Был базарный день, и толпа на улице становилась все гуще. Только что мимо нее прошел мужчина, который нес двух живых цыплят, – она улыбнулась ему в ответ. «Халлоо, – сказал он, – юная мисс!» На следующем углу мальчишка, с которым она виделась в приюте, при виде нее пустился в спонтанную пляску.

Фрэнк. Если он придет сегодня вечером, решила она, сворачивая на Тамаринд-стрит, она выпьет с ним, может, поужинает, и ничего больше. На этой неделе Уильям прислал ей холодное письмо, написанное его аккуратным почерком; он настойчиво убеждал ее вернуться в Англию, когда она заберет сундук.

«Я уверен, что именно этого хотели бы твои родители, – не представляю, как бы им понравилось то, что ты разъезжаешь по Индии одна».

Вспомнив его слова, она молча покачала головой: да как он смел говорить от лица ее родителей, когда на самом деле его интерес к ней был в основном плотским! Когда она вспоминала его черные носки, белые ноги, напряженную улыбку, с какой он ложился в постель рядом с ней, – ее тошнило. В какую ужасную неразбериху все превратилось! Впрочем, она больше не винила его, это была ее ошибка; виной всему было ее одиночество, и только теперь она видит, какой потерянной и неуверенной в себе она была в то время.

– Больше такое не повторится, – пробормотала она под нос, подходя к приюту.

Жара волнами отражалась от бетона. Был четверг, день, когда «Тамаринд» открывал двери для местных жителей. На улице тянулась длинная очередь людей, мечтающих показаться доктору. Молодая мать сидела на бордюре под сломанным зонтиком, на ее коленях словно листок распластался ребенок. Рядом с ней мужчина махал веером на жену, опиравшуюся на поручни. Эта шаркающая очередь несла с собой все болезни бедности: глисты и чирьи, туберкулез, гастроэнтерит, тиф, холеру, даже проказу – все складывалось у ног двух многострадальных докторов-волонтеров, которые принимали пациентов на веранде в занавешенных кабинках.

Через восемь часов, когда Вива выкупала детей, приготовила постели и помогла в конторе, она снова шла домой по пыли, казавшейся розовой на закате. Фрэнк. Мысли о нем не оставляли ее весь день, но теперь у нее гудели ноги, а платье липло к спине, и она боялась, что он явится слишком рано. Ей нужно время, чтобы помыться, вздремнуть и больше не чувствовать себя такой уязвимой.

Она поднялась по лестнице, слабо надеясь, что из двери выглянет мистер Джамшед, как он иногда делал, и настоит на том, чтобы она зашла к ним «выпить и поболтать».

Обычно в это время, помывшись и перекусив, она зажигала лампу и садилась писать, но сегодня легла на постель, закрыла глаза и стала думать, что ей надеть к приходу Фрэнка. Красное платье – слишком празднично, слишком многозначительно для такого события. Ну а синяя юбка с блузкой – скучно. Тут она рассердилась на себя – какое ей дело до того, понравится ее наряд Фрэнку или нет. С этой мыслью она и заснула.


Она резко села в постели, услышав стук, и посмотрела на дверь. За матовым стеклом вырисовывался темный силуэт. Она надела шелковое кимоно и попыталась включить свет. Не получилось.

– Подождите секунду. – Она возилась со свечкой. – Свет выключили. Вот всегда у них так!

– Вива, – раздался из-за двери его голос.

– Фрэнк, подожди.

Когда она открыла дверь, он стоял в желтоватом свете керосиновой лампы, которую мистер Джамшед выставил на лестницу. Он похудел, в нем стало меньше мальчишеской прыти, но улыбка была прежняя, как и копна волос цвета жженого сахара.

– Я опоздал, – сказал он. – Привезли тяжелого больного, и меня было некому заменить.

Он глядел на нее, словно не веря своим глазам.

– Можно мне войти?

– Подожди минутку. – Она плотнее запахнула кимоно. – Я неожиданно заснула. Я… – Ей очень не нравилась мысль о том, что он примет за какой-то намек ее легкомысленный наряд. – Ой, подожди секундочку.

Она захлопнула перед ним дверь, повернулась в темноте и ударилась локтем о стенку, когда надевала красное платье. Заколола серебряным гребнем волосы и зажгла две свечи.

– Теперь можно, – сказала она, открывая дверь. – Заходи! Только тут у меня ужасный беспорядок.

Он постоял в дверях, словно в нерешительности. Его взгляд задерживался то на чарпое, низкой индийской кровати, то на пишущей машинке, то на картинке, которую нарисовала для нее Талика – она висела на стене над рабочим столиком.

– Раз уж мы сегодня встретились в такой домашней обстановке, то можно, пожалуй, перейти на «ты». Как считаешь? Кстати, ты что же, не запираешь дверь? – скороговоркой спросил он.

– Иногда запираю, не всегда. Хозяин дома запирает на засов уличную дверь.

Казалось, его не убедил ее ответ, и она почувствовала досаду. Какое ему дело до ее комнаты?

– Свет часто гаснет?

– Все время. Но мистер Джамшед сказал, что погода становится жарче, и скоро начнут дохнуть крысы, которые перегрызают электрические кабели. Честно говоря, не очень-то верится. По-твоему, так и будет?

Она слишком много говорит… мелет всякий вздор…

– Возможно. – Судя по тому, как он выпячивал губы и делал вид, что обдумывает ее вопрос, она заподозрила, что он тоже робел. И это тоже ее раздражало. Исчезла былая непринужденность в их отношениях, и Вива не была уверена, что хотела бы ее вернуть.

Зажегся свет, опять замигал. Его мигание, казалось, подчеркивало напряженность и неуверенность, возникшие между ними. Когда свет снова погас, Вива даже почувствовала облегчение.

– Я не могу думать в темноте, – сказал Фрэнк. – Лучше давай поужинаем где-нибудь. Я приглашаю.


Вечер был теплый. На Джасмин-стрит на щербатые тротуары из окон падали квадратики желтоватого света. Мужчины в длиннополых одеждах неторопливо шли домой из закрывшихся базаров. На углу улицы слонялись уличные девицы с огромными накрашенными глазами, в броских украшениях.

– Если не возражаешь, давай пройдемся, – предложила она. – В нескольких улицах отсюда есть заведение под названием «У Мустафы». Там делают лучшие пани пури в Бомбее. Это займет минут десять – не больше.

– Нормально, – ответил он и улыбнулся ей, почти как раньше, хотя его лихая самоуверенность куда-то исчезла.

На следующем углу в кафе мужчины играли в шашки в клубах табачного дыма. Когда один из них повернулся и посмотрел на Виву, она почувствовала, как напряглась рука Фрэнка.

– Ты ходишь здесь одна? – спросил он.

– Да. Я не боюсь.

– Может, и стоило бы.

– Какой смысл бояться того, что ты все равно не можешь держать под контролем? – возразила она и мысленно добавила: «Когда самое плохое все равно уже случилось». – И вообще, большинство людей тут невероятно добрые, – продолжала она вслух. – Нам должно быть стыдно перед ними.

– Ты тут совсем одна, – сказал он, – и не слишком доверяй незнакомым людям.

Его замечание вызвало досаду. У него нет права так разговаривать с ней, подумала она и, высвободившись, пошла впереди него. Ей надоели мужчины, делающие вид, что заботятся о ней – вот как Уильям, – а на деле лишь выпендривающиеся или стремящиеся уложить ее в постель.

– Слушай, – сказал он, догнав ее, – я беспокоюсь за тебя, и ты поймешь причины, когда я все тебе расскажу. Гай Гловер пытался тебя отыскать?

– Нет. – Она остановилась под фонарем, окруженным абажуром из мошкары и бабочек. – Но Роза написала мне, что они с Тори наткнулись на него в яхт-клубе. По-моему, он что-то сказал насчет своего долга, который хочет мне вернуть.

Фрэнк повернулся к ней.

– Не бери!

Она удивленно подняла брови.

– Почему не брать? Я их заработала. Он остался мне должен, кроме того, теперь он может себе это позволить – Роза пишет, что он устроился фотографом на киностудии.

– Не бери, – снова предупредил он. – Обещай мне, что не возьмешь. Если тебе нужны деньги, я дам тебе взаймы или попроси у своих родителей.

– У меня нет родителей, – ответила она. – Они давно умерли.

– Извини.

– Ничего, ты в этом не виноват, – как обычно, ответила она.

– Я понимаю, – согласился он, погрустнев, и хотел сказать что-то еще, но она его остановила жестом.

– Мы пришли, – сказала она. – Это кафе «У Мустафы».

Ей все больше нравилось это кафе с его поцарапанными столиками, старыми стульями и потускневшими от безжалостного солнца видами Акрополя. Его владелец, небритый грек, добрый и юморной, был одет в этот вечер в длинную кашемировую блузу. Он встретил их сияющей улыбкой, принес бутылку вина и, прежде чем налить, старательно протер бокалы. Еще он принес оливки, орехи и закуску меззе.

– Если ты когда-нибудь захочешь рассказать мне о своей семье, я буду рад – можешь мне довериться, – сказал Фрэнк, когда они остались одни.

– Спасибо, – поблагодарила она. Ей было жалко, что в его взгляде появилась настороженность. – Но мне правда больше нечего сказать. – Она с отвращением вспомнила тот день, когда она рассказала обо всем Уильяму, и что было потом. Ее одежда на полу, его аккуратно повешенный костюм, лживая искренность.

– Расскажи мне про Гая, – сказала она. – По-моему, мы для этого сюда и пришли.

Фрэнк чуточку помолчал.

– Ладно, – сказал он наконец – я расскажу тебе все, что знаю.

Он налил ей вина и подождал, пока она его выпьет.

– Родители выгнали Гая в прошлом месяце – подозреваю, что они начали его бояться. Мать написала мне отчаянное письмо и вроде как извинялась. Мол, они даже не представляли, в каком он был состоянии. После его ухода она прибиралась в его комнате и обнаружила много странных вещей: схемы, дневники. По ее словам, там было довольно много про тебя – что-то насчет темного ангела мести.

– Господи! – с усталым отвращением пробормотала она. – Что это значит? Он окончательно спятил?

– Трудно сказать. Я прочел много литературы по умственным расстройствам и встречался с Гаем, потому что его случай меня заинтересовал. Слышит голоса и все такое. В медицинской науке появилась новая болезнь под названием «шизофрения», о ней написал доктор по фамилии Фрейд. Это расщепление сознания. Прежде при лечении таких людей врачи исходили из того, что те либо порочны, либо озлоблены, но теперь наука пришла к выводу что это, возможно, психическое заболевание. Конечно, все это, возможно, вздор, и Гай просто хамелеон, но все же, ну… я не хочу тебя пугать, но полагаю, что он может быть опасен. В любом случае индиец, с которым он подрался на пароходе, был изрядно разукрашен.