— Покажи, — выхватываю у Костика недописанное (уже четвёртое!) письмо Багряновой и сминаю в кулаке.

— Ты что… Ты что делаешь?! — У Костяна от возмущения глаза на лоб лезут, а изо рта вылетают какие-то странные нечеловеческие звуки, прежде чем он набрасывается на меня в попытке забрать эти чёртовы сопли на чёртовой фотографии, которые на фиг его Багряновой не сдались!

— Хватит, Костян! — кричу на полном серьёзе и толкаю его в грудь, так что Костик приземляется на пол моей комнаты, тяжело дышит и прожигает меня свирепым взглядом. Таким же взглядом смотрю на него и я.

— Хватит! Успокойся уже! — кричу. Больше не могу сдерживаться! Кто-то же должен, в конце концов, снять с него эти розовые очки! — Плевала она на тебя! ПЛЕ-ВА-ЛА! Уясни уже, наконец! Она… она… сука она, вот кто, твоя Багрянова!!! Похрен ей на твои письма, на твои стихи, на старания Чачи и на это, — сжимаю крепче смятую фотографию, — тоже похрен! Над твоим признанием она просто поржёт!!! Разуй глаза, Костян!!! Не нужно её всё это твоё фуфло! Чувства?!! Какие на фиг чувства?! К кому?! К той, кто даже не смотрит в твою сторону?! К той, что делает вид, что знать тебя не знает?! К той, кто даже не здоровается с тобой?!

— Закрой рот! — орёт на меня Костик, сжимая кулаки и заливаясь краской до самых ушей. — Ты ничего не знаешь!!!

Не сдерживаю мрачного смеха:

— Да что я знать должен?! Всё очевидно! Это ты… ты, Костян, ничего не видишь!!!

— Лиза не такая!!!

— А какая?!! Милая? Добрая? Понимающая?! В каком б*ять месте?! Сколько ты перед ней стелиться будешь?! Она о тебя ноги вытирает, а тебе это будто и нравится!

— Нет!

— Да!

— Отдай фотку.

— Нет.

— Отдай, фотку, Макс!!! Или ты мне больше не друг!!!

Несколько раз шумно выдыхаю, подхожу к Костику и опускаю руку ему на плечо. Вижу, как глаза горят от гнева и бессилия. Он понимает… он всё понимает…

— Дурак, ты, — шепчу, качая головой.

— Знаю, — выдыхает спустя паузу и падает на диван. — Просто… просто я… блин, Макс, я был уверен — она не такая, как все. А ты… блин, ты мне всю уверенность ломаешь.

— Потому что я прав, — опускаюсь рядом и с пониманием смотрю на Костика.

— Но она не такая… Я знаю, — продолжает твердить своё таким голосом, будто вот-вот разрыдается. — Лиза не может быть такой, какой ты её считаешь.

— Почему? — Не понимаю. — Ты же видишь, Костян, я не придумываю, она не замечает тебя. Знает, что ты втрескался в неё по уши, но полностью тебя игнорирует. Как будто ты… пусто место. Так что… просто заканчивай уже это всё, не будь идиотом. И хватит уже… — отправляю смятую в комок фотографию на пол, — хватит уже писать её всю эту чушь.

— Я скажу ей, — вдруг объявляет Костян, глядя в потолок. — Скажу! Завтра! Прямо в лицо возьму и скажу! Приду к ней домой и прям с порога, как скажу!

— Ага, — тихонько посмеиваюсь. — Просто заканчивай с этим, Костик. Хватит, правда. Забудь ты её.

— Завтра, Макс! Слово даю! Пойду и признаюсь!

— Ну и пошлёт она тебя.

— Не пошёл.

— Вот увидишь.

— Завтра, — продолжает сам себя убеждать Костик. — Завтра. Точно — завтра!

— Как скажешь, — обречённо вздыхаю.

— Но у нас ещё есть сегодня, — проницательно замечает. — Напьёмся?

— Я не пью.

— Сегодня можно. Завтра у твоего друга самый важный день в жизни! Напьёмся! По рукам, братишка?

— Нет.

— Ты мне друг или кто?! — рычит.

— Блин, — сдаюсь.

— Ну вот и отлично! — с довольным видом Костик хватается за телефон. — Позвоню пацанам.


* * *

— Я не дал дописать ему, — чувство вины в голосе Макса, будто наизнанку его выворачивает. Присел рядом, но в глаза мне не смотрит. Достаёт сигарету и крутит между пальцами. — Он умер в тот же вечер.

Море шумит, бушует, но в голове настолько тихо, в мыслях тихо, что даже не слышу, как пенные волны разбиваются о берег.

Одинокая слезинка сбегает по щеке и падает на фотографию, которую я до боли в пальцах сжимаю в руках и смотрю на надпись в самом уголке, выведенную тем же почерком:

«Над раной насмехается лишь тот,

Кто не был ещё ранен этим чувством.»

(с) У. Шекспир «Ромео и Джульетта»

Звуки возвращаются в сознание, как и способность двигаться лишь тогда, когда прямо с парапета на колени к Максу падает какой-то чёрный комок, и тот от неожиданности подпрыгивает на месте.

— Не трогай его! — неосознанно кричу на весь пляж, подскакиваю на ноги и как сумасшедшая тычу пальцем то в Макса, то в маленького котёнка, которого он схватил за шкирку и с придирчивым видом рассматривает.

— Не трогай его! — повторяю, с угрозой в голосе. — Или я… или я за себя не отвечаю.

— Кого не трогать? — Макс переводит на меня скучающий взгляд и снова смотрит на котёнка, который жалобно мяучит дёргая задними лапками. — Его, что ли?

— Не смей делать ему больно! — пытаюсь забрать малыша, но Яроцкий вскакивает на ноги и поднимает руку ещё выше — не дотянуться.

— Да успокойся ты, — смиряет меня взглядом. — Не буду я ему больно делать. Всего-то в море заброшу.

— Т-т-ты… ты…

— Шутка, — ухмыляется, выбрасывает не подкуренную сигарету в сторону и опускает котёнка на ладонь. — Прикинь, совсем меня извергом считает.

Опускаю руки и смотрю с недоверием:

— Ты с ним разговариваешь?

— Говорит, что я с тобой разговариваю, — посмеивается, а у самого глаза на мокром месте, после рассказа о Косте. — Ты откуда вылез такой?

— Надо найти его маму, — вращаю головой по сторонам, но вижу лишь свору собак вдали. — Нельзя его здесь оставлять. Они загрызут его.

— Почему до сих пор не загрызли — более актуальный вопрос, — проницательно замечает Яроцкий и получает от меня новый гневный взгляд.

— Не говори так.

— Да из подвала, наверное, вылез, — кивает на ближайшие заброшенные дома. — Надо отнести обратно.

— Куда? В подвал? — смотрю на него во все глаза. — Так. Ладно. Отдай его мне.

— И что ты с ним делать будешь? — задумчиво смотрит на котёнка, который сжался в клубочек в его руках и глядит глазами-щёлочками, точнее — одним глазом, второй настолько воспалён, что даже не открывается.

Яроцкий вдруг разворачивается, запрыгивает на парапет и протягивает мне свободную руку, помогая подняться следом.

— Куда ты его несёшь? — шагаю к дороге и упрямо сверлю взглядом затылок. — Мы не можем его тут оставить! Он умрёт.

На тяжёлом вздохе разворачивается ко мне и смотрит, склонив голову набок так, будто я тут вообще несусветную чушь несу.

— Себе забрать его хочешь?

— Э-м-м… — теряюсь, — я бы забрала, но… отец вышвырнет его.

— Ну вот, — кивает Макс, будто поучает меня чему-то. Расстёгивает молнию на куртке, и прячет под неё котёнка. — Прокатимся, мелкий?

— Нет, мы не можем его в подвал… Что? Что ты сказал?

Протягивает мне шлем и вновь с такой теплотой улыбается, что скоро я сама в одну большую бабочку превращусь.

— Едешь, или сама доберёшься?

— Мы не можем привезти его в школу, — надеваю шлем и сажусь позади Макса.

— Кто сказал, что мы едем в школу? — заводит мотор и протягивает мне руку. — Кепку мою верни.

И смотрит с таким возмущением, что больше не выходит с собой бороться — не сдерживаю смеха даже после всей горечи, которую испытала, а улыбка Макса в это время гаснет, а взгляд каким-то заворожённым становится, будто и не я позади него сижу, а кто-то более симпатичный и удивительный.

— На, — надеваю кепку ему на голову, лишь бы только этот неловкий момент закончился. Но он продолжается.

— Что? — спрашиваю смущённо.

— Впервые услышал твой смех.

Не знаю, сколько проходит времени, пока мы молча смотрим друг на друга. Неловкость проходит, а теплота всё больше разливается по телу, щекотание в животе усиливается, а на коже вспыхивают мурашки и только где-то в глубине души одиноким колокольчиком звенит тревога «Не влюбляйся, Лиза. Только не в него. Не влюбляйся».

Жалобное «мяу» слышится из-под куртки, и Макс первым отводит взгляд, заводит мотор и двигается с места.

ГЛАВА 25

— Это твой дом? — замираю на плиточном полу просторного холла дома Яроцких и собираюсь ещё раз повторить этот вроде бы глупый, но очень даже уместный вопрос, пока Макс запирает за нами дверь.

Видимо дело в том, что моё представление о доме, именно о доме, где живёт семья, ассоциируется с такими словами, как уют, тепло, свет. Но стоило переступить порог и по коже невольно мурашки побежали от неуютности, необжитости этого места. Элитный двухэтажный коттедж с большой прилегающей к нему территорией окружённой высоким забором, как и снаружи, так и внутри скорее выглядит так, будто выставлен на продажу.

Холл плавно перетекает в просторную гостиную, в которой практически нет мебели, за исключением дивана накрытого прозрачной плёнкой, торшера на высокой стальной ножке и журнального столика по центру, на котором пылится одинокий бокал. Широкие окна плотно завешаны тёмными шторами, а вместо люстры с круглых отверстий в потолке свисают провода.

Смотрю вверх, уверенная, что и в холле с освещением дела обстоят также, но нет — прямо над головой висит красивая хрустальная люстра и встроенные точечные светильники разбегаются по периметру.

Делаю несколько робких шагов и замираю рядом с лестницей на второй этаж, но рука Макса вдруг падает на плечо и разворачивает меня в другую сторону.

— На втором этаже тебе ещё больше не понравится, — ведёт меня в противоположную от гостиной сторону и вскоре взгляду предстаёт ещё одно странное место дома Яроцких — кухня. Почему странная?.. Стол без скатерти для меня уже странно. Возможно, сейчас не модно прятать дорогие столешницы под невзрачными тряпочками, но никак не могу избавиться от мысли, что на этом «голом» столе, где от мрамора практически буквально веет холодом, какая-нибудь миленькая скатерть в цветочек точно не помешала бы. Нет — она бы просто спасла эту жуткую, необжитую кухню!