Сесилия Ахерн - Птица-лира

Зато Соломон отчетливо различал каждый звук, понимал его значение, Лора проигрывала всю «запись» снова и снова – единственный для нее способ передать душевное смятение, сердечную рану. Вот скулит Мосси. Гневается Джо. Кричит подбитый заяц, раздается выстрел, грохнула дверь, цокают по бетону шпильки, сработала сигнализация в машине, снова дверь, гудение лифта – это когда они вошли и Соломон нажал кнопку. Полицейская сирена.

И среди этого потока звуков – всхлипы Бо, когда она занималась любовью с Соломоном.

Эти звуки рассказывают ее историю. Все то, что огорчает или пугает Лору. Дублин полон новых для нее звуков. Сотни людей выходят из театра за углом, кто-то идет к своей машине, кто-то ловит такси, разъезжаются в разные стороны, возвращаются каждый в свою жизнь. Таксисты сбиваются под балконом, прячась от внезапного дождя. И дождь здесь идет по-другому – капли падают либо на асфальт, либо в канал через дорогу. Здесь нет листьев, которые могли бы задержать их падение, нет почвы, которая всасывает влагу. Полицейская сирена вдали, чьи-то вопли, дружный смех… на каждый звук она бросается к окну.

Хорошо, что комната невелика. В незнакомом да еще и просторном помещении совсем бы невмочь. Хотелось спрятаться в кокон, всего было слишком много. В комнате узкая кровать у стены, а по ту сторону стены – спальня Соломона и Бо. И тут в шкафу висят его рубашки, в комнате его запах. У Бо гардероб в спальне, сказал он мимоходом. Он хорошо это умеет – болтать какие-то пустяки, давая ей время прийти в себя. Успокоительно. И голос успокоительный, добрый. Особенно когда поет. Прикрыв глаза, она вспомнила, как он пел на празднике, но только начала вживаться в ту минуту, как очередной уличный звук вырвал ее из полудремы. Девушка смеялась на пару со своим парнем. И снова ухнуло сердце.

В коттедже звуков тоже хватало. Там никогда не бывает абсолютно тихо, сколько бы съемочная группа ни хвалила «нейтральный фон». Но к тем звукам Лора давно привыкла. Хотя в первую ночь, в шестнадцать лет, когда осталась там одна, перепугалась до смерти. Мамы уже не было, умерла несколько месяцев назад, с бабушкой они, плача, простились. Но даже тогда было еще не так плохо – пусть и не в соседней комнате, а в деревне, Гага была не так уж далеко, это смягчало страх и боль. А вот полгода спустя, когда пришла весть о бабушкиной смерти, земля ушла из-под ног. Совсем одна! И все же не совсем: с утратой бабушки Том стал ей ближе. Весть о смерти Гаги он сообщил ей в обычной своей манере, не выражая сочувствия. Но постепенно он учился. Осознав, что девочка осталась одна, стал больше времени проводить у нее, чаще предлагал свою помощь, чинил что-то, не дожидаясь просьбы, – заботился. И важно было сознавать, что он рядом, в случае чего – выручит. Он и туалет чинил, и краску ей привозил, мог забить гвоздь или купить лекарство, хотя в целом она справлялась и сама. Ей нравилось – до восторга – быть самостоятельной, и все же с условием, что неподалеку жили старики, ее защита. Пусть даже один из них не знал о ее существовании.

«Он не должен знать», – вот и все, что Том сказал по этому поводу, и на этом точка.

Ни разу Том не обнял ее, не поцеловал, даже не притронулся, но он служил ей связью с миром, реальность которого она порой утрачивала.

Впервые за долгое время она отчетливо припомнила первую ночь в коттедже. Она лежала в постели, смотрела сквозь незанавешенное окно на черное небо, и ей казалось, на нее отовсюду глядят, хотя на мили кругом никого не было, кроме близнецов. Сколько Том ни старался приготовить коттедж к ее переезду, здесь было холодно. Она закуталась в овчину, свернулась клубком и прислушивалась к незнакомым звукам, стараясь осмыслить каждый, сложить из них свой новый мир. И вот теперь, десять лет спустя, в двадцать шесть, она словно бы вновь очутилась в коттедже Тулинов в ту первую ночь.

– Я словно попала в Корк, в тот коттедж, – шепнула Соломону Бо и захихикала.

– Тсс, – несердито цыкнул он. Не хотел, чтобы Лора услышала ее смех. – Сова, – прошептал он, угадав один из звуков.

Он припомнил, как стоял в ее доме у окна и вздрагивал от каждого звука. Она стала их называть и тем самым помогла ему успокоиться. Наверное, следовало бы сейчас пойти к ней и точно так же утешить ее. Он стал вслушиваться внимательнее не только в звуки, производимые Лорой, но и во все шумы внутри квартиры и снаружи. Никогда прежде он не обращал на них внимания.

Они оба слушали молча. Лежали рядом, оба на спине, глядя в потолок.

– Летучая мышь? – признала Бо.

– Какая-то птица, – недоуменно пожал он плечами. – А вот лягушка, – это было легко.

– Ого, дождик стучит, – прошептала Бо, устраиваясь поудобнее. – И ветер?

– Не знаю, – сказал он, радуясь близости с Бо, их товариществу.

Оба лежали голыми, укрывшись простыней ниже пояса – жаркая ночь, дождик тщетно попытался ее освежить, – и вслушивались в ночной фон далекой горы. Соломон словно чудом перенесся в другое место, достаточно было закрыть глаза. Изнутри постиг, каково это могло быть – лежать рядом с Лорой в ее коттедже, ночью.

– Как романтично, будто ночевка под открытым небом, – сказала Бо, прижимаясь к нему, голова у него под мышкой, ее тело точно повторяет очертания его тела. Она приподняла бедро, чтобы еще точнее вписаться. – Как насчет секса под звездами? – Она принялась целовать его грудь, спускалась все ниже, по животу, к паху.

Но тут он понял, как мало в этом романтики. Лора, оказавшись одна в чужом месте, вспоминает дом, по которому она стосковалась, призывает на помощь знакомые звуки, чтобы хоть отчасти развеять одиночество. Он пытался отделаться от мыслей о ней, от ее звуков, раствориться в Бо. Но ничего не вышло: даже когда Лора смолкла, он продолжал прислушиваться к ней.

Съемочная группа вместе с Лорой сидела в лаборатории Дэвида Келли, члена Ирландского орнитологического общества. Рейчел изучала монитор – птичьи клетки на заднем плане, научное оборудование, расставленное так, чтобы побольше попало в кадр, удачную подсветку, – а мистер Келли с тревогой следил за происходящим.

– Хорошо, пусть, но вообще ему там не место, – пробормотал он, когда Бо вздумала перевесить плакат с птицами на другую стену, чтобы он тоже попал в кадр.

Наконец он устроился рядом с Бо так, чтобы они оба оставались за кадром. Ученый приготовился к разговору, приготовился и Соломон, подставив им обоим микрофон. Все были довольны, за исключением Соломона: звуковой фон невозможный. Стоит Дэвиду произнести слово, и тут же отзывается какая-нибудь птица, а в довершение кошмара Лора непременно воспроизводит это щелканье, чириканье и пение.

Если Рейчел сердится, когда ей мешают снимать, у Соломона тоже портится настроение, когда возникают проблемы со звуком. Дэвид Келли сердито смотрит на Лору, ему теперь придется заново подавать ту же реплику. Но вдруг Соломон, как это ни странно, успокаивается. Он перестал нервничать из-за этих звуков. Просто счастлив, что Лора рядом и эти звуки напоминают о ее присутствии. Чудеса, да и только, совсем не такой у него характер.

А Лора смотрела на Дэвида невинно, широко раскрыв глаза, словно и не понимала, что творит.

Соломон заранее счел всю эту затею неуместной: приятно ли будет Лоре слушать, как обсуждают ее, какие-то ее особенности? Кому охота знать, что говорят у него за спиной? Он поделился своими сомнениями с Бо, и та в целом согласилась, но выбора не было: оставаться в их квартире одна Лора отказалась напрочь. Нет, она поедет вместе с Соломоном.

– Пожалуйста, доктор Келли, еще раз. Тот же вопрос, тот же ответ, – попросила Бо.

– Разумеется. Птица-лира, или лирохвост, – это…

– Простите, не могли бы вы повторить ответ без «разумеется»?

– Да, извините меня, конечно же. – Пауза. Рейчел кивнула: снимаем. – Птица-лира, или лирохвост, – австралийская птица, живущая на земле и известная…

– Стоп! – перебила Бо. – Извините, ребята. Слишком быстро, – пояснила она. Действительно, Келли торопится договорить прежде, чем очередная птица испустит свой клич, а за ней повторит Лора. – Чуть медленнее, как в прошлый раз, было идеально. Продолжайте, прошу вас.

Наушники надеты. Снимаем.

– Лирохвост – австралийская птица, живущая на земле и известная…

– Тррр! – птица.

– Тррр! – Лора.

– …поразительной способностью к подражанию, – продолжал ученый. – Она гнездится в густых зарослях…

– Тррр! – птица.

– Тррр! – Лора.

– …на горах. Очень редко удается увидеть лирохвоста. Хотя они…

– Тук-тук! – клювом о прутья клетки, и, разумеется, этот звук Лора тоже воспроизвела.

Соломон мрачно оглянулся на Бо. Не звук, а сплошное месиво. Даже Дэвид Келли смущен, он что-то еще продолжает лепетать, но дергается так, словно его все время тычут под ребра.

– Нет! – заявила вдруг Рейчел, прервав их мучения. Соломон снял наушники, пряча улыбку облегчения. – Так ничего не выйдет.

– Надо бы попробовать в другом помещении, без птиц! – бодро предложила Бо. Главное – не сбавлять темп.

Дэвид Келли украдкой глянул на часы.

В зале заседаний тихо. Не доносится гул транспорта, нет людей, нет телефонов, не гудят кондиционеры. Все это Соломона вполне устраивает. Мебель темная, Рейчел пришлось повозиться с освещением, но она справилась. В кадре снова птицы, птицы на ветках, за стеклом. Увы, мертвые, набитые чучела, это Соломону не по душе.

По пятам за съемочной группой пришла и Лора. Она покосилась на стеклянный контейнер с мертвой птицей, на лице ее проступило смятение, но Лора промолчала. Соломон надел наушники. Лора подошла к стеклянному ящику, дотронулась до него пальцами, попыталась проникнуть внутрь, к мертвой птице, и, прежде чем Дэвид Келли успел заговорить, изо рта Лоры вновь полились звуки – выстрел, заяц падает, визжит от боли, скулит перед смертью Мосси. И еще один звук – из детской компьютерной игры, тот, что Лора слышала несколько дней назад в ресторане отеля. Выстрелы, взрывы. Она соединила эти два впечатления.