* * *

Не хватало небольшой суммы, малой толики, самой малости. Если вдуматься, двести долларов – копейки, суета, мелкие дрязги. Грязная склока, глупость, а не деньги. По крайней мере, для состоятельных людей эта сумма – сущий пустяк. Для рядового нищего двести зеленых – огромное состояние. Почти богатство. В выкупе недоставало мизерной суммы, но без этой мелочи Леву живым не выпустят. Валентина обхватила голову левой рукой. Константин понимал, что Валентина переживает, все душевные потуги этой женщины он ощущал, как свои собственные. Мужчина ленивым жестом взметнул кашне. Пестрая ткань больно хлестнула Валентину по лицу. Женщина испуганно встрепенулась.

– Костя, ну что нам делать? – тонким дискантом взвыла Валентина.

– А ничего не делать, ничего, – сказал Константин, пытаясь завязать концы шарфа в модный узел.

– Как это – ничего не делать? – Валентина громко шлепнула ладонью по столу.

Шлепнула сильно, вроде как ногой притопнула. Характер хотела показать.

– Так это, ничего не делать, – прошепелявил напарник по паперти, прижимая подбородок к шее, узел никак не удавался, – деньги сами приплывут. Ты не кручинься, не печалься, не трави душу, вот они и придут. Сами постучатся в дверь. Прямо с потолка упадут.

– А-ага, – задумалась Валентина, – так уж и постучатся. Что им, больше пойти не к кому? Может, им некогда везде шляться, времени нет.

– Пойти-то им есть к кому и есть когда, но ты же в них больше нуждаешься. Они тебе нужны, а не ты им. Тебе же мужа выкупить надо. Деньги, как птицы, они любого шороха боятся. Мысль пролетит, деньги сразу уплывают. В чужой карман. Нельзя их попусту тревожить. Деньги приманивать надо. – Консультант по добыванию больших денег справился наконец с узлом, отнял подбородок от шеи и взглянул на Валентину.

Испуганными глазами она следила за каждым движением ловких рук Константина.

– Чем же это я их напугала? – сказала Валентина, наблюдая за игрой изящных пальцев денежного манипулятора.

– Тоской своей пугаешь, слезами, надрывом. Деньги смех любят, веселье. Бесшабашных любят. А ты сидишь, вся зеленая от тоски, словно с жизнью прощаешься. Вот деньги мимо и проносятся, они к покойникам не прилипают.

Константин высоко подбросил ладное тело и оказался в кресле, покрытом рваной обивкой. Стол, кровать, стул и кресло, все старое и грязное. В комнате больше ничего не было. Валентина внимательно пригляделась. Пиджак на мужчине новенький, с иголочки. Брюки будто из-под утюга вышли. Ботинки сверкают, как маслом облитые. Как можно в такой комнате содержать вещи и тело в порядке? Кругом грязь и пыль, мусор и отвратительная обстановка.

– Можно подумать, к тебе деньги прилипают, у тебя одно сплошное тут богачество, – она небрежно обвела левой рукой подобие круга.

Не круг получился, овал, с неровными и оборванными краями.

– А мне излишнее богачество ни к чему, мне оно мешает, – задумчиво сказал Константин, смахивая невидимые пушинки с элегантного пиджака, – я ведь богаче всех богачей. Захочу, на Канары уеду или на Майами, короче, куда захочу, туда и улечу, куплю себе хорошенький остров и буду жить припеваючи. Денег мне на всю жизнь хватит. Просить ни у кого не буду.

– А почему ж ты не уезжаешь на эти твои Нанары, – поддела Валентина, нарочно коверкая наименование «райского» места.

– А на хрена мне они, эти твои Нанары? – вполне резонно возразил Константин. – Мне и тут хорошо живется. Ты не смотри, что у меня обстановка не ладная. У меня ведь есть другая квартира. Элитная, большая, в центре. В самом центре Питера. Центрее уже не бывает.

– А почему ты в этом хламе живешь? Тут грязно, смрадно, клопами воняет, – Валентина брезгливо поморщилась.

– Здесь у меня рабочий кабинет. Встречаться с людьми надо? – спросил Константин, задавая вопрос в пространство, будто обращался сам к себе. И себе же ответил: – Надо встречаться с людьми. Не потащу же я их в новую квартиру. Скажут, смотрите, какой богач. Тогда ко мне и налоговая, и ворье всякое нахлынет. Мне лишние разговоры ни к чему. Пустое все это. Я свои средства не афиширую, я скрываю деньги от любопытных глаз. Деньги боятся показухи.

Валентину даже затрясло от мужских излияний, она сначала посинела, затем почему-то поменяла окраску, став слегка фиолетовой. А Константин сделал вид, что не заметил перемены. Он снова увлекся узлом, пытаясь создать произведение искусства из пустяка.

– Тебя жаба душит за две тысячи баксов! – воскликнула Валентина, вкладывая в незатейливые слова как можно больше язвительности. – Ты не хочешь вытащить Леву из плена. Он же пропадает. Уже почти пропал капитан. Ни за грош.

– Твой Лева не пропадет, такие люди не пропадают почем зря, – проникновенно сказал Константин, – а денег мне не жалко. Ты их сама должна заработать. Не надейся на чужого дядю, а своими ручками и ножками набегай денежки. Головку приложить еще надо. Так и приплывут к тебе деньги. Сами. На корабле под алыми парусами. Поняла мою мысль, дурочка-баба?

Валентина сердито цыкнула, рыкнула, свистнула, но стерпела, проглотив обиду, загнала комок желчи глубоко, в самый низ, откуда все обычно скатывается прямо в унитаз. Ради Левы и не такое можно вытерпеть, лишь бы Костя денег не пожалел. Ведь на огромных миллионах сидит. Весь упарился от жадности. Валентина еще надеялась, что напарник сжалится над ее личным горем, выдаст мелочишку на молочишко. На спасение человека. Но Константин был упрям и прилежен. И неумолим. Свой капитал он создавал на питерском сером асфальте, в склизкие и моросные дни и потому каждый рубль, заработанный потом и кровью, считал частицей собственного тела. И не то чтобы миллионер прослыл жадным человеком. Нет, отнюдь. Константин не был скупым по своей природе. Просто он пребывал в уверенности, что каждый человек может заработать себе небольшой кусок хлеба, если захочет, разумеется. И интеллект здесь ни при чем. Пусть человек попотеет, потрудится, помучается, зато потом заработанный кусок слаще будет. И Константин неожиданно для себя жалобно всхлипнул. Почему-то вспомнилось, как его дразнили в далеком детстве, били, пинали, как он голодал, как его раздирала на мелкие ядовитые кусочки зависть к чужому богатству. Он достиг благополучия, но какой ценой? Сейчас это уже неважно. Главное, что заветное богатство находится в кармане. Крепко там лежит, надежно. Оно приносит большие проценты. Покой. Душевное равновесие. Нельзя растрачивать имущество и равновесие по пустякам. Душа – не пустяки. А мужская душа – потемки. Ночной сумрак – эта душа. Кромешная темень. Хоть глаз выколи. Никто не знает, где душа находится. И уже никогда не узнает. У кого-то между глаз. У кого-то между ног. Валентина с юности привлекала Константина как женщина. Он жаждал обладания этим крепким телом с толстыми, будто вырубленными, ногами. Изматывающее вожделение поселилось в скупом иссохшем сердце. Константин отвергал достоверный факт. Он не хотел признавать в своем выхолощенном сердце эфемерное чувство. Тайный богач панически боялся зависимости. У него уже была одна зависимость. Деньги – страсть, любовь, наркотик. Деньги заменили Константину воздух и пищу, они вносили в кровеносные сосуды энергию, заставляя совершать стремительный бег по кругу. Он понимал, что две тысячи долларов при его состоянии не сделают погоды. Можно было безболезненно расстаться с этими зелеными бумажками. Без какого-либо урона. Копейки. Мелочь. И Константин был готов к подвигу. Он уже хотел отдать желанные деньги, но, если Валентина получит нужную сумму, она сразу исчезнет, испарится из его жизни, как сигаретный дым. Верная жена стремглав бросится к кастрюлям и поварешкам, примется кашеварить, тушить и поджаривать, чтобы привести Бронштейна в первобытное состояние, попытается вернуть его в статус-кво, чтобы возвратить Леве прежние килограммы, утраченные во время нахождения в тяжком плену. Нищий миллионер испытывал патологический страх. Константин не хотел отдавать Валентину. Никому. Даже родному мужу Леве. Доброе и теплое тело щедрой на ласку женщины радовало скорбного изгоя своей крепостью и добротностью. Оно было настоль пышно и сдобно, что жизнь рядом с ней казалась горячей сайкой, а не скопищем грязи и нечистот. Мрачные мысли изводили нищего гордеца, доводя его до неистовства. Он хотел и не хотел Валентину, жаждал и одновременно был готов умереть от обезвоживания. В какой-то миг он испытал порыв милосердия, уже протянул ей руку помощи, но тут же себя одернул: дескать, на всех не наберешься. Всех не накормишь, не собес все-таки. Пусть сами себя обихаживают, на кусок хлеба добывают в трудах праведных. Константин наконец завязал узел на шее, будто затянул петлю туго-натуго, почти насмерть.

– Иди-ка, Валюшка, на паперть, к собору. К Владимирскому. Сегодня там большой праздник, много народу будет, авось соберешь что-нибудь. Иди, иди, милая, не бойся, не прогонят тебя, я уже договорился с кем надо. А вечером встретимся, не расстраивайся. Все будет хорошо.

Константин окинул холодным взглядом поникшую Валентину. Нельзя расслабляться. Нельзя жалеть, сочувствовать, сострадать. Никаких сантиментов. Есть в этой безрадостной жизни одна радость – блеск и холод тусклой стали. Нет голубого неба, бирюзового рассвета, лазоревого дождя. Есть одна серая и ледяная сталь. Лишь она способна взбодрить увядшие нервы, влить адреналин в усталый организм, припудрить алым румянцем тусклые щеки. Нищий миллионер брезгливо приподнял уголок правой губы. Константин спешил. Богатство подгоняло. Гнало вперед. Оно не давало передышки. Вечное движение. Без остановки.

Густой плевок полетел далеко в сторону, задел случайного прохожего, но он лишь отмахнулся, будто в него не плюнули, а помазали сладким елеем. Валентина испуганно прижала ладонь ко рту. Она не хотела никого обидеть. Тем более оплевывать кого-то. Так уж вышло. Извините, пришлось плюнуть от отчаяния. Женщине хотелось облить горечью весь мир. Но под рукой оказался безвинный человек. Оплеванный прохожий давно скрылся в толпе. Он ничего не заметил. Ни плевка, ни оскорбления. Ни даже ядовитой горечи. А Валентина продолжала стоять с прижатой ко рту рукой. Ей было стыдно. Так стыдно, как никогда еще не было. Она ощущала себя никчемной, чувствовала себя бесполым существом, бесполезным, бессильным. Она не способна выручить мужа. Не сумела обольстить богатого мужчину. Даже не смогла облить горячим супом вселенную. Всего-то и сумела, что оплевать невинного гражданина, да и тот ничего не заметил. На душе Валентины стало скучно и серо, тоскливо как-то. За парапетом сильно штормило. Стальное небо и свинцовые волны. Седая Нева. И больше ничего, кругом сплошная муть. Лева, наверное, уже опух от засады. Его, наверное, пытают, втыкают иголки под обгрызенные ногти, выдергивают волосы один за другим из и без того уже плешивой капитанской головы. От страшных видений Валентину даже передернуло. Это необходимо прекратить. Немедленно и любыми средствами. Иначе будет поздно. Надо идти в милицию. Пускай она спасает капитана. Ей положено спасать людей по службе. Там за это зарплату получают. Звания и премии. И Валентина пешком отправилась на Суворовский проспект. Там расположилось городское управление по спасению утопающих. И расположилось оно с явным и видимым комфортом. В здании тепло и уютно. Но немного скучно. Зато спокойно. Валентине очень хотелось, чтобы в городской управе находились одни настоящие спасатели человеческих судеб. Она уже забыла о страшном полковнике Кудрявом. Валентина не на шутку размечталась, представляя стройные ряды защитников правопорядка. С эмблемами и погонами. С пистолетами и дубинками. И сквозь строй проходит капитан Бронштейн. Он уже вышел из страшного плена. Его даже представили к ордену за мужество и отвагу. Нынче отважных много развелось. А капитан идет сквозь дубинки и нагайки, улыбается и тихонько напевает. Мужественному капитану все нипочем. И плен ему никакой не страшен. И строй. И даже дубинки ему не досталось, ни одной. Валентина вздрогнула. И слава богу, что не досталось. Ни к чему она капитану. Обойдется Лева без дубинки. А вот орден ему подойдет. И Валентина уткнулась носом прямо в приклад. Автоматчик сердито отпихнул женщину от входной двери.