положил голову ей на плечо, и она поцеловала его в макушку. - Не думаешь, что она должна остаться у меня?

Он глубоко вдохнул и кивнул.

- Но ты можешь навещать меня в любое время, - ответила она. - Можешь оставить у себя ключ от моего дома.

Он снова кивнул и выпрямился, словно вспомнил, что он взрослый мужчина и не должен так себя вести. Бедное дитя, по напряжению в его челюсти она могла сказать, что он хотел плакать, но его гордость не позволила бы.

- Он курит, - сказал он. - Он не должен курить.

Магдалена впервые заметила, что молодой человек на фотографии, Кингсли Маркуса, держал сигарету между двумя пальцами правой руки. Похоже на «Голуаз» - завтрак солдата. Она солгала Маркусу, не ново, она постоянно лгала ему. Она солгала, когда заявила, что не знает, чем занимается Кингсли. Два года назад Кингсли Теофиль Буансонье присоединился к французскому Иностранному легиону, поэтому его так сложно было выследить, так как Легион постоянно менял место дислокации. Поэтому он остриг волосы. И именно поэтому она не сказала Маркусу, чем занимается Кингсли. Узнай, что Кингсли вступил во французскую армию, Маркус едва ли нашел бы покой, который так искал.