Родители опять выбрали меня.

А Полина выбрала бабушкины таблетки.

Это миф, что данный способ суицида прост и быстродейственен. Только в фильмах люди, наглотавшись таблеток, закрывают глаза и красиво, без боли уходят из жизни. В реальности же большинство из них находят в собственных рвотных массах. А некоторые выполняют задуманное тем, что в этих рвотных массах захлёбываются. Это и случилось с моей сестрой. Её нашли в ванной. Возможно, она пыталась прочистить желудок, но этого уже никто не узнает.

ГЛАВА 43

Два года спустя

Август. Это лето выдалось жарким. Настоящее пекло, особенно вдали от моря. Иногда я скучаю по морю. По солёному ветру, по шуму волн. Иногда я скучаю и по Нему. Гораздо больше, чем по морю, по городу в котором родилась, по нашей старой квартире…

Родители продали её и теперь мы все вместе живём у бабушки.

Отец устроился на завод, мама консультантом в туристическую фирму, а я, наконец, закончила среднюю школу. По настоянию врачей и родителей поступление в институт решили отложить ещё на год, даже несмотря на то, что здоровье моё сейчас, как никогда крепко. Курс реабилитации закончен, регулярная сдача анализов и ежедневное посещение клиники наконец остались в прошлом. Я зажила.

Зоя. Вот по ком ещё я скучаю. Мы созваниваемся почти каждый день, делимся новостями, или просто сплетничаем. В начале лета она гостила у нас три недели, но этого времени всё равно оказалось мало; не успела Зоя сесть на поезд, а я уже обливалась слезами.

У неё всё хорошо. А у бабы Жени в особенности, ведь у Зои наконец появился парень! Угадайте кто? Да-да, тот самый Кирилов Саша, который несколько месяцев назад, наконец, набрался смелости и признался, что давно уже неровно дышит к моей подруге, а подколы и гадости, которые он регулярно отпускал в сторону Зои в школе, были всего лишь не самым удачным способом обратить на себя её внимание. Мальчишки.

Зоя говорит, он весьма неплох. По стобальной шкале, она честно отдаёт ему все шестьдесят пять процентов. Рассказывает мне, каким смешным и неумелым Кирилов порой может быть, и будто даже умиляется этому — вижу, как блестят её глаза каждый раз, когда разговор заходит о её парне. А какие милые эсэмэски он ей пишет…

Зоя кажется вполне счастливой. А я счастлива за неё. Хоть за кого-то могу порадоваться, ведь ситуация в моей семье оставляет желать лучшего.

Два года уже прошло со смерти моей сестры, а кажется, будто это только вчера случилось.

Мама пытается смириться, восполнить боль утраты хотя бы тем, что её старшая дочь сейчас вполне здорова; сердце прижилось, частота сердечных сокращений отличная, единственное — лекарства. Их я должна принимать до конца своей жизни, сколько бы отведено мне не было, ведь люди с донорским сердцем не так уж и часто доживают до старости, особенно после всего стресса, который мне пришлось пережить.

Папа держится. Почти не разговаривает правда, живёт будто по расписанию, но держится. А я… я пытаюсь быть обычной, ради них — ради родителей. Если сломаюсь и я, они уже не поднимутся с колен. Поэтому дома находиться по вечерам практически невыносимо — приходится играть, приходится улыбаться, приходится делать вид, что наша семья со всем справилась, я счастлива, бабушка здорова, папа не душится чувством вины, а мама не плачет по ночам.

А я… я будто в бреду живу и лишь изредка понимаю, что это реальность. Та самая реальность, в которой больше нет Полины. Та сама реальность, в которой груз вины за её смерть лежит на моих плечах — моя сестра его на меня повесила.

Больно.

Тошно.

Горько.

Сбежать хочется. Порой так сильно сбежать хочется, наплевав на всё, что силой себя останавливать приходится. Я не могу бросить своих родителей тогда, когда я — единственное, что удерживает их на плаву.

И вот я здесь — делаю вид, что живу и радуюсь каждому дню. Делаю вид, что мечтаю поступить в институт, делаю вид, что соседка по лестничной клетке — страшная зануда, — моя хорошая подруга, и мы отлично проводим время вместе.

Приходится делать вид, что я забыла, перелистнула чёрные страницы своей жизни и начала всё с чистого листа. Отчасти.

Его я всё ещё не могу забыть, как не пытаюсь.

Если вам интересно, что же стало с Максом Яроцким, всё, что я могу сказать, так это то, что он жив. Не больше и не меньше. Никто не знает, где он, а те немногие, кто знает, держат это в тайне. Зоя говорит, он в Швецарии, не знаю, почему она так в этом уверена. Макс лишь единожды возвращался в наш город в сопровождении отца и лишь для того, чтобы появиться на суде. Меня на том суде не было, но Зоя говорит, выглядел он жутко — будто после недельной попойки явился и даже солнечные очки снимать отказался. Это Макс. Узнаю его таким. По поводу пьянок — не уверена, что он может себе это позволить. Хотя… разве есть что-то, что может удержать его против воли?..

Не знаю, как он себя чувствует. Не знаю, в каком состоянии находится его здоровье, насколько значительными были повреждения и насколько серьёзными оказались последствия… Он говорит, думает… дышит. Он живёт. Это главное.

Большинство обвинений с него были сняты, но игра, придуманная им, шантаж… всё это ещё на плаву, и один Бог знает, когда дело будет закрыто. Зоя говорит, дадут условные, а я в ответ молчу; Макса просто не выпустили бы за границу в таком случае, почти уверена, что его отец неплохо кого-то озолотил. Пусть так. Пусть этот мир оставит его, наконец, в покое.

Что касается Ромыча — этому подонку светит много лет за решёткой. Он, как и Оскар, всё ещё находится в тюремном изоляторе, потому что дело до сих пор не закрыто — кто-то сильно печётся на их счёт, — но после того, как Ден дал показания не в их пользу, можно не сомневаться — сидеть придётся долго. Это Ромыч был за рулём белого «Опеля» в ночь, когда сбили Костю. Ромыч был пьян и под таблетками, хоть сам он это и отрицает. Не знаю, на что он рассчитывает, ведь к Дену подключились и другие свидетели, которым собственная шкура дороже, чем свобода этого ублюдка. Плюс тяжкие телесные, торговля наркотиками… Ромыч и Оскар получат по заслугам, даже не сомневаюсь. А если нет, я навсегда перестану верить в справедливость, их поступки просто не имеют права остаться безнаказанными. Они получат по всем счетам. Да будет так.

В сумочке звонит телефон, прикладываю его к уху и отвечаю Зое.

— Привет, как дела? — звучит бодрый голос моей подруги.

— Как всегда отлично.

— Не умеешь ты врать. Что делаешь?

— Смотрю на витрину книжного магазина и пытаюсь доесть мороженое.

— Мне перезвонить?

— Что-то случилось?

— Я что просто так позвонить не могу? — фыркает.

— Можешь, — усмехаюсь, — но за последний час в моей жизни мало что изменилось.

— Ну… ты ешь мороженое.

— Колоссальные перемены, — хмыкаю, а Зоя смеётся.

— Когда Паша приезжает?

— Завтра утром. — Не замечаю, как вздыхаю.

— Упрямый он.

— Я давно его не видела, — откусываю кусочек пломбира и наслаждаюсь секундной прохладой. Солнце палит нещадно… сейчас бы окунуться.

— Родители ещё поженить вас не успели? — голос Зои звучит цинично.

— Смешно, — усмехаюсь, но Зоя почему-то смехом не поддерживает свой абсурдный вопрос. Молчит дольше обычного и вдруг тяжело вздыхает.

— Всё-таки что-то случилось, — утверждаю, и вдруг мороженое весь вкус теряет, с трудом сдерживаюсь, чтобы не отправить его в ближайшую урну.

— Лиз, ты только не волнуйся, ладно?

— Когда вы уже перестанете это повторять?

— Ну вот, ты злишься.

— Зоя! — повышаю голос. — Просто скажи, что случилось. Сыта по горло тем, что все от меня вечно что-то скрывают.

— Ладно-ладно, — и снова вздыхает, а потом едва слышно и будто с сожалением выпаливает: — Макс вернулся в город.

ГЛАВА 44

— Розами за километр несёт, — сбрасываю цветы в сторону и опускаюсь на маленькую деревянную скамеечку у могилы Костика. — Какой придурок принёс их тебе? Ты ненавидишь розы.

Снимаю солнечные очки и вешаю душкой на вырез футболки. Достаю из кармана рубашки помятую пачку сигарет, закуриваю одну и опускаю на землю у надгробной плиты. Достаю ещё одну и делаю глубокую затяжку, выпуская дым в небо.

Жарко. Солнце в башку печёт. Надо было надеть кепку. Но у меня нет кепок — ни одной. С некоторых пор я их не ношу и не покупаю. Тупые головные уборы.

Смеюсь почему-то. Возможно я немножечко психом стал, а возможно просто первая выкуренная сигарета за последние несколько месяцев по мозгам ударила.

— Я почти курить бросил, прикинь? — провожу языком по нижней губе, отворачиваюсь в сторону и сплёвываю на землю слюну пропитанную никотином, а потом опять для чего-то затягиваюсь.

— Дерьмо это. А ты так и не бросил, Костян. — Тушу сигарету о подошву ботинка и прячу обратно в пачку. — Прости, что так долго не приходил. Папаша паспорт забрал — не мог из страны вылететь. Пришлось пойти на сделку: я по врачам таскаюсь — он мне паспорт возвращает. Таскался недолго, — усмехаюсь, — но паспорт забрал.

Слушаю, как вдали раздаётся птичья трель, как шелестят деревья от горячего ветра, как рядом с кладбищенским ограждением проезжает чья-то машина. Звуки — удивительная фигня. Никогда не задумывался над тем, что мир умеет говорить. У всего есть свой язык, практически своё дыхание. А теперь слышу. Не просто слышу — теперь я слушаю.

— Я ненадолго в город вернулся. Нечего мне здесь делать. Он не нужен мне, я не нужен ему, Костик. Этот долбаный город забрал у меня всё, что мог. — Выдерживаю паузу до тех пор, пока птица вновь не смолкнет, упираюсь локтями в колени и продолжаю говорить: — К матери хочу съездить. Отец сказал она вообще не в себе, даже имя его уже с трудом вспоминает. Меньше всяким дерьмом её накачивать надо было… Чёрт его знает, куда потом поеду. Да и… в общем, скоро три года будет, как ты, мудак, бросил меня в этом гнилом мире, так что… приду наверное ещё раз. Если получится.