Один из постовых милиционеров, стоявших на посту у входа в управление, однажды кому-то рассказывал о мрачном призраке. Издалека привидение напоминало горбатую женщину. Смутный силуэт медленно бродил по коридорам, избегая встречи с сотрудниками управления, а мимо поста проплыл страшной и мутной тенью. Постовой нервно вздрагивал, от вновь пережитого страха у него даже мурашки забегали по коже. В конце рассказа постовой сердито сплюнул и сказал: дескать, не приведи господи еще раз увидеть странную и неприютную женщину, очень нехорошая женщина, призрак, одним словом.

Кудрявый удовлетворенно засопел. Полковник всегда шумно сопел, когда дело близилось к завершению. Виктор Васильевич выражал таким способом безмерное удовольствие. Любая операция рано или поздно заканчивается, часто – благополучно, гораздо реже – катастрофой. Кудрявый был уверен в благополучном исходе, вскоре на улицу Якубовскую съедутся многочисленные отряды ОМОНа, бойцы освободят невольных заложников, схватят с поличным вымогателей всех мастей, и тогда правительственная награда не заставит себя долго искать. Она сама найдет своего героя. У наград тоже есть ноги. Только правды в них нет. Виктор Васильевич озабоченно почмокал языком. Надо бы собрать воедино преданные силы, чтобы организовать освобождение заложников должным образом. Это нынче модно, самая престижная линия среди других направлений. Перед окнами толпились люди в серых куртках, они совали в сомлевшие рты сигареты и папиросы, бряцало оружие, звонко цокали подковки на армейских сапогах. Шла война, незримая и негласная, зато настоящая. Кудрявый любил войну. Ему нравились воинственные звуки, металлический скрежет, четкие выстрелы команд. Приказом тоже можно выстрелить, убить, покалечить, ранить. Полковник Кудрявый был отменным мастером по части составления приказов. Грамотно оформленные, ровно подбитые по краям, с орлом и размашистыми крыльями в заголовке, приказы полковника Кудрявого считались в министерстве самыми меткими. Каким образом завершится операция, было делом уже второстепенным. Главное – вовремя подбить бабки. И в свою пользу. Бабки – они и в Африке бабки. Виктор Васильевич весь раскраснелся, разрумянился. Полковнику нравилось руководить взводами и ротами, майорами и лейтенантами, только вот капитаны Кудрявому почему-то не нравились. Какое-то промежуточное звание. Ни то ни се. Ни нашим ни вашим. Средненачальствующий этап уже пройден, а следующий, старший, еще не начинался. И неизвестно, начнется ли когда-нибудь, попадет ли сотрудник из старшего звена в высший эшелон. Запрыгнет ли какой-нибудь капитан на подножку руководящего состава, изловчится ли, сумеет ли. Кудрявый гордо приосанился. Ему немало удалось в этой жизни, он умудрился забраться в мчащийся состав прямо на ходу. И все идет в руки, и отряды специального назначения под окном траву мнут, теплыми окурками швыряются, и жену капитана удалось под шумок нейтрализовать. Хорошо, что успели подхватить ее по дороге, иначе натворила бы она немало лихих дел. Сорвала бы операцию, непременно бы сорвала. Дело уже шло на лад. Состав мчался на всех парах, он рвался вперед. Кудрявый, с довольным видом потирая лысину, снял трубку. Нужно было проверить рельсы.

– Жена Бронштейна на месте? – сказал Виктор Васильевич, мысленно проклиная себя за малодушие.

Лишнее беспокойство, не надо было устраивать проверку, личный состав может заметить даже легкое волнение вышестоящего руководителя.

– Да-а, только что здесь была, – протянул незнакомый голос, причем протянул довольно неуверенно.

Полковник Кудрявый насторожился: чей это голос? В подразделении полковника служат только бывалые и уверенные в себе сотрудники. С наработанными тяжелыми годами службы голосовыми связками.

– Где она? – сказал полковник, не веря своим ушам.

Комната для разбора находилась на пятом этаже управления в самом глухом и необитаемом месте. Сотрудники не любили этот мрачный закоулок, обычно они обходили его стороной. Выморочное место, тоскливое, чтобы выбраться из зловещего предместья, нужно было обладать ногами оленя, ушами волка и глазами лисы. У Валентины ни того, ни другого, ни третьего не водится и не могло завестись. Обычная баба из толпы. Ноги отечные, невыразительные, тусклые глаза, тугие уши, в голове одна солома. И что такого в ней капитан Бронштейн нашел?

– Щас поищем, – и трубка звонко заверещала, что означало – прямая связь оборвалась. Кудрявый побледнел: мало того, что вредную бабу из разряда вещественных доказательств потеряли, так еще и связь обрубили. Никакого порядка. Развели демократию. Сталина на них напустить надо. Полковник нисколько не задумывался, откуда он добудет для страны нового вождя, чтобы незамедлительно напустить его на нерадивых сотрудников. Виктор Васильевич схватил трубку всей ладонью, крепко прижал к уху, чтобы не выскользнула.

– Доставить в штаб! Срочно. Немедленно! – заорал полковник, сипя, синея и наливаясь сизой багровостью.

Одутловатое лицо Виктора Васильевича стало намного шире, будто расплылось в скабрезной улыбке, но полковнику Кудрявому было уже не до смеха. В среднем ухе пронзительно заверещали обрубленные гудки. Полковник поморщился, погасив истошный крик в зародыше. Его уже никто не слышал. И не слушал. На другом конце провода бросили трубку. Полный произвол. Налицо явное неподчинение. Страшные картины проплывали перед глазами Виктора Васильевича Кудрявого, тупо смотревшего в остывающую трубку. Казалось, живописные картины развала страны выползают прямо из запотевшей мембраны. Они клубились черным дымом, сворачивались в самокрутки, свивались кольцами и отпечатывались на стенах неясными, смазанными сюжетами. Кудрявый глухо захрипел, прижал одну руку к левой стороне обширной груди, правой обхватил себя за горло и будто в замедленном кадре пополз вниз, на пол, под стол, казалось, полковник уползал прямо в преисподнюю. Нечем было дышать. Душно. Кислорода не хватало. Катастрофически не хватало. Теплая осень, золотая пора. Слишком рано включили центральное отопление.

* * *

Оксана смеялась, смеялась звонко, весело, беззаботно. Смех подпрыгивал, подскакивал, кружился, стараясь развеселить окружающий мир. Все вокруг казалось праздничным и пестрым. Мужчины удивленно и внимательно разглядывали юное легкомысленное существо, гурьбой окружив хохочущую девушку. Они стояли и молчали. Им было любопытно, даже Бронштейн умилился. Он никогда не слышал такого жизнерадостного смеха. Только молодые и чистые люди, души которых еще не успели замутиться житейской пошлостью, умеют так смеяться. Один лишь Витек грозно нахмурился. Смех Оксаны не вписывался в суровый план, сложившийся в бандитской голове произвольно, самостийно, без предварительного согласования. В плане значились всего два пункта – отъем и отход. Главарь мысленно составил схему возврата законно принадлежавших ему денег. Схема выверена до скрупулезности, обсуждению не подлежит. Долги нужно возвращать. Всем и всегда. Так как главный заемщик отсутствовал, Бронштейн и его друг были внесены в план, они входили в него основными пунктами. В связи с отсутствием хозяина друзья являлись законными должниками. По закону Талеона. Женщин в плане не было, пришлось внести дополнительные изменения, ведь супруга одного из них обещала выкупить мужа. А Оксана являлась препоной на пути получения желанных баксов. Хохочущую девушку нужно было убрать с дороги, как убирают препятствие, мешающее справедливому распределению материальных благ на планете. Витек был готов к любым действиям, лишь бы поскорее закончить нудную процедуру стремительного обогащения. Впереди ждали дела, хорошие, важные дела. В Питере есть много богатых людей. И все они живут припеваючи, счастливо живут, но у них есть тяжелое бремя. Это бремя – частная собственность. И ее много. Богатые люди обременены лишними деньгами. Им нужно срочно помочь избавиться от непосильного груза, ведь тяжелая ноша давит, мешает жить и дышать. Перспективы по избавлению человечества от чрезмерного богатства безудержно манили, обещая новый виток на карусели жизни. Любая помеха на пути к достижению цели вызывала в Витьке буйный гнев. Мужчина свирепо сдвинул мохнатые брови и тяжело навис над Оксаной, словно пытался раздавить грузным телом хрупкую, как стебелек, девушку.

– Ты, короче, загаси хлебалово, – приторно-вежливо произнес Витек.

И он замолчал, Витек не смог найти подходящие слова. И этого оказалось вполне достаточно для нового приступа смеха. Оксана взглянула на главаря и залилась неудержимым хохотом, схватившись за живот. Приступ смеха согнул девушку пополам, заставил раскачиваться всем телом из стороны в сторону. Бронштейн осторожно взял Оксану за тонкий локоть. Как бы под защиту взял. Капитан решил принять меры предосторожности заранее; Лева подумал, что Оксана рухнет на пол от охватившего ее веселья. А пол-то холодный. Девушка может простудиться, и удивительная красота будет уничтожена тривиальным насморком. Нельзя допустить разрушения.

– Ой, я не могу-у, – простонала Оксана, указывая пальцем на Витька, – хлебалово, говорит, загаси хлебалово. Хлебалово… А еще можно сказать – едалово, питалово…

И девушка вновь закачалась в ритме латинского танца. Она смеялась, будто плясала тарантеллу, стоя на одном месте в окружении шестерых мужчин, застывших в немом недоумении.

– Заткнись, сука! – резко оборвал разбушевавшийся девичий смех Санек.

Оксана испугалась и послушно притихла. Вытерла слезы, проступившие на миндалевидных глазах от буйного и нахального веселья, резко выпрямилась, покрутила хорошеньким аккуратненьким носиком и доверчиво уткнулась в плечо Бронштейну. Лева бережно обнял узкую спинку девушки, обтянутую тонким свитерком. Витек презрительно фыркнул. Его заскорузлой душе были чужды всяческие сантименты.

– Брось, – он грубо оттолкнул капитана и развел в разные стороны Оксану и Леву. Чуркин тихонько отступил в тень. – Брось, не топчись перед глазами. Сядь и сиди. Не ори.