Донна рассмеялась вместе со всеми. За эти несколько секунд, среди густого чесночного аромата, исходившего от еды, и шума щебечущих голосов, Донна Фенланд заново влюбилась.

Она по-настоящему полюбила Джорджио. Она любила его шесть месяцев — с того первого мгновения, когда взгляд ее случайно упал на него на базаре, на Роум-роуд.

Но теперь она поняла, что полюбила всю семью. Настоящую семью, полную настоящих людей.

Джорджио подмигнул Донне и хлопнул себя по карману: там лежало обручальное кольцо, которое он был готов надеть на ее тонкий пальчик. Они купили его прямо перед приходом.

«Я выхожу замуж за высокого, красивого мужчину с темно-каштановыми волосами и густым, низким голосом. И благодаря этому я войду в эту семью. В семью, в которой все любят друг друга, где живут теплые, привязчивые люди, такие близкие друг другу. Наверное, за это мне надо поблагодарить Господа, и неоднократно. Я буду благодарить Бога в течение следующих двадцати лет. После того как в раннем детстве я жила без настоящей любви, теперь я просто буду купаться в ней. Это море любви омоет меня — и со стороны мужа, и со стороны его родных». Она огляделась вокруг, охватила взглядом улыбающиеся лица младших детей, любящие взгляды родителей и высокого, красивого мужчину, которого непостижимым образом пленила, сама не зная как.

Донна Фенланд чувствовала себя так, словно после долгого и утомительного путешествия она наконец-то вернулась домой.

— Простите меня, но я думаю, что вы, наверное, допустили серьезную ошибку… — Голос Донны звучал тонко, она выговорила эти слова задыхаясь, а лицо ее при этом превратилось в белую натянутую маску, из-за чего даже самые ожесточенные, суровые из присутствующих полицейских испытали к ней нечто вроде жалости.

Донна услышала голос Банти с ее изысканным выговором и в ужасе закрыла глаза.

— Вы знаете, кто мой муж? — Вопрос Банти прозвучал скорее как заявление, рассчитанное на то, чтобы потрясти служителей. Даже несмотря на свое крайнее огорчение, Донна в какой-то миг самодовольно подумала, что сейчас Банти ведет себя не так уверенно, как обычно. Другие гости, приглашенные на обед, постарались уйти как можно быстрее, оставались лишь Банти и Гарри.

— Мы прекрасно знаем, какое место занимает ваш муж в обществе, мадам. Но мы хотели бы напомнить вам, что у нас есть ордер на обыск этого дома. И именно это мы сейчас собираемся сделать.

Гарри вихрем ворвался в гостиную. Лицо его посерело: весь выпитый алкоголь, видимо, тяжким бременем распирал его огромный живот.

— Пошли, Банти, мы ничего больше здесь не можем поделать. Я бы посоветовал тебе, Донна, найти твоему мужу адвоката, и как можно быстрее… Банти, заткнись, поехали домой!

Банти, широко раскрыв глаза, уставилась на мужа.

— Но, право же… Верно, здесь какая-то ошибка? Я хочу сказать…

— Бери пальто, дорогая, мы уходим. Я звонил по телефону главному следователю, и тот сообщил мне, что здесь вовсе нет никакой ошибки. А теперь скажи, пожалуйста: мы можем идти? — Он взглядом предупредил жену, что больше никаких возражений не потерпит. И Банти, всегда гордившаяся тем, как она легка на подъем, медленно вышла из комнаты.

В вестибюле Гарри помог женщине закутаться в манто. Он уже достал ключи от «БМВ», но тут кто-то спросил его хриплым голосом:

— Может, вы собираетесь вызвать для него такси, миссис? Не думаю, что местный магистрат будет счастлив, если его остановят за вождение в пьяном виде.

Гарри и Банти одновременно оглянулись и посмотрели на Фрэнка Лоутона. Положив ключи обратно в карман, Гарри взял в руку телефон. Пока он набирал номер, лицо его постепенно заливала краска стыда и гнева. Лоутон с беззаботной улыбкой продефилировал мимо супругов. Он вошел в гостиную и с треском захлопнул дверь перед самым носом у Банти.

Донна сидела на маленьком обтянутом кожей табурете. Она была по-прежнему страшно бледна и дрожала от волнения всем телом. Взглянув на нее, такую тонкокостную, такую женственную, Лоутон мгновенно испытал на себе всю силу ее женской притягательности. Отведя пряди темных густых волос от лица, Донна посмотрела Лоутону в глаза. Слезы катились у нее по щекам, но она даже не пыталась смахнуть их.

— Все это жуткая ошибка. Моего мужа задержали по какому-то страшному недоумению. — Она умоляла его глазами, чтобы он подтвердил ей, что ее слова — правда. Лоутон не хотел быть свидетелем ее мук. Вместо прямого ответа он грубовато сказал:

— Ваша домработница готовит вам чай. Я бы посоветовал плеснуть туда капельку коньяка. — Он помог Донне подняться с табурета и проводил ее на кухню.

Проходя по холлу, они не обратили ни малейшего внимания на Банти и Гарри. И еще не дойдя до двери кухни, услышали простонародный говор Долли:

— Уберите свои ржавые лапы с моего чистого пола! И перестаньте хватать еду! Если вы не будете аккуратны…

Едва Донна и Лоутон вошли на кухню, Долли прервала свою тираду, посмотрела на них и громко сказала:

— О, похоже, снова прибыл мистер Полицейский Топтун, не так ли? Да, сегодня вы завалили самую лучшую добычу, самые крутые яйца за всю свою карьеру, и я лишь надеюсь, что вы понимаете…

— Привет, Долли, давно тебя не видел.

— Для меня — недостаточно давно, Лоутон! — фыркнула она. — Все еще вздрючиваешь людей, как я вижу.

Трое полицейских улыбнулись: их слегка насмешила характерная лексика пожилой женщины. Долли небрежно кивнула всем троим, но взгляд ее маленьких черных глаз остался таким же пронзительным.

— Я знаю, о чем говорю. Я имела с ним дело, когда он еще был зеленее, чем травка из поговорки. А вы ведь употребляете такое слово: травка? А, Лоутон?

— Заткнись, Долли. Ты всегда была болтливой сукой. И с годами не сделалась лучше.

— А как поживает твоя жена, Фрэнк? Небось все так же крутит задом? Вот я гляжу на тебя и хочу сказать: запомни, я держу пари на последний пенс, что вам и сейчас не очень-то везет с этими хвастливыми нынешними женушками, — Она снова кивнула трем полицейским. (Те ухмыльнулись уже во весь рот.) — Ну, да, это ведь верно. Вы могли бы понаблюдать за ним сто лет назад.

Если ты у своего старика получал двадцатку в три дня, то Лоутон бывало приезжал домой к восьми тридцати, весь упакованный, с рыбкой и чипсами в одной руке и с бутылкой вина в другой. Никакой награды тому, кто догадается, что он еще для них припасал…

— Заткнись же, Долли! И дай шанс своей заднице! — Голос Лоутона прозвучал жестко.

— Правда глаза колет, а, Фрэнки? Ты не слишком-то изработался. Выходит, мужики такого сорта не так сильно изнашиваются, да?

— Ты и тогда была старой трепачкой, такой и остаешься. Как поживает твой старик? Думаю, он только благодарен, что ему помогли стать отцом. Все лучше, чем жить с тобой. А теперь ты обзавелась еще одним приятелем-мошенником. Я мог бы догадаться, что встречусь с тобой здесь.

Донна зажала уши руками и громко раздельно произнесла:

— Не верю, что все это происходит на самом деле! — Она повернулась к Фрэнку Лоутону. — Вы пришли ко мне в дом — в мой дом! И пытаетесь мне внушить, что мой муж — преступник, а потом у вас хватает наглости стоять здесь и прилюдно поносить мою домработницу! Вы обозвали моего мужа мошенником? Что ж, мистер Лоутон, вы лучше докажите свои обвинения, иначе я позабочусь о том, чтобы вы заплатили за этот вечер. А теперь делайте свою чертову работу и убирайтесь из моего дома. Вы меня слышите? Убирайтесь из моего дома!

Долли прижала к себе совершенно потерявшую душевное равновесие женщину и проводила свирепым взглядом полицейских, по одному выходивших из кухни.

— О, Долли, что происходит? Что происходит, черт возьми?! Наверняка здесь какая-то ошибка. Они даже не позволяют мне поехать посмотреть на Джорджио.

— Конечно, это нелепая ошибка, дорогая. Но прежде чем ты разберешься в этом, все прояснится и встанет на свои места. Надейся на лучшее, любимая. Мы ведь на время избавились от этих сутенеров, а?

Донна вымученно улыбнулась.

— О, Долли, я не знаю, что делать. — В голосе ее слышались слезы.

Долли прижала ее к себе так крепко, что почувствовала запах дорогого шампуня, которым всегда пользовалась Донна.

— Я налью тебе чашечку крепкого чая. Все закончится быстро, раньше, чем ты об этом узнаешь…

Спустя пять минут они молча сидели и прислушивались к тому, как весь дом вокруг них методично выворачивали наизнанку.


Детектив Лоутон сиял, как майская роза. Он был известен под кличкой Задница Лоутон — и преступникам, и его же сотрудникам. Будучи не таким человеком, чтобы нравиться всем и каждому, он спокойно воспринимал и принимал это. На самом деле это даже веселило Лоутона. Он гордился собой уже потому, что собственные сотрудники, может, и не любили, зато уважали его. Однако ему стало бы обидно, если бы он узнал правду: в действительности люди, с которыми он работал, гораздо больше уважали большинство преступников, которых ловили, чем своего шефа.

Лоутон зажег очередную из восьмидесяти сигарет, которые выкуривал за день, и громко откашлялся — влажным, отхаркивающимся кашлем, что вызвало у более молодых сотрудников полиции естественный внутренний протест.

— Сигарету, мистер Брунос? — Лицо Лоутона сморщилось от попытки сдержать очередной мучительный приступ кашля.

Джорджио с отвращением помотал головой. Лоутон выпустил-таки кашель наружу, обдав при этом Джорджио и молодого полицейского брызгами слюны и мокроты.

— Да отхаркайтесь вы, мать вашу! — Джорджио Бруноса буквально чуть ли не тошнило — это было написано у него на лице.

— А в чем дело, мистер Брунос? Мы слишком чересчур утонченные для всего этого, да? — Голос Лоутона прозвучал с саркастической жестокостью. — Значит, раз вы живете, как паршивый богач, в шикарном доме, у вас мощные машины, вдоволь бухла и вас окружают юбки, то, выходит, вы лучше других?