Поднимаю лицо к небу и делаю глубокий вдох. Медленно выдыхаю и пытаюсь избавиться от этого проклятого жжения в глазах.

— Поеду дальше по побережью, куплю домик на берегу моря и буду до старости кости на песке греть, жрать пиццу и пить холодное пиво. — Усмехаюсь. — Ну да… разогнался я что-то. Это мне в куда-нибудь в Калифорнию надо — под круглогодичное солнце. Идиот я, да? Да-а… тут бы ты со мной согласился. Папашик завтра примчится, обратно потащит. Как всё достало, Костян. Лучше бы мне голову отбили, чтобы не чувствовать ни хрена, чем это всё. Лучше бы так. Чёрт, розы воняют!

Отталкиваю цвета ногой ещё дальше, надеваю солнечные очки и опускаю голову.

Птица вдали опять надрывается. «Ну и чего ты тут орёшь?» — спросить хочется. И вдруг замолкает резко.

— Весело у тебя тут, — фыркаю. — Тупые птицы. Мёртвым спать мешают.

В кармане телефон вибрирует — игнорирую. Кроме Ярослава, отца и следователя мой номер никто не знает. Уверен, это Ярик названивает. Сидит в машине у кладбищенских ворот и названивает, чтобы я булками обратно шевелил. Скорее всего, жена опять мозг выносит, просит подгузники купить, или ещё что.

— Прикинь, Костик, я типа дядя. Да… — мрачно усмехаюсь, — тебе это капец как интересно. Не знаю, что ещё сказать. — Плечами пожимаю и кусаю щёку изнутри. Раздумываю с несколько минут, и решаю всё же сказать это вслух: — С ней всё хорошо. Даже лучше, чем могло было быть. Ты молодец, чувак, фигню не подсунул — сердце твоё теперь как надо стучит. За вас двоих стучит.

И едва слышно, шёпотом, добавляю главное, зачем сегодня пришёл к моему другу на могилу:

— Спасибо. — В глазах вновь жечь начинает, и я поднимаю лицо к небу, подставляя его под палящие солнечные лучи. Хрипло усмехаюсь: — Ты прям супергерой хренов!.. Да… Блин, не умею я говорить красиво. Спасибо, Костик… что спас её. Ты всё-таки сделал это — отдал ей свою любовь. Чёрт… до сих пор с трудом понимаю это. Всё это время… твою мать. Это тебя я в клетку загнал, братишка. Вас двоих в неё посадил, столько дерьма натворил…

Запускаю руки волосы, сжимаю, и вновь слышу, как надрывается эта чёртова птица, будто я её место на ветке занял и подвинуться отказываюсь.

— Приглядывай за ней, оттуда — сверху, ладно? Бля*ь, какой же бред я несу! В общем… приглядывай за ней, потому что я больше не могу. Я вообще больше ни хрена не могу, вот такая жопа, Костик. Знаешь… — Выжидаю, пока птица не смолкнет, поднимаюсь на ноги, запускаю руки в карманы джинсов и негромко добавляю, опустив голову: — Знаешь, а ты был прав, дружище. С самого начала, с самого твоего первого слова об этой девчонке ты был прав. А я не верил… идиот. Она особенная. Всегда такой была. Не проходит и дня, чтобы я не думал о ней, не вспоминал, как она смотрит, как говорит, как улыбается… Я ей жизнь сломал. Всё из-за своей поганой мести той, кто была лучом солнца во всей этой истории. Но я не видел этого, не понимал, как она сияет. Так сильно, так ярко сияет, Костик, что этот свет он… он везде, понимаешь?.. Но видимо, чтобы понять это, чтобы увидеть… у меня не было другого варианта, кроме как ослепнуть.

Подбираю со скамейки эту проклятую трость для слепых, поправляю солнечные очки и напоследок поворачиваюсь в ту сторону, где находится могила Кости.

— Злая, тупая ирония: раньше мне казалось, что я вижу всё, когда на самом деле я ни хрена не видел, а теперь, когда перед глазами постоянно стоит её лицо… кажется, что это и есть — всё. Всё, что мне надо.

Звук взмаха крыльев раздался неподалёку. Птица улетела.

ГЛАВА 45

Ещё сегодня утром я была дома. Вернулась с прогулки полностью потерянная в собственных мыслях после звонка Зои, минут пять пыталась повернуть ключ в скважине, пока не поняла, что он почтовый, затем ещё примерно столько же держалась за дверную ручку прежде, чем опустить её.

«Макс вернулся», — бесконечно крутилось в голове.

Макс вернулся. Он в городе. Он там… а я здесь, за много километров от него. У меня нет его нового номера, да и… не должно быть. Нас больше ничто не связывает кроме болезненного прошлого и тех недолгих, но прекрасных мгновений, что этот мир подарил нам. Всё. На этом всё. Я должна выбросить его из головы, перестать думать и тем более сомневаться.

Нет нас больше. Да и были ли… МЫ?

— Лиза, — отец встречает меня в коридоре и его встревоженный вид мгновенно заставляет напрячься.

— Па-ап? — протягиваю с осторожностью.

— Лиза, — резко выдыхает, с некой опаской поглядывает на закрытую кухонную дверь и подходит ближе, — ты только не волнуйся…

— Да сколько можно меня об этом просить? Просто скажи, что случилось. С бабушкой что-то…

— Нет, — головой трясёт. — Просто… просто у нас гости.

Хмурюсь:

— Паша приехал? Уже? — Сбрасываю кеды и иду на кухню.

— Нет. Лиза…

Распахиваю дверь и замираю, как вкопанная на пороге.

Не-е-ет… У меня галлюцинации? Я сплю?

— Какого…

— Лиза, — папина рука опускается на плечо, и я не успеваю выругаться при виде этой стервы на кухне моей квартиры! На кухне квартиры моей семьи! Какого чёрта она здесь делает?! Какого чёрта Светлаковой понадобилось?!

— Привет, — поднимается из-за стола, обтягивая короткое красное платье в облипку. Смотрит будто неуверенно, но ни разу не приветливо. Не стыдливо, не с сожалением, а так, будто просто слегка не уверена в том, что решение приехать сюда было верным.

— Ты… ты… — просто не могу слов подобрать. — Папа, зачем ты её впустил? — Круто разворачиваюсь к Светлаковой. — Что тебе здесь надо? У тебя что, совсем совести нет? Или это шутка такая?

— Лиза, — папа не даёт Веронике ответить, голос его звучит строже, — я тоже не в восторге от её присутствия в нашем доме, но мне… мне ты веришь?

Странный вопрос. Мой отец должен ненавидеть эту дрянь, после того, сколько гадостей она совершила! Участие Светлаковой в игре в роли одного из наблюдателей не было доказано, но я-то знаю… знаю, что ничего святого в ней нет! Она всю мою душу, все мои шрамы на всеобщее обозрение выставила. И вот она здесь? Мало было одной подлости? Чего ещё она хочет?

— Чего ты хочешь?

Вероника делает несколько шагов ко мне навстречу и пристально в глаза смотрит. Выглядит, как всегда бесподобно, холодно, величественно… Переводит взгляд на моего отца, будто спрашивая о чём-то, затем снова на меня…

— Поговори с ней, Лиза. — Поверить не могу, что эта просьба звучит от папы. — Просто выслушай её, хорошо?

— Для чего? — головой качаю. — Пап, зачем мне это делать? Пусть уходит.

— Выслушай её.

— Папа, что происходит?

Отец мягко опускает ладонь мне на плечо и шумно и медленно выдыхает, твёрдо глядя в глаза.

— Мама с бабушкой скоро вернуться с рынка — я звонил им. У тебя осталось не больше тридцати минут, чтобы выслушать Веронику и сделать правильный выбор.

— О чём ты говоришь?

— О том, что… — Папа замолкает ненадолго, будто слова ему с трудом даются, а потом решительно произносит: — Все мы совершаем ошибки. Порой такие, которые уже нельзя исправить, потому что слишком поздно. Я… сделал много таких ошибок, Лиза, и с этим грузом мне придётся жить, сколько бы отведено не было. Я… — прочищает горло и вновь вздыхает, а глаза влагой наполняются, — я не могу допустить, чтобы и ты жила с этим грузом. Ты уже взрослая девушка, и я не хочу совершать снова одну и ту же ошибку… не хочу держать тебя, не хочу видеть грусть в твоих глазах, когда ты о нём думаешь. Думаешь, я не вижу ничего?

— Папа…

— Послушай меня, Лиза. Ты не глупа и какое бы решение не приняла, я доверюсь ему. Доверюсь тебе. Просто закончи это, или до конца жизни будешь жалеть о том, что не сделала этого, будешь винить себя, его, нас и в итоге… однажды сломаешься, а я не хочу… не могу потерять и тебя.

Папа замолкает, а я просто не знаю, что ответить. За последние два года это была самая длинная и самая осмысленная его речь.

А затем он просто выходит из кухни и, прежде чем закрыть за собой дверь, уверенно добавляет:

— Я позвоню Зое. Скажу, что сегодня ты переночуешь у неё.

Через двадцать минут я уже сидела в машине Светлаковой и пыталась осмыслить всё, что услышала на кухне. Вероника была коротка, но предельно ясна. Гораздо больше она рассказала моему отцу, уверена в этом лишь потому, что он отпустил меня с ней, в другой город, втайне от мамы и бабушки.

Вероника рассказала ему о том, как у нас с Максом всё начиналось и о том, к чему это всё привело.

— Он любит тебя, — сказала она мне перед выходом из дома. — Всё ещё любит.

— Откуда ты знаешь? Макс бы не стал…

— Нет. Мы с ним не говорили. Но я говорила с его братом, а Ярославу врать не зачем. Макс постоянно его о тебе расспрашивал, звонил ему только для того, чтобы спросить, как дела у тебя.

И вот я сижу в её машине, которая уже мчится по залитым летним солнцем дорогам города, и кажется… схожу с ума от одной мысли, что сегодня могу его увидеть. Ладони потеют и в дрожь время от времени кидает.

— Нервничаешь? — А Светлакова ещё и масла в огонь подливает.

Смотрю на тоненький ободок на её безымянном пальце, но спрашиваю о другом:

— Зачем ты это делаешь?

— Думала, ты ещё на кухне спросишь.

— И?

Бросает на меня короткий взгляд и отвечает не сразу:

— Не ради тебя. Если бы я сама могла помочь ему, меня бы здесь не было, и ты это знаешь. Я просто не могу, сложа руки, пусть и издалека, смотреть на то, как Макс медленно себя убивает. И ты единственная, кто всё ещё может до него достучаться.

— А если бы я отказалась?

— Но ты здесь, — вновь на меня смотрит и горько усмехается. — Я не нужна ему. Я всегда знала, что не нужна ему… Но ни о чём не жалею. Я любила его. Да, по-своему, эгоистично, но любила.