— Дура, что ли? Психи в школах не учатся?

— А ты тогда кто? Исключение?

Смех.

— Тихо всем! — Мария Петровна никогда не владела достаточным авторитетом, чтобы все послушались её с первой попытки.

— ТИХО ВСЕМ! — Попытка номер два увенчалась успехом. — Лиза, у тебя есть учебник?

— Я… — гляжу исподлобья, — я их ещё не получила.

— Хорошо. Кто-нибудь, поделитесь с Лизой учебником и продолжим урок!

И тишина. Как предсказуемо.

Поднимаю голову и набираюсь смелости, чтобы оглядеть своих одноклассников. Некоторые всё ещё таращатся в мою сторону, у некоторых интерес пропал, некоторые продолжают шептаться и посмеиваться — в основном девчонки; слышу, как обсуждают мои вьющиеся волосы, будто год назад они были идеально прямыми.

— Кто-нибудь, поделитесь с Лизой учебником!

— А вдруг она заразная?

Смех.

— ТИХО!

— Держи, — учебник по русской литературе падает передо мной на парту, и я встречаюсь удивлённым взглядом с девушкой, что стоит рядом и смотрит на меня холодными голубыми глазами. Чёрные волосы Вероники собраны в высокий конский хвост, и каждый раз удивляют своим здоровым блеском. Узкие джинсы-дудочки и шелковая рубашка глубокого синего цвета удивительно гармонично сочетается с бронзовым загаром. Если честно, вообще не представляю, в какой одежде Светлакова может выглядеть плохо. Она идеальна во всём. Идеальная внешность, идеальная одежда, идеальное положение, идеальная семья, идеальное будущее. Пример для подражания всех девчонок в школе. Вероника Светлакова — ледяная королева, в кругу которой хочет находиться каждый.

Я никогда не хотела.

В отличие от моей младшей сестры.

Хмыкает застывшей мне и приподнимает уголок губ в позабавленной улыбке:

— Пожалуйста.

Провожаю её взглядом до тех пор, пока не возвращается на своё место в центральном ряду за второй партой и, наконец, беру себя в руки, смотрю на учебник и открываю на странице, которую называет Мария Петровна.

«Русская литература начала XX века», — читаю заголовок и на этом заканчиваю. Смотрю на рисунок выведенный от руки на всю страницу обычной шариковой ручкой с синими чернилами — не особо аккуратная клетка с прутьями, на дне которой валяется явно дохлая птица.

И словно током ударяет. Кожа покрывается мурашками. Волоски на шее становятся дыбом. Так резко поднимаю на Светлакову глаза, что с пару секунд вообще ничего не вижу — сплошная тьма, которая очень медленно приобретает очертания человеческого лица с двумя голубыми глазами и загадочно-садистской улыбочкой растянутой на алых губах.

— Яроцкого опять нет? — проплывает где-то далеко голос Марии Петровны. — Исключения добивается? Что ж, я поговорю с вашим классным руководителем по этому поводу.

— Да дрыхнет он, как всегда! — смешок кого-то слышится следом, в то время пока я и Вероника, по всей видимости, играем в гляделки: я не моргаю, и она не думает. Нет — эта стерва забавляется, кайфует от своей мнимой власти.

И явно веселится.

Первая разрывает контакт глазами, усмехается, перебрасывает «конский» хвост за спину и якобы углубляется в чтение.

Захлопываю книгу и со скрипом отодвигаю стул.

— Лиза? В чём дело?

— Мне… мне надо выйти, — не дождавшись разрешения, на автомате иду к двери.

Слышу голос Марии Петровны и не понимаю ни слова.

Слышу глумливые смешки, долетающие в спину, и понимаю всё:

— У Багряновой припадок.

— Сейчас пена изо рта пойдёт.

— За границу опять сваливает, отвечаю!

— Вы идиоты все, или что? Что она вам сделала? — не придаю значения этому женскому голосу, не знаю, кому он принадлежит, но эта девчонка, судя по всему, пыталась меня защитить. У меня нет времени на благодарности. Я задыхаюсь. Мне нужен воздух!

Толкаю дверь и сходу на кого-то налетаю. На кого-то высокого и крепкого и очень стойкого, раз отпружиниваю от него как резиновый мячик и ударяюсь задом о выкрашенный в коричневый пол. Боооольно ударяюсь и тихонечко стону себе под нос.

Хор из смеха тут же сокрушает голову, и в этот момент волей-неволей задумываюсь над тем, почему они все меня ненавидят? Что я им сделала? Когда и как дорогу перешла?

Они самые. Всё те же лица, какими запомнила их. Слегка повзрослевшие, но всё те же — мои одноклассники, с которыми прежде никогда проблем не было. Я всегда была в нейтральной зоне, на меня внимания-то по большей части не обращали, так что же изменилось? За что они меня возненавидели? Всего лишь за моё отсутствие?

— Лиза, всё в порядке?

Отмахиваюсь от Марии Петровны, потому что встречаюсь взглядом с Ним.

Максим Яроций — вот на кого я налетела.

Вот из-за кого всё ещё сижу на полу, как последняя идиотка, и пытаюсь вспомнить, что такое двигаться.

Его взгляд приковывает, не отпускает. Словно гвоздями к земле прибивает, запрещая сходить с места, пока не разрешит — так он смотрит. Холодность и жестокость искорками тока плещутся в тёмных зелёных глазах. И что-то ещё, что похуже всего этого, что-то похожее на… презрение.

Теперь, находясь так близко, понимаю, как сильно ошибалась: Макс не просто изменился — он стал другим человеком. Не просто более взрослым, а будто потрёпанным временем.

Стал выше меня практически на голову, шире в плечах, но явно забросил занятия спортом, так как нет у него той мускулатуры, которую на спор с кем-то собирался нарастить. Худощавый и жилистый — это осталось без изменений. Узкие бедра, на которых низко сидят чёрные джинсы с дырами на коленях, из-под резинки тёмно-зелёной куртки-бомбера выглядывает мощный ремень с металлическими заклёпками, на ногах — обычные кеды, а густую тёмную шевелюру с трудом скрывает серая бейсболка с тремя тоненькими колечками на краешке козырька.

И я продолжаю смотреть на него, как пришибленная. А он на меня: холодно, равнодушно.

На щеках ни грамма румянца, или загара, будто в то время, когда вся молодёжь с пользой проводила летние каникулы на пляже, Яроцкий запер себя в каком-нибудь сыром подвале и выходил из него только по ночам.

Тени под глазами говорят о недосыпе, ну или крайней усталости, что одно другому не мешает. Лицо вытянулось за этот год и обострилось, черты стали выразительнее, и как ни странно — привлекательнее. Подбородок крупнее, а скулы шире. Где-то под этой густой неряшливой чёлкой спрятан высокий лоб, морщинка между длинными прямыми бровями раньше никогда не появлялась — весёлые беззаботные люди редко хмурятся. Но этот Макс… думаю, выглядит так практически всегда. Единственное, что в его лице осталось прежним, это ровный нос с высокой перегородкой и слегка заострённым кончиком и яркие губы, по странным причинам не лишившиеся цвета. Вспоминаю, сколько девчонок сохло по этим губам… Даже голосование устраивали за парня, с которым хотели бы поцеловаться. Помню, что и я голосовала за Эти губы. Макс всегда мне нравился, как и половине школы. Но я для него была лишь приветливой одноклассницей.

Всего год. Всего год прошёл после смерти Кости — его лучшего друга, а от прежнего Максима Яроцкого не осталось ничего прежнего.

— Прекратите! — голос Марии Петровны вновь становится для меня слышимым, но я по-прежнему не могу заставить себя оторвать взгляд от лица Макса и подняться с пола. — Лиза! Максим! Оба! Немедленно займите свои места! Не урок, а балаган какой-то!

— Может Багрянова сдохла?

— Кирилов!!!

— Чтооо? Сами посмотрите — она не двигается!

— На Яроцкого вылупилась!

— Эй, Вероника, кто-то только что запал на твоего парня!

— Кирилов!

— Да, чтоооо?!

— Сейчас выгоню из класса!

Шаг. Два. И кеды Макса оказываются у моих ног. Вытаскивает руку из кармана джинсов и протягивает мне, не разрывая контакт глазами.

По классу прокатывается весёлый свист вместе с криками Марии Петровны призывающей к дисциплине.

Что-то подталкивает, звенит в голове, просит взять его за руку, узнать какая она: тёплая, холодная, сухая, или влажная, как будто это имеет значение. Что-то гадкое, непрошенное провоцирует. Саднит в груди и требует смотреть на Яроцкого, как можно дольше, а желательно — до бесконечности. И лишь остатки здравого смысла пытаются достучаться до застывшего в оцепенении мозга и напомнить, что Макс, тот самый парень, по которому я сохла всю среднюю школу, как вкопанный стоял у стены и ничего не сделал, когда мне была нужна помощь на той уродской вечеринке!

Отталкиваюсь руками от пола и самостоятельно встаю на ноги.

Плевать на свист и на крики Марии Петровны, урок которой был сорван. Плевать на всех их! Это мой последний год в школе, и я вернулась на две недели раньше не для того, чтобы рыдать из-за каких-то унижений, до которых мне и дела нет, после всего, что я уже пережила за свою недолгую жизнь. Я здесь не для этого.

Огибаю Макса и направляюсь к выходу, решив, что вливаться в школьную жизнь лучше начать со следующего урока, и прежде чем захлопываю за собой дверь, слышу одинокий холодный смешок за спиной, точно зная, кому он принадлежит.

ГЛАВА 4

— Ну, привет, школьный туалет.

На тяжёлом выдохе сажусь на подоконник, притягиваю колени к груди, упираюсь в них подбородком и долго, безо всякого интереса смотрю в окно. На внутренний двор старой трёхэтажной школы, на свеженький асфальт, по которому барабанят тяжёлые струи дождя, на клумбы с цветами, чьи пожухлые и лишённые цвета головки под напором ветра прижимаются к земле. Смотрю на школьный стадион вдали, футбольные ворота, шины воткнутые в песок раскрашенные в жёлтый и красный, турники для подтягиваний… Вспоминаю как каждое занятие по физкультуре, что проходило на улице, проводила вон на той скамейке без спинки: читала, рисовала всякую ерунду на последних страницах тетрадей, пыталась сделать уроки на завтра, или просто смотрела как мальчишки играют в футбол. Яроцкий всегда играл за нападающего. И за него всегда болели девчонки: подбадривали, даже кричалки придумывали. Я же сидела в стороне и молча наблюдала. Да, я любила за ним наблюдать. Он был таким идеальным и в то же время простым, хорошим парнем, с блеском в глазах и такой заразительной улыбкой с двумя ямочками на щеках, что сама не замечала, как начинала улыбаться.