– Лучше не рисковать. Ладно. Давай чемодан. Кстати, меня зовут Митя. У тебя какой вагон?

Я назвала номер. Он обрадовался.

– В одном едем. Значит, беру обязательство охранять тебя от наших слонов. – Он не сводил с меня своих серо-зеленых глаз, а губы его то и дело расползались в улыбке. – Если ты, конечно, не против.

– Совсем не против, – заверила я.

Мы уже подошли к вагону, когда он спросил:

– А тебя-то как зовут? Если, конечно, это не большой секрет.

– Большой, но тебе, пожалуй, открою, – я как-то совершенно естественно начала говорить одним с ним тоном. – Меня зовут Катя.

– Спасибо за доверие. Обещаю хранить наш секрет в строжайшей тайне. Даже под пытками.

Я хотела что-то ему ответить, но сзади послышались нетерпеливые окрики. Оказывается, за нашими спинами собралась толпа, жаждущая войти в вагон и уехать.

– После поговорим.

И мы проговорили весь путь до самого Симферополя, практически не расставаясь. Мы и ночью-то почти не спали. Впрочем, спать было бы все равно невозможно. Остальная компания пила, пела и куролесила изо всех сил. Проводник вообще заперся в своем купе и предпочитал лишний раз не высовываться. А мы стояли возле окна и все говорили и говорили. Пару раз к нам кто-то совался, однако, быстро оценив ситуацию, нас оставили в покое. Даже пьяные приятели Дмитрия перестали звать его выпить.

До меня донесся голос любителя сальных анекдотов:

– Ребята, не трогайте их. У них серьезно. Любовь с первого взгляда.

Я внутренне сжалась, ожидая потока скабрезных комментариев. Однако их не последовало. В купе просто затянули очередную песню. Правда, песня была неприличная, но веселая и к нашим с Митей чувствам никакого отношения не имела.

Глава V

Чем больше я узнавала Митю, тем больше убеждалась, что сцена на вокзале недаром сразу привлекла мое внимание – в этом был он весь. Он вообще обладал весьма редкой способностью спокойно, мягко и без угроз внушить к себе уважение и настоять на своем, сколь бы в данный момент оно ни противоречило настроению окружающих. Такое дается лишь от природы. Своеобразный талант вовремя осадить людей, а когда надо, и заставить держать дистанцию. При этом Митя не был ни высокомерным, ни ханжой и с теми же своими приятелями веселился от души. Однако ему было присуще исключительно точное чувство меры, которое никогда не позволяло ему перейти рубеж. И с Митей люди никогда не позволяли себе его перейти.

Рубеж Митя перешел только со мной, и я утонула в его любви, а он – в моей. Встретив его, я поняла, что никогда вообще до этого не влюблялась. Все прежнее было не в счет, несерьезно, глупо, как детская игра в классики. Когда мне раньше казалось, что я влюблена, обычно меня привлекало в человеке что-нибудь одно – красивые руки, или глаза, или голос, а все прочее могло раздражать. В Мите мне все казалось прекрасным и идеальным. Я любила его целиком.

Каждую минуту, проведенную без него, я ощущала как потерянную для жизни. Я отныне жила только им и лишь рядом с ним. Мы везде были вместе, расходясь по палатам лишь на ночь. Да и на ночь-то не всегда. Митины друзья, делившие с ним комнату, относились к нам на удивление трогательно и с большим пониманием. И изо всех сил старались помочь, не раз организовывая все так, чтобы мы с Митей могли остаться в комнате одни на ночь. Никто из них не позволил себе ни единой сальности по нашему адресу. Это было тем более удивительно, что по другим парочкам, образовавшимся в «Спутнике», они проходились регулярно и нелицеприятно. И вообще веселились по полной программе; от их выходок весь «Спутник» ходил ходуном.

Для меня в то лето вообще все было в первый раз – и море, и тропическая растительность, и обилие фруктов, и черные южные ночи, которые не подбираются постепенно, сквозь сумерки, а наступают вдруг, сразу, будто кто-то там, высоко наверху, повернул выключатель.

И любовь. И мужчина, первый в моей жизни. Первый глубокий поцелуй. Первое прикосновение к мужскому телу. Все было в первый раз. И для Мити я стала первой в его жизни женщиной.

Мы все постигали вместе, и каждое движение рождало в нас восхитительное чувство нового открытия. Мы безоглядно упивались друг другом и нашим счастьем.

Я очень удивилась, узнав, что стала для него первой женщиной. Его друзья явно успели уже приобрести любовный опыт. Как же могло получиться, что он, самый красивый и необычный из них, до сих пор оставался девственником?

– Я ждал тебя, Птица Колибри, – спокойно объяснил мне Митя. – Не хотелось просто так. А по-настоящему мне до тебя никто не нравился.

– Почему Птица Колибри? – не поняла я. – Намекаешь, что у меня нос слишком длинный?

– Нос у тебя замечательный, – ответил он. – А Колибри, потому что ты такая же маленькая, красивая и беззащитная.

– Не такая уж я и маленькая. И совсем не беззащитная. – Я с силой ткнула его кулаком в бок.

Он, сделав вид, будто ему очень больно, возопил:

– Ой-ой-ой! Пощади! Не разбивай моих иллюзий!

Иллюзии, видимо, не разбились, ибо с той самой ночи Митя стал часто называть меня Птицей Колибри.

Мы были настолько поглощены друг другом, что не заметили, как пролетели двадцать четыре дня. Двадцать четыре дня нашего крымского безумного и бездумного блаженства! Необходимость отъезда застала нас с Митей совершенно врасплох. Мы не были готовы к расставанию. Казалось, двадцать четыре дня – это так долго, и нашей жизни в Гурзуфе не будет конца.

В последнюю ночь перед отъездом ребята устроили прощальную гулянку, а мы с Митей заперлись у него в комнате. У меня на глаза наворачивались слезы.

– Птица Колибри, глупенькая, что ты плачешь? – принялся нежно гладить меня по голове Митя. – Зимы испугалась?

– Зимы… без тебя… испугалась, – с трудом сквозь слезы проговорила я.

– Почему без меня?

– Ну, мы приедем и расстанемся.

Слезы уже просто душили меня.

– Почему? – отпустив меня, он уставился мне прямо в глаза. – Решила в Москве со мной не встречаться?

– Нет, нет. Что ты! – прижалась к нему я. – Просто там будет совсем не так, все по-другому. Родители, институт, учеба. Куча всяких дурацких дел. И мы будем видеться только иногда.

– Мы будем видеться часто, – твердо произнес он.

– Все равно не каждый день. – Слезы ручьями хлынули из моих глаз.


– Можем и каждый, – это опять прозвучало очень твердо. – Если ты захочешь, можем прямо с вокзала поехать к родителям. Объявим, что мы решили пожениться.

– Ты делаешь мне предложение? – Я была совершенно не готова к подобному повороту.

Он почувствовал мою неуверенность:

– А ты против?

– Нет, нет, я очень хочу. Только боюсь, родители не поймут. Ну, знаешь, как они. Им нужно время, чтобы привыкнуть. Давай лучше сперва приедем, ты меня со своими познакомишь, я тебя – с мамой, а через месяц им объявим.

– Тогда придется потерпеть и какое-то время пожить врозь.

– Я потерплю. Зато никто не обидится.

– Может, ты и права, – нехотя согласился он. – Хотя это наше решение, и мы, строго говоря, не должны ни на кого оглядываться.

– Но мы ведь с ними живем, – возразила я. – И они – наши родители. Мы им обязаны.

– Пожалуй, ты во многом права, – вздохнул тяжело Митя. – Наверное, и впрямь лучше немного выждать. Мои родители не любят неожиданностей.

Однако все мои планы рухнули вскоре после нашего возвращения в Москву. Мама приготовила мне большой сюрприз. Она оказалась беременна. Мало того что это было ужасно и стыдно само по себе, так еще и со временем удачно подгадала. Ну как мне теперь знакомить с ней Митю? Вот, мол, дорогой, моя мама. Беременна неизвестно от кого.

Одна мысль об этом повергала меня в дрожь. Что он обо мне подумает? За кого посчитают меня его родители? Привез с юга невесту! Из хорошенькой семьи! Да они вообще запретят ему со мной видеться!

Выход из положения, которое казалось мне просто кошмарным, я видела лишь один: как можно дольше, под любым предлогом оттягивать момент Митиного знакомства с мамой. Ведь есть же надежда. Вдруг мама передумает и сделает аборт? Или вдруг ей врачи запретят в последний момент рожать. Она ведь немолодая. Или выкидыш случится. И точка. Будто никогда и не было ничего. Тогда зачем Мите вообще о подобном знать? Кроме того, я где-то читала, что у женщин в возрасте больше шансов родить мертвого ребенка. Значит, и это может случиться.

Я никому не желала зла. Просто ребенка не было, и я не хотела, чтобы он появлялся. Он никому не был нужен и всем только мешал. Тогда мне так казалось.

И я сначала наврала Мите, что мама заболела. Затем – что она тяжело болеет. А еще чуть позже – что, по мнению врачей, ей, вероятно, потребуются сначала серьезное обследование, а потом операция. Матери я о Мите тоже ничего не рассказывала, не хотелось. Во-первых, ее все сильнее поглощала собственная беременность. А во-вторых, она осложнила мне жизнь. Не выкини она такого, я давным-давно уже вышла бы замуж за самого любимого на свете человека. А из-за нее мое счастье повисло на волоске, и приходилось постоянно врать. Я даже Жанетту не смогла познакомить с Митей. Боялась, как бы она ненароком чего не ляпнула про маму. Поэтому и от нее была вынуждена скрывать самое главное в своей жизни.

То есть о моем гурзуфском романе она, конечно, знала. Однокурсницы разболтали. Но я прикинулась, будто это так, несерьезный курортный роман, а девчонки наши вечно делают из мухи слона. Иными словами, полностью завралась. Самой от себя было тошно.

С Митиными родителями я познакомилась почти сразу. Но мы с ним условились пока не объявлять, что решили пожениться, и они восприняли меня как временное увлечение. Мне кажется, это их устраивало. Я им явно не очень понравилась. Митина семья занимала иное социальное положение, чем моя. И хотя в ту эпоху считалось, что у нас в стране все равны, однако существовали люди, которые были, так сказать, выше других, и Митина семья входила как раз в их число.