– Что, что здесь? Конкуренция, говоришь. – Мужчина спустился с парапета и бухнулся на колени рядом с Валентиной. – А мы эту конкуренцию раздавим. Вдвоем навалимся и раздавим. Вдвоем ничего не страшно. Ты ведь поможешь мне, Валентина?

Женщина молчала, с трудом сдерживая нарастающий гнев. Не хватало еще делиться с кем-то. Самой мало дают, а тут еще один нахлебник нашелся, сел на шею и ноги в лакированных ботинках свесил. Теперь висят по обе стороны промасленные туфли, болтаются, по щекам бьются. Откуда этот наглый мужик взялся, с неба упал, что ли?

– Подайте, ради Христа, – неожиданно визгливым и резким голосом запел странный чужестранец, – мы не местные, погорельцы, недавно поженились, новобрачные мы, жених с невестой, а жить негде, жрать нечего, куска хлеба не-е-ету-у!

– Перестаньте вы, наконец, – прошипела Валентина, она покраснела, от стыда даже слезы выступили на глазах, – креста на вас нету. Посмотрите на себя, ну какой вы погорелец, то, что не местный, это, пожалуй, сразу видно, а на погорельца вы совсем не походите. И до нищего вам далеко. И какие мы с вами новобрачные? Тоже мне, сказанули, жених с невестой! Да замолчите вы, ради бога. Вон люди мимо проходят. Деньгами обносят. А мне две тысячи баксов срочно нужны. До зарезу нужны. Хоть в гроб ложись, как нужны! Умру я без этих денег.

Валентина сердито ткнула мужчину в кашемировый бок. Незнакомец зашатался от толчка, но устоял.

– Скоко-скоко-скоко? Две штуки баксов? Валентина, да ты точно с ума сошла, как я посмотрю. Откуда на паперти такие деньги? Вон у тебя в руке червонец светится. За сколько ты его насобирала?

Мужчина кривлялся, гримасничал, всяческими способами заигрывая с Валентиной. Он как бы кокетничал, но, по-мужски, завлекая Валентину в свои сети.

– За час, – недовольно кривясь, сказала Валентина.

– То-то и оно, что за час всего один червонец насобирала. А за две штуки надо стоять здесь под дождем три месяца. Может, и чуть побольше, ты согласна со мной, матушка моя?

Мужчина ловко подхватил пятьдесят рублей, подброшенные в его ладонь какой-то игривой дамочкой.

– Вам сдачи не надо, а, женщина? – крикнул элегантный господин, но коварная дамочка уже скрылась в дождливой пелене.

И тут же, сверкнув молнией, в его руку упала сторублевая ассигнация. Это глубокой-то осенью и вдруг молния… Валентина восхищенно ахнула. Следом блеснула ослепительной синевой тысячерублевая купюра. Удачливый конкурент едва успевал прятать деньги в кожаное пухлое портмоне. Валентина с нескрываемой завистью провожала взглядом заветные дензнаки. Людское милосердие на глазах уплывало в чужой кошелек. И без того полный денег.

– Валентина, учись, как надо деньги зарабатывать, – хвастливо заявил конкурент, хватаясь за мокрый кончик нового денежного счастья.

В его руках деньги почему-то не намокали, не отсыревали, они либо высыхали на глазах, либо оставались сухими, будто только что вышли из-под печатного станка. Желанные, заманчивые, искусительные, соблазнительные до обморока. Новенькие-е-е-е…

– А как надо? – прошептала Валентина, мучаясь от осознания собственной никчемности.

– Если ты решилась выйти на паперть с протянутой рукой, тогда прибери себя, нарядись, умойся, подчепурься, все чин чинарем, чтобы людям приятно было отдавать деньги. Вон той старухе никто не даст, ничего и никогда, ни одной копейки. Она грязная и лохматая, наверное, в бане не мылась уже полгода. Кому это надо? А никому. Согласись, что чистому и красивому человеку всегда подадут. Приятно помогать хорошим людям, ведь все наивно думают, что с ними не случится никакая беда. Никогда и ни при каких обстоятельствах. Не верят они в плохое. Вот и покупают себе будущее благополучие и душевный покой. Откупаются от всевозможных несчастий. Ты согласна со мной, Валентина? – сказал элегантный нищий и спрятал заработанные деньги в портмоне.

– А я ведь вспомнила тебя, охальник окаянный, – охнула и ахнула одновременно Валентина.

Она зажала рот влажной ладонью. Пальцы застыли, они не слушались, не гнулись. И сама Валентина не гнулась, не сгибалась от горя. Она стояла прямо. Не сдавалась, не падала.

– Да неужто? – ехидно прищурился сосед. – В память пришла. Долго же ты приходила в сознание.

– Ты ведь жил в нашей квартире, ты племянник тети Фени, так?

Валентина прикрыла глаза и ясно вспомнила лопоухого паренька с бегающими хитрыми глазками. Если внимательно присмотреться, племянник тети Фени таковым и остался. Внутри элегантного господина в кашемировом пальто до сих пор живет ушлый и ловкий проходимец, лопоухий, с вкрадчивым взглядом.

– Тебя ведь Костей звали? – сказала Валентина.

И она смущенно осеклась. А вдруг – совсем не Костей зовут этого негодяя, вдруг, это ошибка, и рядом с ней стоит с протянутой рукой кто-то совершенно другой.

– А почему звали? Меня и сейчас зовут Костей, каким именем нарекли с рождения, такое и ношу, с ним и помру, – неожиданно обиделся нищий, – что-то с памятью твоей стало, Валентина. Вроде женщина ты здоровая, сильная, не должна бы в беспамятство впадать ни с того ни с сего. От дождя память прохудилась, что ли, небесной водой мозги вымыло?

– А-а, не до тебя тут, у меня ведь беда, Костя, горе, настоящее горе, у меня мужа своровали, – пригорюнилась Валентина.

Женщина отчаянно затосковала. Дождь не прекращался. С неба лило, словно из дырявого корыта. Судьбу не обманешь. Жила Валентина до сих пор, как все люди живут. Не богато. И не бедно. На судьбу не жаловалась. Никому не плакалась в жилетку. А жизнь неожиданно сделала крутой поворот. И все переменилось за одни сутки. Мужа потеряла. Честь и достоинство украли. Вот теперь на паперть вышла побираться. Как антисоциальный элемент. И семьи нет. Кончилась семья. Отец и тот помер. Все кончилось в одночасье. Недаром говорят, пришла беда, отворяй ворота. Валентина горестно всхлипнула.

– Не кручинься, Валентина, ой, не кручинься, – неожиданно заголосил элегантный господин по имени Костя, – мы поможем твоему горю. У нормальных людей вещи воруют, деньги, а у тебя мужа украли. Так похитили, говоришь, а кто похитил твоего мужа, и где они его прячут?

– То-то и оно, что не знаю, кто, – еще больше пригорюнилась Валентина, – не знаю – кто, не знаю – где прячут моего Леву. А выручить его надо. Я ведь без него умру. Нет мне жизни без него, Константин. Закончилась моя хорошая жизнь.

И Валентину едва не вырвало от жуткой изводящей зависти. И тут сверху на Костину упитанную ладонь упала бумажка. Самая красивая бумажка на свете. Просто прелесть, а не бумажка. Целых сто долларов. Почему этому подлецу чертовски везет? Валина рука давно пустовала. Никто не бросал в мокрую ладонь даже самую мелкую монету. От утлой копейки все нищие гордо отворачиваются. Но даже этот никчемный грошик стороной обходил жаждущую руку Валентины.

– Валентина, не горюй, выручим твоего Леву, – уверенно заявил Костя.

Новоявленный нищий с гордым видом вытащил сияющее кожаными боками богатое портмоне и неторопливо пересчитал вырученные деньги.

– У меня целых семьсот баксов есть. На карманные расходы взял. Сейчас немного постоим и наберем еще полштуки. А завтра наверстаем и остальную сумму. Только ты принарядись, чтобы при полном параде у меня была! – грозно прикрикнул Костя.

– Да завтра уже поздно будет, – простонала Валентина, – я ведь и так время упустила, болталась, где попало. В милицию ходила. Боюсь я за Леву, ох, как боюсь. Как он там? Что с ним? Время-то идет…

– А-а, – протянул Костя, – тогда другое дело. По милициям вредно болтаться. Вирусов много развелось, птичий грипп по планете гуляет. А за своего Леву не бойся. Не горюй! Ничего с ним не случится. Мы его в беде не оставим. Найдем с тобой бабки. Хоть две штуки. Хоть три. Сколько надо будет, столько и найдем. Обязательно найдем. Успокойся, Валентина. Не в деньгах счастье.

* * *

Капитан Бронштейн подошел к входной двери, близко подошел, затаив дыханье, пригнулся, прислушиваясь. Остальные растерянно озирались по сторонам. Немая сцена. Девушки в квартире не было. Она исчезла. Как дым. Видимо, превратилась в туман. Оксана исчезла при закрытых дверях, будто родилась на свет юркой ящерицей.

– Да где же она? – недовольно пророкотал нутряной бас.

– Может, она в окно ушла? – робко предположил Санек.

Санек шептал, видимо, боялся, что Бас возмутится. В этой квартире лишь один мог разговаривать громко. Другие имели право только на шепот. Присутствующие оглянулись, разглядывая подоконники. Никаких следов. Окна плотно заклеены серыми тряпками. Плотно и наглухо. Стекла тускло посверкивали пыльным налетом. От окон несло кладбищенской смарью.

– Не-е, в окно уйти не могла. Это невозможно, – уверенно заявил Чуркин, – окна закупорены. Даже штопором не открыть.

– Осмотрите хату, – коротко бросил Витек.

Он прижал автомат к груди, словно убаюкивал, он нянчил его, как ребенка, успокаивал, как мог, но оружие вырывалось из жестких рук. Братки послушно принялись осматривать полы и потолки, отыскивая затерявшиеся следы молодой девушки. Они прощупывали стены медленно, сантиметр за сантиметром. Никого. Пусто. Пальцы проваливались в облупившуюся штукатурку, натыкались на кирпичи. Ногти расползались от колупания. Оксаны нигде не было. Чуркин деловито расхаживал по комнате, создавая видимость бурной деятельности, изображая на лице мученическое выражение, будто больше всего на свете ему хочется откопать Оксану. Живую или мертвую. Уже неважно, на каком она была свете, лишь бы отыскать. Изредка Чуркин подозрительно взглядывал на Леву, но Бронштейн упорно отводил рассеянный взгляд. Лева не принимал участия в пристрастном обыске, капитан надеялся на провидение. За каждым его шагом следили верные оруженосцы старшего по камере. Властный Бас подозрительно притих. Оксане удалось ловко улизнуть от опасности. Капитан втихомолку улыбался. Нужно немного потерпеть, подождать своего часа. Тогда и голос можно будет повысить. Немного, на два тона. Победа не за горами. Враг будет разбит. Вдребезги. В человеке всегда живет надежда. А человек живет надеждой. И они энергетически подпитывают друг друга. Лева уже знал, что в квартире существует потайной ход. В стенном шкафу есть встроенная дверь. С виду шкаф, как шкаф, самый обыкновенный. Ничего особенного, трехстворчатый, с одним зеркалом, с вывернутыми наружу дверцами. С набалдашником наверху в виде шишечки. Шишечка увенчивала уродливое произведение искусства, одним концом плавно свиваясь в витиеватый бутончик. Сие украшение было придумано деревянных дел мастером без имени и отчества. Странное украшение. Во сне приснится – с ума сойти можно. Шкаф крепко стоял на четырех ножках, кривых и растопырчатых. Никому из присутствующих, равно и отсутствующих, в голову не могла прийти мысль, что в шкафу устроен потайной лаз. Он был ловко спрятан между поношенными пальто и другим тряпьем. Оксана ускользнула от налетчиков, прижав тоненький пальчик с острым ноготком к томным губкам. Она успела сделать тайный знак Леве на прощанье, дескать, вернусь с победой. Жди меня, капитан, люби и помни. Лева покрылся испариной при воспоминании о нежном пальчике. Розовые губки с прижатым пальчиком прочно улеглись на суровое сердце, устроились, как на диване. Великолепное зрелище. Редкая девушка. Дивная. Такую можно ждать вечно. До конца дней. До могилы. Придет – великое счастье. И не придет – тоже счастье. Само по себе ожидание дарует иное предназначение. Существование в суетливом мире в этом случае приравнивается к райскому блаженству. Выступившую испарину капитан вытер со лба рукавом. Счастье неожиданно прыгнуло ему на грудь, словно блудливая кошка, нарочно вспугнутая спозаранку. Валентина выплыла из глубин капитанского подсознания, промелькнула яркой картинкой и медленно угасла. Растаяла, расплылась, будто медуза на солнце. Чуркин застыл возле шкафа немым изваянием. Смутное подозрение охватило Николая. Он покачал расшатанными дверцами, ткнул кулаками в замызганные пальто и армяки, наваленные в шкафу неопрятной грудой. Вещевая груда шевельнулась и опала, будто живая. Лева настороженно наблюдал за полупредательскими движениями расторопного напарника. Чуркин потыкал кулаками ожившую кучу. Барахло свирепо задышало, будто здорово рассердилось на неаккуратного Николая.