Агнес вернулась в гостиную, ощущая непонятную дрожь, хотя в комнате было тепло от полыхавшего в камине огня. Опустившись на диван и поджав губы, закрыла глаза. «Никогда я не вернусь туда, никогда», — пообещала себе Агнес.

Тут ей в голову пришла другая мысль. Она решительно выпрямилась. К чему винить мать, если перемены произошли в ней самой. При жизни Чарльза она никогда не чувствовала себя в имении как дома. Временами ее невыносимо тянуло вернуться в квартирку над магазинами. Но когда мужа не стало, мысль о том, чтобы уехать, представлялась просто дикой. И в то же время она с тоской думала о том, что остаток жизни проведет бесцельно и скучно. По утрам Агнес, отдав распоряжения миссис Митчем, прогуливалась по парку. Она заставляла себя через силу есть и вежливо разговаривать. Не возмущалась, когда замечала непорядок, и это вошло в привычку и принималось как должное, к примеру, как в случае с Мэри Тайлер, которая в свои выходные пристрастилась тайком уносить домой пакеты с провизией. Агнес случайно увидела ее, гуляя в парке. Мэри не заметила хозяйку. В следующий выходной история повторилась. Агнес спрашивала себя, почему оставила поступок Мэри без внимания, и пришла к выводу, что о проделках Мэри мог знать еще кто-то из прислуги, а ей не хотелось, чтобы поднялся шум и пошли разговоры. Да и в конце концов так ли уж важен пакет с провизией? Они с Чарльзом посмеялись бы над этим, но его больше не было рядом с ней…

В первые недели после смерти Чарльза Реджи приезжал по вечерам, а два раза в плохую погоду даже оставался ночевать и спал в своей комнате. Но уже около месяца Агнес не видела его. Если бы он был в госпитале, она бы могла съездить к нему. Но Реджи уехал на юг, в какую-то клинику, где один из врачей, как говорили, творил чудеса, делая блестящие пластические операции.

Минут через десять в дверь постучал Маккэн.

— Она успела на автобус, — бодро доложил он, входя в комнату. — Снова пошел снег. Опустить шторы, мэм?

— Да, пожалуйста, Маккэн. Сейчас так быстро темнеет.

Он опустил шторы и занялся камином: разложил дрова по краям, оставив свободной середину.

— Ничто не сравнится с камином, правда, мэм? Приятно, когда горят дрова.

— Да, от них становится так уютно.

— Будете ужинать в столовой или подать вам сюда?

— Спасибо, Маккэн, я бы поужинала здесь. Но передай миссис Митчем, что я не очень проголодалась, потому что плотно пообедала.

— Миссис Митчем не согласилась бы с вами, мэм. Она говорит, что вы поклевали чуть-чуть, совсем как птица, но я ей передам ваши слова.

Оставшись одна, Агнес обвела взглядом комнату. Ее окружала тишина. Даже огонь перестал потрескивать в камине. Снег всегда приносил с собой особое спокойствие, приглушая звуки, вбирая в себя темноту ночи. Ей казалось, что снег проникает и в нее и холод постепенно сковывает тело и разум.

Агнес вдруг резко поднялась с дивана. Ей захотелось переодеться к ужину. Это вошло у нее в привычку. Чарльз никогда даже не намекал ей, но Агнес и сама знала: в таких домах, как этот, так было заведено. Теперь же случались дни, когда менять платье ей не хотелось. Однако сегодня Агнес чувствовала, что ей обязательно надо переодеться. И вообще, нужно было найти себе какое-либо занятие. Как Агнес жалела, что у нее не было подруги. Ей казалось немного странным, но она могла бы подружиться с Элейн. Они успели понравиться друг другу за то время, когда им случалось видеться. Но теперь у Элейн новая счастливая жизнь.

Проходя через холл, Агнес подумала, что было бы хорошо зайти в кухню и поговорить, облегчить душу. Но этим она бы только смутила прислугу. Хотя у Чарльза это хорошо получалось. Он деловито усаживался за стол и принимался угощаться свежеиспеченными пирожками. Агнес даже видела однажды, как кухарка шлепнула его по руке, словно маленького мальчика.

Что же ей надеть? Наверное, что-нибудь потемнее. Но почему обязательно черное? Она носила траур три месяца. Чарльз вообще был бы против этого, но, как сказала ей мать, существуют такие вещи, как уважение и приличия, и с этим нельзя не считаться.

У нее было темно-фиолетовое платье, цвета спелой сливы. Оно всегда ей нравилось. Такой наряд не погнушалась бы надеть и миссис Бреттон-Фосет. Агнес купила его в магазине в Харрогите, Чарльз помогал выбирать.

Маккэн вкатил сервировочный столик с ужином. А после доложил сначала в кухне, а потом миссис Митчем, что хозяйка надела свое любимое платье с пышной юбкой. Все дружно решили, что это добрый знак, хотя миссис Митчем не удержалась от замечания: «Раньше траур носили год. Но времена сейчас не те. После войны все стало другим».

Агнес перешла к десерту. И когда услышала в холле голос, чуть не поперхнулась пудингом. Она узнала этот голос, но приказала себе остаться на месте. Держа ложку у рта, посмотрела на дверь: на пороге появился Реджинальд.

— Добрый вечер, — поздоровался он.

Агнес встала и пошла ему навстречу, машинально сжимая в руке ложку.

— Как дела?

— Нормально. А ты как? Куда это направляешься с ложкой?

— Ой! — Агнес рассмеялась, потом кивнула в сторону столика. — Вот заканчиваю ужинать. — Она снова повернулась к нему и обратила внимание, что его верхняя губа стала теперь полнее, а нижняя имела более четкую форму.

— Садись, — сказал Реджинальд. — Интересно, осталось ли что-либо на мою долю? — Он показал на тарелки.

— Ну а как же, сейчас скажу Маккэну. Маккэн! — позвала она. — Полковник хочет перекусить.

— Хорошо, через несколько минут подам, сэр. — Поклонившись, Маккэн вышел.

— Когда ты вернулся? — тихо спросила она.

— В среду, — после минутного раздумья ответил он.

«А сегодня пятница», — пронеслось в голове у Агнес.

— Я занимался переустройством своих дел, — ответил он, словно прочитав ее мысли.

— Вот как? Интересно.

— Ну, как сказать. Все расскажу после того, как основательно поем чего-нибудь приличного. Знаешь, на юге совсем не умеют готовить, как, впрочем, и здесь. Я обязательно подниму этот вопрос на следующем заседании комитета. У поваров никакой фантазии. Каждую неделю меню новое, но это чистая фикция: следующую неделю они просто начинают с десерта.

Агнес понимала, что нужно бы рассмеяться, но не могла. Вместо этого ей вдруг нестерпимо захотелось заплакать, однако не от грусти… тогда от чего? Ответа она не знала, лишь ощутила вдруг странное облегчение.

— Как ты? — негромко спросил Реджинальд.

Она собиралась ответить: «Мне одиноко», но вместо этого сказала:

— Я так по нему скучаю.

Он повернулся и уставился на огонь.

— Ничего удивительного, все вполне естественно, — согласился Реджи. — Ты ездила в магазин? То есть я имел в виду, ты уезжала туда пожить?

— Нет.

Он снова повернулся к ней.

— Ты хочешь сказать, что все это время жила здесь одна?

— Конечно, а где же мне еще быть?

— Но когда мы виделись в прошлый раз, ты говорила, что намерена уехать жить к своей матери.

— Разве? Я что-то этого не помню.

— Чепуха, ничего ты не забыла. А своих навещала?

— Раз или два.

— А они?

— И они пару раз наведывались сюда.

— Эгги, — произнес он, склонив к ней голову, — когда говорят так неопределенно, можно считать, что имеют в виду четыре, пять раз или больше.

— Нет, столько раз они не приезжали.

— И ты оставалась здесь одна?

— Реджи, куда, ты полагаешь, я могла поехать, если не возвращалась в квартиру над магазинами? Тебе ведь известно, что коттедж мы продали.

Дверь отворилась, вошел Маккэн с сильно нагруженным подносом. Он собирался поставить его на стол у стены, но Реджи остановил его.

— Неси его сюда, Маккэн, и поставь на сервировочный столик. — Он вручил Маккэну тарелку Агнес с остатками пудинга. — Уверен, миссис Фарье доедать это не станет. — Он с наслаждением потянул носом, когда с судков были сняты крышки. — Пахнет многообещающе. Поблагодари от меня кухарку, Маккэн.

— Непременно, сэр. А что хотите выпить?

— Если есть, я бы предпочел легкое вино. — Он взглянул на Агнес. — И принеси еще немного портвейна.

Она наблюдала, как Реджинальд ест. У него сохранились отличные зубы, но собранная из кусков кожа оставалась малоподвижной.

Во время его трапезы они разговаривали мало, но время от времени Реджи поднимал от тарелки глаза, и в них светилась улыбка.

— Ну вот, совсем другое дело, — довольно проговорил он, разделавшись с ужином. — При такой погоде немудрено нагулять аппетит.

Полчаса спустя остатки ужина были убраны. Они все так же сидели на диване рядом. Возле Реджи на сервировочном столике стоял бокал с портвейном.

— Хорошо, — произнес он после долгого молчания, — напоминает прежние времена.

— До того, как появилась я?

— Да, Эгги, — подтвердил он, не отводя взгляда. — Мне вспомнились давние времена, в другой жизни. Говорят, что прошлое не имеет значения, а важно лишь настоящее. И это верно, поскольку прошлое остается жить только в нашей памяти. Надо считаться лишь с настоящим днем, часом, мгновением. Миг в настоящем… именно он и важен… Эгги, как по-твоему, могли бы мы быть друзьями?

Эти слова поразили ее. Она круто повернулась и встретилась с ним глазами.

— А разве раньше мы не были друзьями?

— Об этом как-то не заходил разговор. Просто мне хотелось быть уверенным, что это так и есть и что ты об этом знаешь. Вот все, о чем я прошу, ничего больше, никогда ничего больше. Ты ведь помнишь, что сказал Байрон: «Дружба — это бескрылая любовь?».

Ей казалось, что краска залила все ее тело, до самых кончиков пальцев. Она ничего не ответила, и после долгой паузы Реджинальд продолжил: