Бомбей, 6284 мили от Лондона. разница во времени: пять с половиной часов 7 ноября 1928 г

Дорожные чемоданы Тори и Розы были упакованы и выставлены в коридор, когда Найджел постучался в их каюту.

– Сообщение от капитана, мисс, – сказал он, заикаясь. – Последний молебен на море состоится в четыре тридцать в большом салоне. Сообщение лично от меня: большая бутылка шампанского ждет вашего внимания в час дня в моей каюте.

– Ах, Найджел! – Тори обняла его. – Неужели ты всерьез думаешь, что не можешь жить без нас?

Он обнял ее в ответ, порозовев от смущения.

– Не уверен, – ответил он. – Я напишу вам в письме.

Завтра он сядет в поезд и поедет в Черрапунджи, а оттуда – в удаленный поселок среди холмов, по его словам, «самое мокрое место на земле». Он упомянул небрежно, в шутливой манере и то, что трое его предшественников покончили с собой, доведенные до безумия одиночеством.

– Но зато мне больше не придется слушать ваше противное пение.

Потому что Тори и Роза, когда Найджел падал духом, принимались петь голосами певиц-негритянок «Какая бо-о-оль, о, что за бо-оль»[44] – им не хотелось слушать плохое про Индию.

– Я убегаю, надо собрать чемодан, – сказал он, – но не забудьте про шампанское и передайте Виве, что я ее тоже жду.

– Я скажу ей, но, кажется, она не спала всю ночь, – сказала Тори. – Этот Гловер совершенно пошел вразнос перед встречей с родителями.

– Мне очень жалко его. – Умное лицо Найджела посерьезнело. – И Виву – в Индии ей придется нелегко.

– Ах, она справится, ведь она совсем взрослая и собирается стать писательницей, – похвасталась Тори. – Еще она заберет вещи своих родителей – вероятно, после них осталось много всего, чтобы прожить на эти деньги.

– А может, и нет. Не справится. Она лишком необычная, слишком независимая.

– Найджел! Надеюсь, ты не влюбился заодно и в нее.

– Ой, Тори, заткнись, – резко сказал он. – Ведь можно беспокоиться за человека, и не будучи влюбленным.

– Но Вива – источник всех наших сведений об Индии. Она здесь родилась. По ее словам, здесь она скорее чувствует себя дома, чем в Лондоне.

– Она уехала отсюда ребенком, – возразил он. – Индия изменилась и становится все более пугающей. Нас больше не хотят здесь видеть, и я не виню их за это.

Но Тори уже заткнула уши пальцами и затянула «Какая бо-о-оль, о, что за бо-оль», пока Найджел не остановился и не взвыл «о-о-у-у», как собачонка, обратив все в шутку.


Вива, бледная и нервная, пришла позже всех.

Она, Тори, Роза, Фрэнк, Джейн Ормсби Бут и Марион, еще одна их новая подруга, тесно набились в каюту Найджела.

– Ах, восхитительно, божественно! – Тори закрыла глаза и взяла со столика узкий бокал для шампанского. – Какая прекрасная идея! – Она всячески пыталась продемонстрировать Фрэнку свой восторг, несмотря на их огорчительный разговор накануне вечером.

– Не торопись, дитя мое. – Найджел поставил бутылку и взял в руки книгу. – Сначала я прочту вам короткое стихотворение. Ой, тише! Несносные обыватели! Филистеры! – Он утихомирил их стоны и обвинения, что он заманил их сюда обманом. – Это займет всего две минуты, и вы не пожалеете. Стихотворение называется «Итака», но его можно назвать и «Индия».

Усевшись рядом с Вивой, он стал читать:

Назвался Одиссеем, так плыви

на Итаку свою дорогой длинной.

В чужом поту или в чужой крови,

виновный муж или отец невинный.

Циклопы, людоеды, Посейдон, —

вся эта рать пойдет тебе навстречу.

…Хоть ты не Одиссей, но будь, как он.

Скажи себе: я – сильный, не замечу!

Тебе в пути сирены будут петь,

тебя друзья возьмут разрушить Трою…

…Хоть ты не Одиссей, но будь им впредь.

Скажи себе: я новую построю!

– Простите, – перебила его Джейн Ормсби Бут, – я не понимаю поэзию. О чем это?

Но Вива и Фрэнк зашипели на нее. Найджел продолжал:

Чем дольше путь, чем больше маяков,

тем легче сны и волосы длиннее.

Есть гавани для разных моряков.

Найдя свою, покинь ее скорее.

Не привыкай к шелкам и жемчугам,

кораллам, пряностям, духам, слоновой кости.

И не божкам служи – служи богам,

когда они к тебе заходят в гости.

С учеными в Египте подружись.

Твой долог путь: твой путь длиною в жизнь.

– А вы были в Египте на берегу? – спросила Джейн у Тори. – Там такие товары… Ой! Простите!

– Продолжай, Найджел. – Тори закрыла ладонью рот Джейн. В последовавшей тишине слышался шум моря.

Найджел продолжил. Почему-то он не заикался, когда читал стихи:

Об Итаке не забывай! Она одна.

Ты для нее придуман был, Улисс.

Пускай она уже вдали видна, —

прошу, прошу тебя, не торопись!

Седым царем ты к острову причаль.

Чем больше лет пройдет – тем цель вернее.

Ты не богат, но в этом ли печаль,

когда есть радость новая за нею?

Нам Итака дана из века в век.

Не зря Гомер гекзаметром нас нежил:

чтобы из дома вышел человек

и начал жить, как будто раньше не жил[45].

Все молчали. Он хлопнул пробкой и налил всем шампанского.

– За восхитительные путешествия! – сказал он. – За все наши Итаки! – и Тори увидела, что на его глазах блеснули слезы.

– Браво, Найджел, – спокойно сказала Вива и взяла его за локоть. – Кто это написал?

– Кавафис. – Он посмотрел на нее. – Я знал, что тебе это понравится.

– Да, мне понравилось, – ответила она, и они посмотрели в глаза друг другу.

– За финикийские города и за Бомбей! – Фрэнк взял Тори за руку, заставив ее нервно захихикать.

– За потрясающие поездки! – сказала Вива.

– И за всех вас, благодаря которым нам было так хорошо! – с таким жаром проговорила Тори, что все засмеялись, кроме Розы, которая о чем-то задумалась.


Часом позже они, надев шляпы, сидели в верхнем салоне, который был переоборудован во временную церковь для последнего молебна на море. «Юнион Джек» был наброшен на временный алтарь, а вдали уже виднелись расплывчатые очертания индийского побережья.

Крупная, обливавшаяся потом дама вонзила пальцы в клавиши фисгармонии, и сотня голосов поплыла к ясному голубому небу. Тори окинула взглядом собравшихся: длинные ряды принаряженных мэмсахиб, полковники, Джиту Сингх, миссионеры, краснолицый мужчина, торговавший джутом, маленькие дети на коленях у матерей, а за дверями салона их айи в ярких разноцветных сари.

Гимн закончился, все опустились на колени. Роза, стоявшая рядом с ней, молилась так усердно, что у нее побелели костяшки пальцев.

Ближе к завершению молебна пришла Вива с мальчишкой, одетым в великоватый костюм. Он был страшно бледен и ошеломлен.

Фрэнк тоже пришел с опозданием. Он стоял по другую сторону прохода, такой красивый в своем кителе, что Тори вонзила ногти в ладонь, чтобы не заплакать.

Прошлым вечером у них был разговор, страшно обидевший ее, хотя Фрэнк никогда и не узнает об этом.


Они прогулялись вокруг палубы, и все было полно романтики – соленые брызги, пароход, словно сказочный замок из стекла на фоне звездного неба. Она подумала: «Если он собирается поцеловать меня, то пусть это произойдет сейчас». Но вместо этого он посмотрел на черную воду и вздохнул с такой тоской, что она спросила, как ей казалось, небрежным тоном: «Фрэнк, что вы сами собираетесь делать после приезда в Индию? Ведь вы, словно сфинкс, молчите об этом».

Он безучастно посмотрел на нее.

– Я? Ну, если я сфинкс, то без секретов. Я знаю, что задержусь на несколько недель в Бомбее, заработаю денег и отправлюсь на север, чтобы заняться там исследованиями.

– Той самой лихорадки с трудным названием?

– Да, гемоглобинурийной лихорадки, – мрачно сказал он. – По-моему, я уже говорил – ужасная болезнь и плохо изученная до сих пор.

При других обстоятельствах она, возможно, и попыталась бы его разговорить. Все мужчины любят рассказывать о себе – прояви интерес к его работе, но он выглядел абсолютно потерянным, много молчал, и Тори, пытаясь оживить беседу, сказала: «Просто не верится, что завтра мы будем в Бомбее – это восхитительно».

– Какая вы милая, – печально сказал он. – Вам так все интересно!

– А вам нет? Да ладно, Фрэнк, не может быть. Ведь это такое замечательное приключение для всех нас.

– Не совсем, – ответил он. Закурил сигарету и, нахмурив брови, выпустил дым.

В следующие пять минут она услышала от него, что она потрясающая, милая девушка и прочее, и прочее, что при нормальных обстоятельствах как раз в такую девушку он бы и влюбился, но что он любит другую.

Тори заставила себя кивнуть и растянула губы в улыбке.

– Я знаю ее?

Он отвернулся.

– Нет. Не думаю, что ее кто-нибудь знает. – Он сказал что-то еще, но его слова унес ветер, и она их не расслышала. Но потом он повернулся к ней и заговорил с неподдельным отчаянием в глазах: – Как я ни старался, может, даже чрезмерно, но она как замороженная, вся закрытая, а я теперь не могу выбросить ее из головы. Ох, Тори, зачем я рассказываю вам все это? Как мило с вашей стороны, что вы меня выслушали.

– О чем вы говорите? Для чего же тогда нужны друзья? – Она даже пошутила. – Это то, что моя мать называет секретами дверной ручки. То, что ты неожиданно для себя рассказываешь, уходя из комнаты. А ведь это наша последняя ночь на пароходе.

На палубе никого не было, и он легонько поцеловал ее в кончик носа. Поцелуй доброго дядюшки.

– А чего хотите вы, милая девушка? Любви? Детей? Веселых вечеринок с друзьями?

– Нет. – Ее задели эти слова. – Большего.

– Не обижайтесь. – Из его глаз исчезла тоска, и теперь он внимательно смотрел на нее. – Тогда чего?

– Я не знаю, Фрэнк. – Горестный туман застилал ее сознание, но потом он рассеялся, и, когда она взглянула на Фрэнка, на миг ей почудилось, что он ее недруг.