— Я уеду, — шепчет едва слышно.

— Знаю.

— Поедешь со мной? — вдруг спрашивает, когда сон уже практически выиграл сражение с моим измученным разумом. Сперва подумала — брежу, но Макс повторил:

— Поедешь со мной, Лиза?

— Куда? — задираю голову и смотрю на него из-под тяжёлых век, которые едва удерживаю открытыми.

Подушечкой пальца рисует дорожку от моего лба к виску, вниз по щеке и нежно касается губ, не отрывая от них взгляда.

— Куда-нибудь, — хрипло шепчет. — Подальше от всех. Поедешь со мной?

И вновь в глаза смотрит, с надеждой, ответа ждёт.

— Ты не знаешь, о чём просишь, — с сожалением, почти беззвучно усмехаюсь.

— О том, что это не одобрят твои родители? — мягко, без обвинений.

— Дело не в родителях, — обнимаю его крепче, упираюсь подбородком в твёрдую грудь и смотрю, как чёрная птица на шее оживает от размеренного дыхания Макса.

— Тогда в чём? Просто поехали со мной. Я хочу… просто хочу засыпать вот так — рядом с тобой. Просыпаться рядом с тобой. Видеть, как ты улыбаешься. Разве это плохо? Плохо, что мы просто хотим быть вместе? Разве мы кому-то что-то должны?

— Нет. Конечно, нет.

— Тогда поехали? Просто сбежим от всего. Я хочу… просто жить своей жизнью. С тобой.

— Мне нужно закончить школу. Нам нужно закончить школу.

— Закончишь, в чём проблема? А потом уедем.

— Макс…

— Ну хочешь, я даже курить брошу? — низко усмехается, и я не сдерживаю слабой улыбки. — Просто давай свалим? Вместе.

Хочу ответить, хочу объяснить, что не всё так просто. Что мне нужны регулярные осмотры, тесты, посещение реабилитационного центра, наблюдения, приём лекарств… Хочу сказать, что буду для него обузой. Хочу сказать, что даже не знаю до скольки лет смогу дожить…

— Хорошо, — отвечаю совершенно другое и прижимаюсь щекой к его груди, закрывая глаза.

— Обещаешь? — шепчет, поглаживая меня по спине.

Но ответа Макс так и не услышал. Я уснула.

ГЛАВА 36

Мотоцикл Макса вовремя скрывается за углом дома. Примерно в ту же секунду, когда с другой его стороны выруливает автомобиль отца.

Нервно кусаю губы, на которых всё ещё тлеет прощальный поцелуй Яроцкого, мнусь на месте, завожу руки за спину и до боли в суставах сцепливаю их в замок.

Зоя дозвонилась до нас около двадцати минут назад с криками о том, что мой отец едет меня забирать! Клянусь, никогда в жизни я так быстро не собиралась. Запрыгнула в спортивный костюм и домашние тапочки Зои и уже спустя минуту сидела в шлеме на мотоцикле Макса. Именно — на мотоцикле. Иного способа довезти меня до дома Зои за такое короткое время попросту не существует, но адреналин и без того уже так сильно бушевал в крови, что поездка «с ветерком» по улицам города, показалась детской шалостью в сравнении с тем, что меня ждёт теперь. Встреча с отцом. Чувствует моё сердце — ничем хорошим это не закончится.

— При… привет, пап! — неестественно широко улыбаюсь, стоя у подъезда Зои в спортивном костюме и домашних тапочках. Ещё минута, всего минута, и отец собственными глазами увидел бы, кто меня сюда привёз.

Времени — восемь утра. И это тревожно. В выходной день родители не стали бы будить меня рано просто так, без причины, даже несмотря на то, что я ночевала у подруги. Значит, что-то случилось, что-то действительно серьёзное, раз папа лично приехал за мной на нашем стареньком Фиате; да и выглядит отец неважно. Даже больше — на нём и вовсе лица нет, бледный, как поганка, под глазами длинные тени пролегли. Возможно из-за ночной смены, но интуиция подсказывает мне, что это вовсе не так. Что-то действительно случилось. И я должна вести себя соответственно. А ещё я должна искусно лгать, глядя в уставшие глаза моего отца. Даже если он каким-то образом узнал правду о том, где я была, и как много произошло этой ночью, я должна врать… по-другому наши отношения с Максом сохранить не удастся.

Папа захлопывает дверь авто и оглядывает меня беглым взглядом. Смотрит на волосы, и глаза его расширяются.

— Я попросила Зою постричь меня, — опережаю его. — Она всё ещё учится, пап. Знаю, получилось не очень, но мама может сделать всё гораздо лучше. Мы… просто развлекались. Девчачьи штучки.

Папа молчит и в лице не меняется, в глазах лишь появляется замешательство, будто в мыслях взвешивает все За и Против, но судя по тому, как скоро он отворачивается, автоматически заканчивая разговор о смене причёски, мои волосы — не главная тема сегодняшнего утра.

Прочищает горло, достаёт из кармана сигарету и закуривает.

Мой. Отец. Закуривает!

Что происходит? Конец света?

— Почему ты в таком виде? — спрашивает сухо и практически без интонации, кивая на домашние тапочки. Присаживается на капот, затягивается и густо кашляет. Мой отец не курит. Он вообще не курит! Сигареты мамины — уверена. У неё всегда припрятана парочка, и я понятия не имею, что такого ужасного должно было случиться, если папа решил закурить.

Страшно становится.

Он знает. Знает, где и с кем я была. Точно знает! И это означает одно — нашим с Максом отношениям конец. Ему позвонила баба Женя и доложила, что у Зои я не ночевала, следовательно… где ещё я могла быть, если не у своего парня, которого сама таковым назвала?

— Где твои вещи?

— Я… я тебя вышла встретить, — продолжаю изображать невинный вид, в то время, когда внутри всё от страха трепещет. За нас с Максом трепещет.

Папа делает новую затяжку, будто время для чего-то намеренно тянет, выпускает дым в противоположную от меня сторону, а затем кивает на подъезд:

— Пять минут. Забери вещи и спускайся.

Зоя встречает меня не в лучшем виде. Купание в море не обошлось без последствий. Сдавлено покашливает в одеяло, которым обмоталась, но продолжает улыбаться, словно простуда для неё — привычное дело и один взмах волшебной палочки её на ноги способен поставить.

— Жара нет, — отвечает нехотя, наблюдая, как я запихиваю в рюкзак свои вещи. Пальто успело высохнуть благодаря батарее, ботинки тоже практически сухие, а вот джинсы и свитер я додуматься просушить не успела; пихаю в рюкзак в таком виде. А Зоя всё глазного прицела с меня не сводит, пока баба Женя гремит посудой на кухне, как ни в чём не бывало, готовя завтрак; ночную пропажу бабушка Зои, слава Богу, так и не обнаружила.

— Ну что у вас там?

— Зой, сейчас не до этого, — пальцы дрожат так сильно, что с первого раза даже молнию на рюкзаке застегнуть не удаётся. — С папой что-то не так. Я позвоню тебе. И если ничего плохого не случилось, вечером тебя навещу. Выздоравливай, ладно?

— Выглядишь так, будто тебя сейчас вырвет.

— И это вполне возможно. Всё, я пошла. — Целую Зою в щёку, прощаюсь с бабой Женей и уже спустя минуту оказываюсь в папином авто.

Сидя в машине так и не решаюсь с ним заговорить, даже смотрю на отца украдкой, а в мыслях настоящий хаос творится.

«Как он мог узнать? Кто сказал? Как это вообще могло произойти и что теперь с нами будет? Со мной и с Максом?..»

Но причина оказывается далеко не в наших с Яроцким отношениях. Беда приходит оттуда, откуда её ждали меньше всего. Так ведь часто бывает: словно снежный ком на голову сваливается, словно кто-то землю из-под ног выбивает, словно выворачивает всю твою привычную жизнь наизнанку, и ты так ясно понимаешь, что по-прежнему уже не будет — пришло время для перемен.

Отец захлопывает за нами дверь, бросает ключи на тумбочку, не глядя на меня идёт на кухню и слышится звон рюмок. Если папа взялся за спиртное в такую рань — дела обстоят совсем худо.

Дверь ванной приоткрыта, и оттуда доносится приглушённый плач моей сестры и тихий голос мамы, который кажется успокаивающим.

Замираю на пороге и, не веря своим глазам, смотрю на Полину сидящую на полу. Мама сидит рядом, обнимает за плечи её и гладит по волосам. Обе плачут. В раковине валяется лезвие.

— Полина беременна, — спустя долгую паузу напряжённой тишины, тихонько говорит мама, зарывается лицом в волосы младшей дочери и старается плакать как можно тише.


* * *

— Андрей… я не знаю, что делать. Боже… за что нам всё это? За что?

— Успокойся. Хотя бы ты успокойся.

— Это… Боже, кажется, что это какой-то кошмар, но я не могу проснуться.

— Я прошу тебя: успокойся!

— Она не говорит, что произошло, Андрей. Наша дочь замкнулась в себе, понимаешь? Она… Боже… она вены себе порезать хотела! Что было бы, не зайди я вовремя в ванную?.. Она так плакала. Андрей…

— Она хотела, чтобы её остановили.

— Да как… как ты можешь так говорить?! Наша младшая дочь беременна. Она напугана, сбита с толку. Мы должны её поддержать. Даже не вздумай ругать её! Понял?

— Разве я её ругал? — голос отца звучит совсем сломлено. — Я думаю. Просто не мешай мне. Я думаю, как с этим разобраться!

— Что ты можешь придумать? Подадим заявление в полицию? Скажем, что её изнасиловали? А где доказательства? Андрей, это не вчера произошло! — мама сквозь слёзы усмехается. — Она… она даже не говорит, кто с ней это сделал. Она не помнит!

— Зная Полину очень сомневаюсь, что её…

— Лучше замолчи, Андрей! Не смей говорить о нашей дочери то, что собираешься сказать!

Отец тяжело вздыхает, и вновь наполняет рюмку.

— Дай ей успокоиться, — мама тоже вздыхает. — Потом она всё расскажет. Уверена. Сейчас Полина… — голос мамы становится настолько тихим, что большую часть слов уже не слышу. Но это и хорошо, потому что Полина вновь вышла из нашей комнаты и смотрит, как я подслушиваю разговор родителей за закрытой дверью кухни. Полина меня об это попросила. Ей настолько страшно, что слёзы вот уже несколько часов не высыхают в её глазах, её трясёт и вновь температура поднялась. Но… теперь мы точно знаем, что причина её недомогания далеко не в ангине. Она врала про больное горло. Она врала, что у неё всё нормально. Полина всем врала, пока десятый по счёту тест вновь не показал две полоски.