Джулия Грегсон - Пряный аромат Востока

– Мой большой чемодан развалился, – сказал он ей.

Ее поразили тишина и холод дормитория, но тут она с облегчением увидела приколотую к его подушке записку, на которой корявым мальчишеским почерком было нацарапано его имя. Значит, кто-то хотел с ним попрощаться. Не читая письмо, Гай порвал его и бросил в корзину для бумаги.

– Вот, – проговорил он. – Теперь все.

Записка заставила порозоветь его белые, как мел, щеки. На шее запрыгал юношеский кадык. Вива сделала вид, что ничего не замечает. «Он огорчен сильнее, чем я думала», – сказала она себе, вспомнив, как сама ненавидела холодный монастырский пансион в Северном Уэльсе и как все равно считала его много лет своим домом.

– Вот это вы тоже уберете в чемодан? – спросила она и показала на ремень для правки бритв и грязную майку с желтыми пятнами пота под мышками.

– Нет, я оставлю их тут.

– Ну что ж, – произнесла она с наигранной бодростью, – двинемся? С мистером Партингтоном я уже поговорила.

– Да. – Он медленно обошел вокруг своей кровати, словно большое, очумелое животное, потом в последний раз окинул взглядом спальню.

– Вы хотите взять это? – Она подняла фотографию, лежавшую на умывальнике картинкой вниз.

Перевернув ее, она увидела высокого, широкоплечего мужчину в хаки, сделавшего «специальное» жокейское лицо перед фотографом. За спиной мужчины до горизонта простирались песчаные дюны.

– Мой отец, – сообщил он. Открыл чемодан и сунул фотографию поверх скомканной одежды.

– Вы не боитесь, что так она сломается? – Вива понимала, что уже говорит с ним как раздраженная взрослая.

– Я рискну, – ответил он и запер чемодан.

Она потащила вниз один из его чемоданов, а он взял другой. Вместе они пересекли отполированный вестибюль, Вива вышла последней и закрыла за собой дверь. И только сидя в такси, на полпути к станции она поняла, что никто – ни ребята, ни секретарша, ни учителя – не подошел к двери, чтобы попрощаться с ним.

Когда такси выезжало со школьной территории через железные ворота, он повернулся, взглянул на школу.

– Ублюдки, – прошептал он, а потом проговорил с широкой, неискренней улыбкой: – Извините, я, кажется, что-то сказал?

А она подумала: разумнее всего попросить таксиста вернуться к школе прямо сейчас. Там она скажет, что очень сожалеет, но не уверена, что справится с поручением. Но это означало бы потерять билет и потерять Индию, поэтому она прогнала свои предчувствия и сказала таксисту, чтобы он отвез их в Бат, к железнодорожному вокзалу.

Тори и Роза приехали, когда на борту «Императрицы Индии» еще лихорадочно готовились к отплытию. Индийские моряки в красных тюрбанах бегом перетаскивали багаж; на судно грузили ящики с фруктами и продовольствием; звякали судовые колокола, а на набережной немолодые музыканты хрипели «Неужели ты не вернешься?»[6]. Тори сдерживала как могла ликование и лишь улыбалась, стараясь не таращиться на поднимавшихся по трапу мужчин так откровенно: на загорелых моряков в морской форме, на немолодых, тепло одетых полковников, бледных молодых людей с умными лицами, молодых чиновников и на одного божественно привлекательного мужчину, смуглолицего, вероятно индийца, в необыкновенно красивом кашемировом пальто, который повернул к ней лицо и послал ей – несомненно ей – многозначительный взгляд.

Ах, мыслимо ли испытать такой восторг!

У трапа родители Розы спокойно беседовали с мисс Вивой Холлоуэй, к которой присоединился еще один ее подопечный, высокий бледный юноша в длинном темном пальто. Вот он со скрытой насмешкой посмотрел на ее мать, которая размахивала руками, шумела и суетилась. Что-то там по поводу чемоданов и билетов. Но сегодня Тори плевала на все.

Почти все утро они носились по палубам и осматривали пароход, на удивление просторный и импозантный. «Ну точно как отель первого класса, – приговаривала мать. – Совсем как «Мёрис» в Париже». От натертых до блеска деревянных полов пахло свежей мастикой; в курительных комнатах стояли глубокие кресла; столовую украшали причудливые росписи, свежие цветы и персидские ковры, а когда они заглянули в обеденный салон, на столах уже лежали громадные индейки и окорока; выбор сладкого зачаровывал – дрожащие бланманже, пирожные с кремом, фруктовые салаты и – у Тори потекли слюнки – лимонный пирог с меренгой.

Ее мать ахала от восторга, а потом все испортила, театрально прошептав: «Кое-кто окажется в своей стихии». А потом:

– Дорогая, прошу тебя, не переусердствуй, у тебя нет лишних денег на то, чтобы покупать новые платья, если ты не влезешь в эти.

И снова молчаливый отец вступился за Тори.

– Оставь ее в покое, Джонти, – сказал он дрожащим от эмоций голосом. – Не нападай на нее хотя бы сегодня.

После удара большого колокола пульс судна участился; над их головой затопали ноги, раздались приказы; музыка на набережной взвилась ввысь, рыдая, а родителей попросили сойти на берег.

Тори в последний раз взглянула на мать, стоявшую на набережной в нескольких шагах от отца, крошечную и решительную, на меховом палантине которой повисла цветная бумажная ленточка. Когда Тори нагнулась через поручень, мать расправила плечи и многозначительно посмотрела на нее.

– Осанка, – произнесла она одними губами. Тори немедленно выпрямилась и с горечью подумала: «Вот уж лицедейка, не унимается до самого конца».

Потом оркестрик сыграл трогательную прощальную мелодию, пароход вздрогнул, и они отчалили. И когда другие пассажиры рыдали, махали руками и напрягали зрение, пока их близкие не превратились в точку, у Тори сердце рвалось из грудной клетки в экстазе: свободна! Наконец-то свободна!

Час спустя Роза и Тори обнявшись стояли на палубе А под порывами ветра. Чайки, следовавшие за ними от Тилбери, одна за другой поворачивали назад.

Полы нового пальто Розы внезапно взлетели выше ее головы, и это вызвало у подружек приступ дикого хохота.

– Как у тебя настроение, ничего? – спросила Тори. У Розы был такой вид, словно она вот-вот расплачется.

– Да, Тори, у меня все хорошо – честное слово. Но я думаю, что нам пора спуститься в каюту и заняться чемоданом. А ты?

– Через пять минут пойду, – ответила Тори. – Хочу выбросить корсет в море.

Роза вытаращила глаза и, несмотря на грусть, засмеялась.

– Да мать тебя убьет!

– Она не умеет плавать, – ответила Тори, сверкнув своими огромными глазами.

Корсет. Мать принесла его в спальню дочери, когда Тори упаковывала чемодан, и положила на кровать, словно сморщенного розового младенца.

– Я привезла его из Парижа, – громким шепотом сообщила она, – хотела устроить тебе сюрприз. Он сделает тебе такую талию, такую, как надо, comme ça. – С глупой заговорщицкой улыбкой она соединила пальцы в кружок. – Если ты не наденешь его под персиковое крепдешиновое платье, оно будет смотреться на тебе как тряпка. Предупреждаю тебя, Си Си Маллинсон очень, очень требовательная к стилю, – сообщила она, снова призвав на помощь авторитет их бомбейской покровительницы.

Несмотря на все свои благие намерения не ссориться с матерью перед отъездом, Тори воскликнула с досадой:

– Мамочка, сейчас их уже никто не носит, – что, конечно, было не так, а затем добавила без всякой логики: – И вообще, если у меня от жары начнут плавиться мозги, я не смогу его носить.

На мгновение Тори даже ожидала получить удар по лицу – в сильном раздражении мать распускала руки, – но та лишь фыркнула и отмахнулась от нее, как от назойливой мухи. В ее глазах Тори прочитала презрение, и оно было обиднее, чем гнев. Казалось, мать подумала: «Вот и оставайся тогда толстой и некрасивой, а я умываю руки».

– Послушай… – Роза снова поднялась на палубу; у нее был растерянный вид. – Очень глупо, но я не могу найти ни мисс Холлоуэй, ни нашу каюту – они все одинаковые.

Она пыталась улыбнуться и убрать дрожь из своего голоса, но Тори видела, что бедняжка выбита из колеи. В школе Роза всегда была спокойной и прилежной, она вместо Тори убирала в коробку разбросанные карандаши и отыскивала потерянную домашнюю работу. Теперь роль старшей перешла к Тори; они пошли по палубе, держась за руки и испытывая легкую тошноту. Когда ветер подтолкнул их к ступенькам, они увидели странного мальчика, который стоял во время отплытия рядом с мисс Холлоуэй. Теперь он сидел в шезлонге и глядел на море, а его нога выстукивала какой-то ритм, словно он слушал музыку.

– О, привет, – сказала Роза, – мы ищем мисс Холлоуэй. Ты не знаешь, где она?

– Нет, понятия не имею, – ответил он. – Извините. – Отвернувшись от них, он снова уставился на волны.

– Фи, как грубо, – возмутилась Роза, когда они спускались по ступенькам к каюте стюарда. – Я очень надеюсь, что нам не придется есть с ним за одним столом.

– Мы откажемся, – решительно заявила Тори. – Я поговорю об этом с мисс Вивой. Придумаю какую-нибудь причину.

Возле лестницы краснолицый полковник давал указания худенькому индийцу, который мучился с его огромным дорожным сундуком.

– Так, влево, еще немного, вот так, молодец!

Модная дама проверяла перед зеркалом свои накрашенные губы и говорила маленькому мальчику:

– Да, неприятно, но тут я ничего не могу поделать. Потребуется время, чтобы привыкнуть к жизни на море.

– Боюсь, что мы потеряли ключи от нашей каюты. Как глупо! – сказала Роза стюарду, а тот был моментально ею очарован. Так она действовала на мужчин – они таяли от ее невинной улыбки, нежного голоса, нерешительного тона. Он сказал, что сейчас не его смена, но он все равно проводит их и покажет, где их каюта. Он провел их мимо бара, где оркестр играл «Разве она не красотка?»[7], затем мимо салона, где официанты в белоснежной униформе накрывали столы.

– В первый раз едете на восток? – безразлично поинтересовался он у Тори.

– Да, – ответила Тори. – Моя подруга выходит замуж, а я буду подружкой невесты.