Отец его был начальником главка и членом коллегии крупного промышленного министерства, а мама заведовала отделом в Министерстве культуры, и мне сразу сделалось ясно, что с ними придется нелегко. Было бы ложью сказать, что они меня игнорировали. Митина мама, наоборот, уделяла мне много внимания и много слов. Изучая меня, словно насекомое под микроскопом, отчего у меня руки начинали дрожать, а ложечка стучала о чашку, она назидательным тоном рассказывала мне, как Митин отец, начав трудовой путь рядовым инженером, поднялся благодаря упорной и самоотверженной работе до ответственных руководящих постов. И как они с мужем всего добились сами, и сколько сил и трудов им стоило создать все, что они имеют сейчас, и что на Митю у них тоже очень большие планы. Он такой способный мальчик и на таком хорошем счету у себя в институте, что просто обязан закончить его с красным дипломом и потом поступить в аспирантуру и защитить кандидатскую, что требует полной самоотдачи, но он у них такой серьезный, в отличие от своих друзей-приятелей, на всякую ерунду не отвлекается, и они, родители, его в этом всячески поддерживают. Ибо если есть способности, то сначала наука, а остальное потом.

При всей своей молодости, неопытности и безумной влюбленности я поняла, что мне недвусмысленно намекают: «Девушка, на многое не рассчитывай». Брак сына Митиной мамой наверняка планировался лишь на далекое будущее и непременно с невестой из их круга.

Я жаловалась Мите, а он, провожая меня домой, смеялся над моими опасениями.

– Успокойся. Я свою мать знаю. Она мне сказала, ты ей нравишься. Так что не придумывай глупостей. Она просто считает нас еще слишком молодыми для серьезных отношений. Она и со мной душеспасительные беседы проводит. Но это так, для порядка. Понимаешь, у нее есть подруга, сын которой в семнадцать лет женился и сразу папой стал. Причем дважды. Одновременно. Близнецов ему жена родила. И мать, конечно, таким примером травмировалась. Теперь меня блюдет.

– Но тебе ведь не семнадцать.

– Нет, конечно, – весело отозвался Митя. – По ее представлениям, мне, наверное, лет пять. Да перестань, Колибри, мучиться. Они обычные хорошие люди. Не звери. Привыкнут к тебе. Все будет нормально. Лучше меня поскорей познакомь со своей мамой. А то вдруг именно я ей не понравлюсь.

– Ты не можешь не понравиться. Но она сейчас так себя плохо чувствует, да и стесняется, что плохо выглядит. Потерпи, Митенька, еще чуть-чуть.

И я старалась перевести разговор на другую тему.

Опасаясь, как бы они случайно не столкнулись с моей мамой, я разрешала Мите провожать себя лишь до двора, ссылаясь на то, что мне мучительны долгие проводы. Ему они, видимо, тоже были мучительны, и он не возражал.

А Митина мама, вопреки всем его уверениям, начала исподволь вести подрывную работу. Нам и так удавалось встречаться довольно редко. Жили мы и учились в разных концах города. Можно, конечно, сбегать с лекций, что мы порой и делали. Но податься-то некуда. Разве что в кино. К себе я не могла его пригласить все по той же причине. Страшно боялась, как бы он не столкнулся с мамой. Вдруг она раньше времени явится с работы. Да она к тому же все чаще сидела на бюллетене.

А у Мити дома – полный учет и контроль в виде недремлющего ока домработницы. Если мы приходили к нему и, кроме нее, в квартире никого не оказывалось, она не оставляла нас в покое больше чем на десять минут. Без конца заходила к нам в комнату с какими-нибудь вопросами. Ужасно раздражало! Но сделать мы с ней ничего не могли. Домработницу Митины родители оставляли нам в наследство, даже если уезжали по выходным на дачу. Мол, сын должен хорошо питаться. Пару раз она, правда, приболела, и на нашей улице был праздник. Однако проблемы это не решало. Мы мало виделись, тосковали друг без друга. Митя бодрился и строил планы на будущее, мне же оно представлялось туманным.

А он все чаще повторял:

– Скорее бы твоя мама поправилась. Я бы с ней познакомился, с моими бы ее свели и, глядишь, на зимние каникулы поженились бы, съездили бы куда-нибудь на медовый месяц.

Я через силу улыбалась. Какие зимние каникулы! Мамин живот теперь рос день ото дня, и неизбежное приближалось.

Я сходила с ума. Появление маминого ребенка на свет становилось все более реальным. Надежды мои на чудесное избавление таяли. Я готова была все отдать, только чтобы он не родился. Но что тут можно было поделать! А Митя теперь почти в каждом нашем разговоре принимался расспрашивать о здоровье мамы и настаивать на скорой встрече с ней. Мол, если она так плохо себя чувствует, тем более нужно скорей познакомиться. Я продолжала отнекиваться, он обижался.

У его родителей масса знакомых врачей, которые, вероятно, смогут помочь моей маме. Бывает же, что и диагноз ставят неверный, и лечат неправильно.

Меня охватывал стыд. Митя искренне стремился помочь, а я ему цинично врала. Но что я могла сделать! Не обладая почти никаким жизненным опытом, я чувствовала себя загнанной в угол, в западню, и, словно зверь, попавший в капкан, пытаясь вырваться, лишь сильнее затягивала петлю. И время работало против меня, неминуемо приближая мой позор и раскрытие обмана.

Я металась, то решаясь рассказать, пока еще не поздно, Мите правду, то пугаясь последствий такого признания, и положение мое в результате оставалось прежним. От Мити, конечно же, не укрылось, что со мной творится что-то неладное, однако он объяснял мою нервозность тревогой за маму и снова и снова начинал настойчиво предлагать мне переговорить с его родителями, которые действительно в силах помочь. А мне приходилось снова и снова отказываться, объясняя ему, что мама моя – человек очень гордый и независимый и нипочем не согласится принимать помощь от незнакомых людей, да и врачи ее лечат прекрасные.

Круг замыкался. Митя немедленно возвращался к исходной точке: раз мама моя не примет помощь от незнакомых людей, следовательно, надо скорей познакомиться. Меня в очередной раз охватывал ужас.

Я все глубже увязала в разнообразной и противоречивой лжи. Ведь ухитрилась наврать всем близким людям. Каждому – свое. И в результате мне оказалось даже некому поплакаться и не с кем посоветоваться, как выйти из положения. Единственным выходом было одним ударом разрубить этот тугой узел. Открыться сразу и всем. Но мне не хватало смелости. А потом стало поздно. До того безнадежно поздно, что ничто уже не могло спасти нашу с Митей любовь.

Пока мама была беременна, я не переставая мечтала: вот бы что-нибудь произошло и наша с ней жизнь вернулась бы в исходную точку. Будто кинопленку провернули назад, и вот уже нет ни маминой беременности, ни ее весеннего романа в доме отдыха, а есть наш с ней уютный и безмятежный мирок, в который я, радостная и счастливая, привожу своего Митю.

Знала бы я заранее, во что выльются мои мечты! Пленка, движимая невидимой, но властной рукой, провернулась. Но не назад, а вперед, унося в небытие мою прежнюю жизнь и вместе с ней жизнь мамы.

Маму увезли в роддом на «Скорой», когда я сидела в институте. А через сутки все было кончено. Мамы не стало. Осталась лишь крохотная ее часть – Ольга. И я – полная сирота, одинокая сестра или мать-одиночка с грудным ребенком на руках. Как угодно, так и называйте. Сути дела это не меняет.

Описать мое тогдашнее состояние даже сейчас слов не хватает. Не просто ужас, а ад. Мама, моя любимая мама умерла, и я полностью винила себя в том, что случилось. Это я придумала ей тяжелую болезнь. Я хотела, чтобы ребенок не рождался. Я изводила ее упреками так, что она начинала плакать. Теперь мне самой хотелось умереть. Но даже этой возможности лишила меня судьба. С кем тогда останется Ольга? Ольга, виновница всех моих несчастий, оказалась и моей спасительницей. Я должна искупить вину перед мамой.

О том, чтобы оставить сестру в доме ребенка, и речи быть не могло. Я сражалась за нее как тигрица, охраняющая своего детеныша от врагов. И войну мне пришлось вести не только с внешним миром, но и с собой. Когда случилось самое страшное, я скрыла от Мити, что мамы уже нет в живых. Даже в кошмаре тех дней мне каким-то непостижимым образом удавалось стройно врать ему дальше. Теперь я изыскивала все новые поводы не встречаться с ним.

Он начал нервничать и грозился при-ехать, чтобы наконец-то выяснить отношения с мамой. Но у меня уже к этому времени созрело твердое решение: Ольга останется со мной и я ее выращу. И Мите с нами никак не место. Даже если он сам не испугается на мне теперь жениться, в чем я лично сильно сомневалась (мальчики часто даже от родных детей бегут, а тут – совершенно чужой ребенок!), родители-то ему такого, во-первых, никогда не позволят, а во-вторых, если он их ослушается, никогда не простят. И мне не простят, потому что испорчу жизнь их сыну. Значит, будет трагедия, начнется борьба. А у меня сил на это не было. Силы мне были необходимы для Ольги.

Да и нечестно вешать на шею людям чужого ребенка. Ведь получится, будто я хочу женить на себе Митю, чтобы его семья кормила мою сестру! От одной мысли об этом меня захлестывал жгучий стыд. Конечно, Митя, наверное, поймет, что это не так. Он хороший, добрый и меня действительно любит. Однако и родителей своих любит. А мама его, чтобы скорее нас развести, наверняка начнет проводить воспитательную работу, а капля, как известно, камень долбит, и добром это все равно не кончится. Либо Митя с родителями поссорится, либо со мной. А значит, как ни крути, будет чувствовать себя несчастным. А я люблю его, люблю и поэтому обязана порвать с ним сейчас, чтобы не растягивать мучения.

Я тщательно разработала план и дурашливо-радостным голосом сообщила ему по телефону (при встрече он без труда разгадал бы обман, ибо слезы лились у меня из глаз):

– Митя, знаешь, ты можешь меня поздравить. Я выхожу замуж.

Кошмар усилился тем, что Митя обрадовался:

– Вот молодец! Маме все рассказала? Она согласна?

– Митя, ты неправильно меня понял. – Теперь я била наотмашь. – Я выхожу замуж, но не за тебя, а за другого мальчика. Мы с ним раньше, до тебя встречались, а потом поссорились. Как раз перед летом. Ну, я думала, между нами кончено. А теперь мы помирились, и он сделал мне предложение.