– Я люблю Джима и знаю, что вы будете счастливы, – уверяю я ее. – Но на правах твоей лучшей подруги считаю своим долгом сообщить, что, если понадобится, моя машина стоит на улице с полным баком горючего, ключами в замке зажигания и чемоданом с водкой в багажнике. А еще я здорово накачала свою сводническую руку на тот случай, если Джим захочет выпасть в осадок и ему понадобится легкая оплеуха.

Лиз смеется, и я слегка обнимаю ее – осторожненько, чтоб, упаси бог, фату не стянуть или еще что в ее наряде не подпортить. Мне совсем ни к чему, чтобы гнев Мэри Грэйтс обрушился на меня.

– Спасибо, ЛДН[46]. Я тебя люблю.

Нашу сцену, достойную холмарковской открытки[47], прерывают звуки сдавленных всхлипов и глухих ударов. Обернувшись, видим, как кузина Джима, малышка Мелисса, в платье девочки, несущей цветы невесты, оседлала лежащего на полу Гэвина и силится придушить его. Гэвин извивается и бьется под нею, пытаясь избавиться от ладошек, сдавивших ему горло.

– А ну! – грозно шепчу я. Оба тут же застывают и обращают взгляды на меня. – Вы что делаете?!

Гэвин изо всей силы толкается, и Мелисса сваливается с него. Малый с трудом поднимается, хватая свою упавшую подушечку для колец и прижимая ее к груди.

– Эта долбаная чертовка взяла мою подушечку! Паршивка! – во весь голос сообщает Гэвин.

– А он ногой пнул меня туда, куда никому-никому нельзя притрагиваться, – жалуется Мелисса, топая ножкой.

– Ну вот, – бормочет миссис Грэйтс.

– Иди, грязи наешься! – оборачиваясь, вопит Мелиссе Гэвин.

– И не подумаю грязь есть! – вопит в ответ та.

– ЖРИ ЕЕ СВОЕЙ КУРИНОЙ МОРДОЙ!

Детячья анархия – целиком и полностью! Прежде чем я успеваю решить, на кого из деток зарычать, мелодия звучащего органа меняется, раздаются звуки, под которые мне надлежит ступить в проход в сопровождении Гэвина и Мелиссы.

Быстро склоняюсь к обоим, смотрю на них в упор – сурово и решительно, как только могу.

– Послушайте вы, два маленьких чудовища. Как только ступите ногой за эти двери, будет лучше, если вы повесите себе на мордочки улыбки, а все, что издает звуки в вашем теле, законопатите. Только попробуйте заговорить, пихнуться, толкнуться, ругнуться, заспорить, а то и просто косо глянуть друг на друга, я как пить дать вытолкаю вас под зад коленом из этой церкви и запру в подвале со страшными клоунами.

Я шиплю, подчеркивая, что вовсе не шучу, и распрямляюсь, подтягивая перед своего длинного платья без бретелек.

– Если я клоуна увижу, я ему как дам по яйцам!

– Гэвин Аллен! – рыкаю я.

– Что? Мы же еще не переступили за эти двери, – твердит он, тыча пальцем в закрытый проход.

– Малец где-то прав, – шепчет Лиз.

– Не балуй, – цежу я сквозь стиснутые зубы, при этом поворачиваюсь и киваю двум церковным служкам, давая знак, что они могут распахивать обе створки дверей для моего выхода. Когда я делаю первый шаг по проходу, слышу, как Гэвин шепчет Мелиссе:

– Моя мама не побоится стукнуть маленького.

Спасибо еще, моя угроза действует, и оба ребенка следуют по церкви до самого конца, не поубивав друг друга. Церемония прекрасна, единственная заминка происходит во время причастия.

Лиз – католичка, а потому настояла на полном обряде, принятом в римско-католической церкви. Картер «своего рода» католик, то есть в детстве был крещен, принял первое причастие и исполнял все другое, что требовалось, но в церковь он ходит только по большим праздникам, на свадьбы и похороны. Тем не менее, когда доходит черед до причастия, он встает в очередь и берет с собой Гэвина, поскольку по ходу церемонии сын оказался с ним в одной стороне церкви.

Я‑то всамделе ни в какую религию не верю, но у меня хватает ума время от времени посещать службы – на тот случай, если кто-то это отмечает. Сейчас сижу себе, как и положено, в первом ряду, рядом с другой подружкой невесты (не католичкой), и мы наблюдаем за процессией, улыбаясь проходящим мимо. Вытянув шею, радостно смотрю, как Картер, держа Гэвина за руку, становится перед священником и получает маленькую облатку тела Христова. И тут в тихой строгости происходящего, когда тишину нарушают только чарующие звуки органа, сквозь умиротворенность прорывается голос Гэвина:

– Что тебе в рот сунули?

Прикусываю губу и ежусь оттого, с какой легкостью разносится голос Гэвина по всей церкви. Картер наклоняется и что-то шепчет Гэвину, когда они поворачиваются и направляются на свои места в первом ряду на противоположной от меня стороне церкви.

– ДАЙ МНЕ ТО, ЧТО У ТЕБЯ ВО РТУ!

Прикрываю глаза рукой, но все ж успеваю заметить, как Гэвин своей ручкой лезет Картеру в рот. Картер отмахивается от его руки и, когда они усаживаются, достает из кармана брюк свой сотовый телефон и вручает его Гэвину. У того аж лицо счастьем светится, когда он выхватывает мобильник из руки отца, потом Гэвин тихонько сидит рядом. Картер явно быстро усваивает родительскую истину: ничто не срабатывает так здорово, как подкуп. Несколько секунд – и первые такты шлягера «Сердитые птички» пробиваются сквозь мягкий гуд органной музыки. Картер тут же отбирает у Гэвина телефон, чтобы отключить мелодию, а тот вопит, возражая: «Э‑э‑э‑эй! Я же слушал это!»

Наконец церемония завершается, и следующую пару часов мы проводим, позируя фотографу. Я оглянуться не успела, как праздничный обед подошел к концу. Сидим, ожидаем, когда уберут со стола. Всякий раз забавно сидеть лицом к лицу с толпой из двухсот незнакомцев, давая им возможность поглазеть на то, как ты ешь.

Картер, по-быстрому сбегав в туалет, садится рядом со мной, и я замечаю, что он потирает плечо от боли.

– Что стряслось?

– На обратном пути из туалета встретил Дженни и Дрю. Ей захотелось узнать, в восторге ли я от набальзамированной курицы, которую нам подавали за обедом, – пояснил Картер, подняв одну бровь.

– Как я понимаю, ты сказал ей, что блюдо называется «цыпленок под бальзамическим соусом»?

– Нет. Я спросил ее, не новое ли это блюдо придумали в «Макдоналдсе», чтоб подавать вместе с макрибом?[48] Дрю и саданул меня.

Я оглядываюсь и натыкаюсь взглядом на отца, который подымается из-за стола. Он сообщает, что отваливает пораньше, и предлагает взять Гэвина к себе домой. Бросаю взгляд на стул рядом с собой, на котором в данный момент спит Гэвин – лежа на животе и свесив голову и руки-ноги до пола.

– Нет-нет, я не била его дубинкой, как тюленят на охоте, – успокаиваю я отца, когда тот, упершись руками в стол, склоняется, чтобы рассмотреть внука.

– Твоя мать начинает нахваливать народу Урочный Час. Думаю, это сигнал для меня убираться подобру-поздорову, – говорит мне отец. Я встаю, Картер берет Гэвина со стула на руки и передает его Папане.

– Что еще за Урочный Час? – спрашивает Картер, пока мы провожаем взглядами Гэвина, который, вздохнув, зарывается лицом деду в плечо, бормоча что-то про моргающий свет и ослиные лягания.

Мой отец зло щерится на Картера, потом смотрит на меня:

– Я вас оставляю. Обсудите вдвоем традицию Урочного Часа, введенную Рэйчел Морган.

Мы прощаемся с Папаней, и, когда дверь зала закрывается за ним и Гэвином, раздается голос моей мамули, усиленный микрофоном:

– УРОЧНЫЙ ЧАС! НАСТАЛ УРОЧНЫЙ ЧАС! Через пять минут все встречаемся у бара.

Закрываю глаза и вздыхаю, услышав, как Джим издает возбужденный вопль и вскакивает со своего места.

Когда я открываю глаза, Картер провожает взглядом толпу человек в двадцать, которые под предводительством Джима шагают к бару.

– Что происходит?

– Картер! Теперь, когда ты стал членом семьи, пора узнать про грандиозную традицию, какой является Урочный Час, – восклицает моя мать, прокладывая себе путь меж нами, подхватывая нас обоих под руки и увлекая за собой к бару. – Это вековой ритуал, которого моя семья придерживается на каждой свадьбе, ратуя за долгую счастливую совместную жизнь новобрачных и за то, чтобы все их взлеты и падения происходили только в спальне.

Джим становится возле бара, от волнения пританцовывая на мысочках, пока мы идем к нему.

– Миссис Морган! – восклицает он с широкой улыбкой. – Каков первый пункт повестки дня на этом сборище Урочного Часа?

– Я так просто уверена, что сегодня вечером первое в повестке дня – виски, мой красавец-мужчина, – отвечает мамуля, шлепая Джима по заднице, и тут же призывно машет рукой кому-то за другим столиком.

– Постойте, хоть секундочку подождите, – орет мать Лиз, бегом догоняя нас. – Надо торт разрезать, и вы еще первый танец не станцевали, и фотографу еще нужно…

Моя мамуля заступает Мэри дорогу и взмахивает рукой, не давая приблизиться к Джиму:

– Мэри, милочка, вы, похоже, в большом напряге. Вы когда в последний раз пользовались пулей, которую я вам в прошлом году на день рождения подарила, вы испытали хорошенький, полный оргазм?

Мамуля, достаточно много лет имея дело с Мэри Гэйтс, в точности знает, как отвлечь ее внимание на что-то другое. Это как раз тот случай, когда приятно наблюдать, как она берет на мушку половую жизнь кого-то другого. Мэри фырчит, брызжет слюной, не находя слов, а мамуле только того и надо: сверка соответствия хода свадьбы предначертанному порядку забыта.

– Должен признаться, меня малость удивляет то, что ты была девственницей в ночь, когда мы встретились. Как такое возможно, чтоб твоя мама ни разу не преподнесла тебе мужика-целколома в подарок ко дню рождения? – спрашивает Картер.

Джим издает радостный вопль, видя, как его теща, почитай, бегом бежит от бара и орет бармену, чтоб налил двадцать порций виски для всех.

– По правде, Урочный Час – это всего лишь лишний повод надраться в хлам на свадьбе? – спросил Картер.

– Верное понимание, – отвечаю я, принимая стаканчик, наполненный янтарной жидкостью, который передают мне. – Назвать это Часом Глупостей было бы слишком явно.

– Полагаю, поскольку ты пьешь, значит, этот роскошный жеребец все еще не обрюхатил тебя еще раз, – делится своими мыслями мамуля, сама припадая к стопке.