Джулия Грегсон - Пряный аромат Востока

– Не ешь, Джек, – сказала она. – Это абсолютно отвратительно.

По ее щеке поползла крупная слеза. Он продолжал есть.

– Ничего, съедобно, – отозвался он. – Почти что.

– Гадость. Прошу тебя, ты можешь сказать слугам, чтобы они шли спать? – Она смотрела, как на скатерть капали ее слезы. Какая мука – плакать, когда на тебя смотрят.

Джек встал с тяжелым вздохом. Подошел к кухонной двери.

– Jao! Jaldi! Дургабаи и Динеш, мы с мэмсахиб хотим быть одни.

Когда дверь закрылась, он сел рядом с ней.

– Прости, – сказала она наконец. – Я вела себя как полная дура. – Она жалобно взвыла и вытерла глаза салфеткой.

– Роза, в чем дело?

– Тебе очень не нравится моя стрижка, да? – Она всхлипнула.

– Ну… – казалось, он страшно удивился, – да нет, так… вполне… Но ради бога, Роза, никогда не плачь вот так, при слугах.

– Извини, – сказала она.

Он встал и подошел к окну. Она глядела на его спину, подавляя желание крикнуть, что, конечно, дело не только в ее нелепой стрижке.

Резко отодвинув стул, она вскочила.

– Пожалуй, я лягу спать, если не возражаешь.

– Нет, конечно, – ответил он. – Думаю, тебе надо лечь.

– Вообще-то, я никогда себя так не веду, – сказала она в дверях.

– Это хорошо, – ответил он без улыбки.

Проплакав полночи, она обнаружила, что от таких безутешных, взрослых слез у тебя опухают глаза и мучает страшная жажда.

Но уже на рассвете, когда она почти что убедила себя, что ее замужество – сущая катастрофа, Джек явился к ней из гостевой комнаты, где спал в ту ночь. Он лег рядом с ней, обнял и пробормотал:

– Ох, моя бедная Роза, пожалуйста, не надо.

Это лишь подлило масла в огонь.

– Ты, должно быть, думаешь, что женился на сумасшедшей? – спросила она со злым смехом. Но тут же прижалась щекой к его груди и крепко обняла.

– Вот это другое дело. – Она слышала, как его голос гулко звучал в грудной клетке. – Теперь я все уже забыл.

Ей захотелось, чтобы он подольше обнимал ее вот так. Это все, о чем она мечтала. Но потом он поднял выше подол ее ночной рубашки, погладил ее по бедрам и делал все другие вещи, которые прежде так ее смущали.

– Роза, не отталкивай меня, – сказал он. – Не надо…

И вот впервые она определенно испытала нечто. Нет, не захлестывающее тебя счастье – о чем она мечтала и, не получив, была так разочарована во время медового месяца, – но крупицу какого-то животного утешения: что вот ты отдаешь и тебя принимают. Что-то такое, что лучше всяких слов.

– Хватит, хватит, глупое создание, – поддразнил он ее после этого. – Достаточно слез пролила.

– Я никогда не плачу, – заверила она его. – Спроси у Тори.

– Спрошу обязательно, в следующий раз, когда ее увижу. – Он погладил ее груди.

И они впервые заснули в объятиях друг друга.

Когда Фрэнк позвонил Виве и сообщил, что он вернулся в Бомбей и хотел бы с ней повидаться, она ответила не сразу.

– Ну, я Фрэнк, с парохода, – сказал он. – Вы помните меня?

– Конечно, помню. – Она улыбнулась и почувствовала, как ее слегка бросило в жар.

– Я хочу встретиться с вами и поговорить насчет Гая Гловера, – осторожно сказал Фрэнк. – Думаю, вам будет интересно узнать кое-что о нем.

– Ой нет, только не Гай! – с отчаянием в голосе воскликнула она. – Что еще он натворил? – Она услышала в трубке дыхание, что-то вроде вздоха.

– Расскажу при встрече, но не волнуйтесь.

– А я и не волнуюсь, – ответила она. – Я стараюсь вообще не вспоминать о нем. – На другом конце провода послышался стук, словно он хотел положить трубку.

– Как у вас дела, Фрэнк? – спросила она. – Где живете? Удалось найти работу? – Почему она говорила с ним так формально, словно брала интервью? Ведь на самом деле она улыбалась, потому что была рада слышать снова его голос, хотя он звучал чуточку странно.

– Я проводил исследования на севере, – ответил он. – Мы открыли пункт медицинской помощи в деревне под Лахором, в основном лечили детей. Но теперь наши гранты закончились, и я на несколько месяцев вернулся в Бомбей. Теперь работаю в больнице «Гекулдас Теджпал».

– Где это?

– Недалеко от Круикшанк-Роуд. А как у вас дела? – Отрывистый тон его голоса смягчился.

– Все замечательно, спасибо. – Она решила никому не рассказывать, какими ужасными были те первые недели – никогда в жизни она не была так близка к нервному коллапсу. – Поначалу было тяжеловато, но теперь я работаю в детском доме и немного пишу. В Бикулле у меня есть своя комнатка – ничего шикарного, но моя. У Гая есть мой телефон? – спросила она, когда его молчание затянулось. – Что-то случилось, о чем мне нужно знать?

– Это не телефонный разговор. – Голос Фрэнка понизился до шепота. – Можно я приду к вам? Когда вы вернетесь с работы?

Она быстро прикинула, сколько времени у нее уйдет на то, чтобы помыться после работы, нарядиться, причесаться и выглядеть презентабельно, а потом разозлилась на себя. Какое имеет значение, как она выглядит?

– Сегодня вечером я занята, – сказала она. – Как насчет завтра?

Он ответил, что ему было бы удобно.

Она продиктовала ему адрес, и разговор был закончен. Когда она положила трубку, на ней остались влажные следы от ее пальцев, словно от морской звезды на песке.

После этого разговора Вива встала и окинула взглядом свою комнату, стараясь посмотреть на нее его глазами. Когда она впервые вошла сюда, меньше месяца назад, эта крошечная комнатка показалась ей ужасной, даже пугающей, верным признаком того, что она опустилась вниз по социальной лестнице и падет еще ниже.

Комнатка была бесплатной, как Дейзи и обещала, а ее местоположение над лавкой мистера Джамшеда на Джасмин-стрит было очень удобным. Однако неряшливо покрашенные стены, по которым ночью бегали ящерицы, голая лампочка, низкая складная кровать чарпой, тонкая тростниковая циновка и такая же занавеска, загораживавшая газовую плиту, напомнили ей лондонские комнатки самого низкого пошиба, разве что в этой было жарко. В первую ночь она сидела на крошечном балконе, курила сигарету и глядела вниз на невзрачную улицу, удивляясь, какая нелегкая занесла ее сюда.

На следующий день она отмыла комнату до безукоризненной чистоты. Зажгла палочку с запахом сандала, чтобы убрать запах прогорклого масла. Положила на чарпой родительское лоскутное одеяло – его красные, зеленые и лиловые шелковые квадратики загорелись как витражное стекло, когда на них упали лучи солнца.

На второй вечер зашла Дейзи с вышитой подушкой, персидским стихотворением и букетиком гиацинтов.

Вива вставила это стихотворение в резную рамку и повесила на стене над постелью.

В выходной день они с Дейзи пошли на Чор-базар – Воровской базар – и купили столовые приборы, чайник и приличного вида кресло, которое она накрыла старой кашмирской шалью. Еще она нашла там старинное зеркало в оправе из эмали с синими и зелеными узорами и повесила его над раковиной. Наконец-то комната начинала ей нравиться.

Как-то в один из первых вечеров мистер Джамшед, образованный парс, огромный, веселый и шумный, нетерпеливо поманил ее через порог своего дома, словно она была какая-нибудь запоздалая блудная дочь. Усадил ее в кресло возле окна, откуда ей были видны голуби, стремительно летавшие на фоне закатного неба, и угостил чаем. Он представил ее своим дочерям, Долли и Каниз, красивым и уверенным в себе девушкам, которые коротко стриглись, красили губы и, вероятно, намного опередили по «цивилизованности» своего отца. «Они часто меня дразнят», – сообщил он Виве, а глаза его светились гордостью и восторгом.

Миссис Джамшед, полная и поначалу робевшая, настояла на том, чтобы Вива осталась на обед. Они сидели во дворике за длинным столом. Виву угощали фаршированной рыбой, завернутой в виноградные листья, рисом, овощами, а потом сладким пудингом с заварным кремом. В результате она чуть не лопнула от обжорства. Впоследствии миссис Джамшед познакомила ее с индийским словом русса – это когда блюда готовят и подают на стол с любовью. Еще она предостерегла ее – если в индийском доме ты не оставишь на тарелке немного еды, твою тарелку так и будут пополнять, пока ты не лопнешь.

В тот вечер, сытая и довольная, она лежала в своей новой постели, глядела на звезды, светившие сквозь потрепанные занавески, и со стыдом думала о том, как еще недавно, живя в Лондоне, она с таким недовольством отзывалась на просьбы тех, кто бывал в ее квартирке на площади Неверн, даже если речь шла о чашке сахара. Особенно если она что-то писала! Она поежилась при мысли о том, какой ледяной прием Джамшеды, такие образованные люди с хорошими манерами, получили бы в Лондоне, где лишь немногие домовладельцы предоставили бы им ночлег. Доброта, проявленная ими, поразила ее. Ей еще многому нужно учиться.

Ее работа в детском приюте «Тамаринд» началась два дня спустя. На эту работу она согласилась с абсолютно циничным намерением зарабатывать достаточно денег, чтобы иметь возможность что-то писать и, пожалуй, узнать какие-то подходящие истории, а затем отправиться в Шимлу и забрать «тот чертов сундук», как она теперь его называла. Но вышло по-другому.

В то первое утро она с тревогой вышла из автобуса. «Тамаринд», казавшийся издалека темным и ветхим, когда-то принадлежал богатому торговцу цветами. Вблизи Вива увидела элегантные окна, полуразрушенную лепнину, изысканные кованые балконы, теперь ржавеющие, – признаки былой красоты.

Джоан, жизнерадостная шотландская акушерка, провела ее по темным коридорам и спартанским спальням. Она сказала, что скоро отправится в экспедицию – исследовать уровень материнской и детской смертности в провинции и квалификацию деревенских повитух.