– Клэр, ты что, не видела новый товар, который Лиз получила на прошлой неделе? Это такая губка, которой можно придать форму своего влагалища. Так, чтоб твой парень мог… ты ж понимаешь…

Дженни прибегает к извечному жесту: палец-пенис одной руки входит во влагалище из сомкнутых в кольцо указательного и большого пальцев другой руки, и заставляет палец несколько раз дергаться рывками.

– Фу-у‑у‑у, гадость какая! – шиплю я, шлепая ее по рукам, чтобы прекратить непристойные дерганья в то время, когда я отпускаю покупательнице шоколад.

– Никакая не гадость, – возражает Дженни. – Это романтично. Дрю хочет копию моего… – она косит глазом на покупательницу и понижает голос: – … любовного туннеля, чтоб он был как бы со мной, когда мы в разлуке.

Я отхожу от нее, чтобы рассчитаться с покупательницей, и стараюсь не рисовать в воображении Дрю, держащего какую-то гибкую, силиконовую, похожую на влагалище гадость и говорящего с нею детским голоском, похожим на тот, каким говорила Дженни: «У‑уу-уу, абажаю мою куошку Дженни-влагалище! Да еще как!»

– Не легче было бы просто достать ему надувную куклу да приклеить ей куда надо твое лицо? – спросила я, смотря вслед уходящей с покупкой женщине и надеясь, что та не все расслышала в нашем разговоре, а потому не даст зарок не переступать больше порога моей кондитерской.

Дженни, явно жалея меня, качает головой:

– В тебе абсолютно нет чувства романтического, Клэр.

В ответ я лишь негодующе фыркаю, поскольку занята: укладываю в коробку покрытые шоколадом клубничины для заказа, который должны забрать после обеда. Романтического во мне навалом.

Вот сегодня утром я оставила возле подушки спавшего Картера коробочку его любимых конфеток, «капелек» – залитых белым шоколадом комочков толченых чипсов с крендельками, спрыснутых карамелью. По моему расчету, это смягчит его, когда он будет читать прислоненную к коробочке записку, в которой я уведомляю его, что если он еще раз оставит стульчак в туалете поднятым и моя задница в шесть часов утра примет вовсе не желательную ванну, я, когда он будет спать, вымажу ему суперклеем всю головку пениса. Я даже подписала записку парочкой сердечек.

Кто говорит, что романтика умерла?

Закрываю коробку клубники, обвязываю ее розовой ленточкой с моей росписью, закрепляю наклейкой с названием и адресом кондитерской. Отложив коробку в сторону, поворачиваюсь лицом к Дженни, а та уминает целый поддон арахисового печенья в белом шоколаде, которое я в то утро стряпала на пробу.

– Дженни, оставь шоколад в покое и отойди от поддона – медленно, – говорю я ей, как можно лучше стараясь подражать голосу киношного психолога-переговорщика. – Я хотела попросить, может, поможешь мне кое в чем, но знала, как ты занята на работе, – объясняла я, обходя ее вокруг, забирая у нее из рук поддон, пока она не натворила бед себе или другим своим обжорством на почве безработицы.

– Работа! – всхлипывает тут же Дженни, и губы у нее начинают трястись. Она тянется сразу двумя руками и опять хватается за поддон с еще не заполненными шоколадками.

– Иисусе, да дай мне хотя бы до конца доделать! – сердито бросаю я и шлепаю ее по рукам.

Она вздыхает и в конце концов отпускает поддон с шоколадками и успевает усыпать крошками арахисового печенья изо рта все оставшееся лакомство, прежде чем повернуться ко мне.

Я убираю поддон подальше от нее да и от своего прожорливого взгляда тоже, пока меня саму не начинает подташнивать.

– Как я уже сказала, здесь есть куча дел, которые ты могла бы для меня сделать. Мне нужен интернет-сайт, созданный и поддерживаемый, нужно, чтоб кто-то занялся рекламой и всем, что связано с маркетингом этого заведения, в чем я не разбираюсь вовсе. На днях мне позвонили из одного журнала, хотели условиться об интервью, а я понятия не имею, что тут к чему. Понимаю, для тебя это не идеальная работа и, наверное, я не смогу даже близко платить столько же, сколько ты заколачивала раньше, но ты не согласишься поработать у меня, временно, пока не подыщешь себе что-то другое?

Визг, что вырывается у Дженни, преодолевает звуковой барьер и заставляет мелких собачек по всей стране заскулить от ужаса. Она обхватывает меня руками и принимается скакать вверх-вниз, вновь вызвав во мне тягостные ощущения при проявлениях восторженной любви, которые люди считают нужным выказать.

– Клэр, огромнейшее тебе спасибо! Обещаю, больше я не буду кукситься. Я такую работу покажу, что тебе захочется отодрать меня за милую душу!

Подняв взгляд, вижу стоящего за спиной Дженни Папаню. Вид у него такой, будто он предпочитает, чтоб его стошнило арахисовым печеньем в белом шоколаде, чем услышать ненароком наш разговор.

– Я просто… мне надо… пса моего голод одолел, – бормочет он, поворачивается и шагает прочь.

Дженни меня отпускает и смотрит, как мой отец быстро выходит из магазина.

– У твоего отца есть собака?

Я повела головой из стороны в сторону и глубоко вздохнула:

– Боже упаси.

3. Он в «Джаред»[11] покупал

– Слышь, Картер, когда я тебе вчера по пьяни звонил, я, случаем, не сболтнул, куда свои ключи подевал? – спросил Дрю, когда я зашел в гостиную.

Он рылся в диванных подушках, кляня все на свете и извлекая рассыпавшиеся монетки, мелкие игрушки-сюрпризики и прочие вещицы, которые находил по щелям и расщелинам. Я подхватил с придиванного столика бейсболку, натянул ее на голову и только потом повернулся посмотреть, чем он занимается. Мы с Дрю уже несколько месяцев не жили под одной крышей, и все ж как-то так получалось, что даже сейчас, когда мы с Клэр жили вместе, мне все равно случалось то и дело натыкаться на него, лежавшего в отключке на моем диване.

– Как же ты домой-то вчера попал, если у тебя ключей не было? Надеюсь, ты сечешь, что понятие «домой» я употребляю в широком смысле. Мне, положим, приятна твоя компания и приятно смотреть, как ты шатаешься пьяным вокруг моего дома в четыре утра, когда Дженни не открывает дверь, потому как принимает тебя за убийцу с топором, только все же живешь-то ты не здесь. Даже если ты так и считаешь, раз уж я всегда открываю тебе и впускаю в дом.

Из дивана, пока Дрю в поисках ключей без устали докапывается до самого Китая, выплывает мобильный телефон. Подхожу, подхватываю его и сую в задний карман. Теперь я вспомнил, почему впустил Дрю. Он не боится соваться рукой во все щели дивана до самого донышка. Я отлично знал, где посеял свой мобильник, только попросту боялся пускаться на его поиски. Под всеми этими диванными подушками притаились вещицы жуткие, просто жуткие. В этом-то я быстро убедился: как же иначе, когда живешь в одном доме с ребенком.

– Я, наверно, такси брал. Или пехом пер. Не помню: вечерок как-то смазался после того, как я у себя на члене товарные наклейки обнаружил, когда писать пошел, – на полном серьезе произнес он в ответ, вставая с колен и поворачиваясь ко мне лицом. Помятая, вся в пятнах тишотка с надписью «Спроси меня про мой громадный член» и одним оторванным рукавом свидетельствовала: ночка была бурной.

Я даже не берусь убеждать его, что, раз уж он оказался без ключей, когда уносил ноги из клуба или еще откуда, куда прошлой ночью забрел, это вовсе не значит, будто они вырыли себе норку в моем диване. Да и мысли у меня в тот момент были другим заняты. Оставляю Дрю и ухожу на кухню, направляясь к пиджаку, висящему на одном из стульев. Лезу в карман, достаю маленькую черную бархатную коробочку, открываю крышечку, чтобы полюбоваться на содержимое – в десятитысячный раз, с тех пор как купил на прошлой неделе.

Вид полуторакаратного платинового бриллиантового кольца, угнездившегося на белой атласной подушечке, заставляет мое сердце учащенно биться. И, не собираюсь врать, от него же к горлу словно тошнота подступает. Совсем чуть-чуть. Глаз не свожу с драгоценности, на выбор которой понадобилось восемь дней и шесть поездок в ювелирный. Основной бриллиант огранки «Принцесса»[12] в обрамлении двенадцати классических круглых бриллиантов в три четверти карата. Само кольцо тоже снабжено цепочкой небольших круглых бриллиантов. Элегантно и красиво.

Да, понимаю, я болтаю, будто ходячая реклама ювелирного магазина, и мужики повсюду уже мурлычут сигнал «Отбой!» и вопят про себя «МУЖИК, ЗАГЛОХНИ!», только меня слегка колбасит оттого, что Клэр сможет глянуть эдак свысока на всех своих подружек и со значением бросить: «Он в «Джаред» покупал!»

Если она скажет «да». А она точняк скажет, ха-ха! И вовсе я не нервничаю. И чесотка меня не одолевает, и яйца не потеют при мысли о том, чтоб предложение сделать, а в ответ, возможно, услышать, как она смеется и уверяет, что я малость свихнулся. Кто женится, пожив вместе всего несколько месяцев? А кто после ночки-на-раз в колледже пятью годами позже узнает, что в результате ребенок получился? Кто все эти годы проводит, обратившись в пресмыкающееся, которое ползало по всем парфюмерным лавкам всякий раз, когда туда завозили какую-нибудь новую линию лосьонов с шоколадным запахом, и у кого столбом вставал, когда на работе какой-нибудь малый, только-только родивший дочку, раздавал шоколадки в сделанной по случаю обертке с надписью: «АВОТОНА!» Малый-то этот рядом стоит. Даже не спрашивайте, как я выпутывался, объясняя и то, отчего у меня штаны спереди торчком, и то, что я НЕ растлитель малолеток, что это совершенно естественно, когда у тебя встает, если товарищ по работе заводит речь о младенце.

В голове у меня эта фраза складывалась гораздо лучше, так что давайте-ка сделаем вид, будто я ее вовсе не произносил, и пойдем дальше.

Факт, что я несколько лет провел, желая снова увидеть свою единождынощную и выяснить, была ли она на самом деле, а также в надеждах в один прекрасный день опять встретить ее и убедиться, что она все еще способна рассмешить меня и вогнать в возбуждение одним прикосновением руки или запахом кожи.

Я пытался заполнить пустоту бабой, в чьем ротике яиц уместилось бы больше, чем в пасти самого гигантского бегемота, но однажды застал ее за игрой «спрячь колбаску» с нашим соседом, что навело меня на две мысли. Первая: мне никогда не следовало пытаться вымарать память о девушке своей мечты любой другой. А под «любой другой» я имею в виду потаскуху. И вторая: у нашего соседа слоновье заболевание яйца, так или иначе требующее самого серьезного медицинского обследования. Нет-нет, я ничуть не ошибся. Речь и впрямь велась о яйце, существительном в единственном числе. У того гада было всего одно яйцо, зато размером с кокосовый орех.