Он отодвинулся и обошел стойку с другой, дальней от меня стороны, одновременно вынимая из кармана телефон.

— Готовы? — почти сразу с кем-то заговорил. В голосе звучало что-то вызывающее. — Я выезжаю, пересекаемся у красной звезды.

Как только он скрылся за дверью, я села в еще теплое кресло и уставилась в экран. Фильм включать не стала, потому что сейчас мне нужно было решить другой вопрос. И решить очень быстро.

Я довольно легко расправляюсь с тем, что голова забивается звуками его голоса, его взглядом, улыбкой, линией плеч и даже движением головы, когда он к кому-нибудь поворачивается… в общем, со всякой ерундой, когда Танкалин ведет себя, как последняя сволочь. Но что делать, если он вдруг начинает вести себя смирно и даже более того… мило?

Совершенно определенно такой Танкалин меня пугал. Я боялась его. Или… себя?

Пришлось вспомнить пару его "коронных фраз", выражение лица, когда он их изволил озвучивать и я решила, что этот метод вполне можно применять в случаях, когда снова придется с ним общаться.

Я еще и не с такими трудностями справлялась, что мне Танкалин!


На неделе меня поджидала неприятность, в которой тоже была виновата я сама. За неделю до этого среди сокурсников составили список желающих посетить семинар по основным различиям культуры запада и востока. Когда пришли билеты, выяснилось, что я осталась без билета, потому что мое имя чудесным образом из списка испарилось. А так как список составляла одна из подружек Цукениной, даже далеко за объяснениями ходить не пришлось. Но если я прощала мелкие подлости, то простить вещь, которая влияла на мою учебу я уже никак не могла. Как только окончательно выяснилось, что семинар проплыл мимо меня, я вскочила, решив не откладывать в долгий ящик, а сразу во всем разобраться и без предисловий обратилась к Цукениной.

— Олеся, нам нужно поговорить. Пойдем, выйдем?

Вокруг замолчали. Цукенина вскинула голову и как-то странно прищурилась.

— Пойдем поговорим! — настаивала я. Последнее время мы со Стоцким пересекались крайне редко, раз-два в неделю за обедом. Так сколько можно трепать мне нервы, учитывая, что ни одной попытки заговорить с ним самим она так и не сделала?

Олесю тут же загородила собой преданная Альтина.

— Никуда она с тобой не пойдет.

— Я не к тебя обращаюсь!

— Она с тобой не пойдет, отойди!

— Цукенина? — пришлось отклониться и заглянуть Альтиной за спину. — Ну? Идем?

Та сжала губы.

— Отстань от меня, — негромко сказала.

И что это такое? Как мне понимать подобный ответ? Пакостить она, значит, будет, а разговаривать нет? Что прикажете делать, караулить ее что-ли перед занятиями? Живут они с Альтиной, надеюсь, не вместе? Окружающее нас любопытство становилось все гуще и приторней, Альтина все больше надувалась от важности своей защитной миссии, так что пришлось отступить. Разберемся чуть позже…

На последней паре мы получили список тем для рефератов по философии и вечер пришлось сидеть в библиотеке, пытаясь понять, зачем философы столько времени тратили на свои мозгодробительные высказывания. Хотя… почему не потратить, если лежишь себе в саду на кушетке, рабы подают вино и виноград, а преданные ученики, открыв рты, сидят у твоих ног и внимают вылетающей из твоих уст мудрости?

Днем мне позвонила секретарь и сказала, что в субботу у Павла Николаевича будет встреча с партнерами из Англии, соберутся они у него в кабинете, а после отправятся в ресторан, так что мне придется приехать пораньше.

В среду и четверг Танкалина я не видела и хотя обычно меня это не волнует, но сейчас было не совсем обычный случай — я каждое утро видела Бшников, а с ними Векину, значит, Танкалин в институте не появлялся совсем… А куда делся, интересно?

Рабочий вечер четверга шел тихо и спокойно. Но часов в девять, когда Никита уже собирался линять домой у входа появился Павел Николаевич. У него была опущена голова и очень усталое лицо, словно он слишком много и безрезультатно думал. Осунувшееся и почти серое, что на фоне светлого костюма выделялось еще сильнее.

— Кости тут не было? — спросил, даже не здороваясь.

— Нет… А что случилось? Он что, пропал? — я тут же напряглась. Танкалин младший, конечно, не самый приятный тип из всех мне известных, но это еще не повод желать ему всяческих неприятностей.

— Нет, Аленка, — дядя Паша устало облокотился о стойку, опуская голову, — просто он предпочитает в этот день побыть один, я думал, может сюда придет. Но говоришь, нет… Кстати, вот еще что, иди домой, сегодня будет внеплановый выходной. Никита здесь еще? Да? Пойду скажу, он тоже может быть свободен.

Павел Николаевич так стремительно направился к серверной, что я не успела вылезти на рожон с вопросом, а что, собственно, сегодня за день? Уже через минуту Никита шел к выходу в сопровождении дяди Паши, они со мной попрощались и, переговариваясь о делах, исчезли на лестнице.

Уйти пораньше домой я никогда не против, тем более по вечерам метро и автобусы пустые, это так необычно и кажется, будто совсем в другом городе оказался, непохожем на тот чересчур суетливый и шумный, каким он становиться, когда встает солнце. Но сначала я зашла в магазин напротив нашего офиса, продукты, конечно, на метро тащить бы я не стала, но мне нужны были мелочи вроде шампуня, зубной пасты и мыла, а у нашего дома магазинчиков с подобными товарами мало, а в тех, что есть продается не пойми что с просроченным сроком годности и по завышенным ценам. Где нельзя заработать на продаваемом количестве, зарабатывают на повышении цены, это же и ежу понятно, а не то что первокурснику престижного института.

И, конечно же, выйдя из магазина, где я, кстати, несмотря на позднее время, попала в очередь, я вспомнила об оставленной на столе офисной стойки библиотечной книжке по философии, которую, признаться, взяла только из-за картинок. Лица такие у этих философов интересные, перекошенные какие-то, смешные или воодушевленные, ни одного равнодушного. Страшная это все-таки наука, оказывается.

Охрана, естественно, пропустила меня без единого звука протеста. Я вошла в дверь на втором этаже и сразу его увидела. Танкалин младший сидел на диванчике, на котором мы тогда так душевно пообщались на тему моей личной жизни, сидел, уткнувшись лицом в руки и от его потерянной позы становилось страшно.

— Кос… Танкалин! — дядя Паша прав, он и правда сюда пришел. Зачем? — Что ты здесь делаешь?

Он быстро поднял голову… Вначале показалось, что он плакал, но нет, глазницы впавшие, словно он долго не спал, но глаза сухие, разве что такие страшные, словно он сидел тут не один, а в окружении каких-то жутких кошмаров.

— Это ты что здесь делаешь? — его губы дрогнули и он их тут же крепко сжал. — Отец должен был всех отпустить.

— Я книгу забыла, — пожала плечами. — Что случилось? Павел Николаевич тебя искал.

И опять этот всплеск страха в глазах… Если бы они блестели хоть немного сильнее, я бы точно сказала — он плакал. И нахмуренный лоб, как у человека, который сосредоточен и сдерживается, чтобы не думать о чем-то неприятном.

— Что случилось? — спросила я еще тише. С ним творилось что-то необычное, а мой дурацкий, основанный на жалости женский инстинкт тут же потребовал подойти и попытаться его успокоить. Обнять покрепче и убедить, что все хорошо. Сдержаться было непросто…

— Сегодня пять лет, как не стало деда, — почему-то ответил он. Сильно удивлял сам факт того, что Танкалин ответил, но еще необычнее звучало объяснение… Пять лет очень большой срок, скучать по человеку, конечно, будешь всю жизнь, но чтобы до сих пор иметь такое лицо, будто дед умер только что… Это как-то неестественно.

— Мне жаль. Ты его очень любил?

— Очень.

— Столько времени прошло…

Он странно повел головой, словно отряхиваясь от моих слов. Как же сложно бороться с инстинктами! Пришлось обхватить руками себя, чтобы хоть куда-то их деть.

— Хочешь, я тебе кофе сделаю? — неожиданно предложила я.

И сразу же о своих словах пожалела… Что ж я мелю вообще, какой кофе? Танкалин тоже, видимо, не понял, потому что целую минуту молчал, опустив глаза. Но забирать предложение обратно уже, к несчастью, было поздно.

Потом он очень глубоко вздохнул и очень медленно поднялся. Посмотрел уже спокойно и свысока, будто вспомнил, кто тут хозяин, а кто так… мимо проходил.

— Нет, мне пора идти, — металлическим тоном сообщил.

— Ладно, — мгновенно согласилась я. Настаивать не буду, итак жалею, что предложила. Глаза, однако, пришлось отвести, слишком резкий у него был взгляд.

— И пожалуйста, Павлова, — вдруг добавил он, — не вздумай устраивать на меня охоту!

— Не поняла?

— Да у тебя же на лице все написано… Ты же до сих пор меня воспринимаешь, как своего детского партнера по играм. Тебе кажется, я притворяюсь, а на самом деле полон всяческих достоинств, каким и должен быть твой детский друг? Но это не я, пойми, наконец! Того мальчишки давным-давно нет! Ничего прежнего не осталось, он давно уже вырос, перестал быть идеальным и прекрасно знает цену окружающего мира!

— Сомневаюсь… — я тут же спохватилась. — Не в смысле, что от тебя прежнего ничего не осталось, тут ты мои сомнения быстро развеял. Сомневаюсь, что так уж хорошо знаешь мир, тоже мне, великовозрастный старец. Что за снисходительное выражение у тебя на лице все время, как будто ты жутко вырос, а мне так и осталось десять лет!

Он быстро наклонился, как будто вперед стал падать, но сразу же остановился.

— Я все сказал, — жестко добавил, развернулся и торопливо ушел.

Ах, надо же! Тоже мне, ценная добыча, на которую все желают охотиться. На кой черт ты мне сдался? Плевать мне на тебя!

И все же… настолько горевать по деду, да еще и через такое время. Еще одна вещь, совершено неподходящая типажу нового, незнакомого мне Танкалина.