Все машины Андрея куплены через вторые руки – он пока не мог себе позволить настоящий взрослый автопарк.

Андрей помнил приступ острой зависти – его душа рухнула как подкошенная и корчилась от боли, а он, Андрей, взирал на нее с презрением и сожалением о том, что ему досталась такая жалкая и никчемная душонка.

Совладелец был младше его на три года – умный, талантливый мальчик, золотая голова, жених знаменитой телеведущей.

Вчера Андрей должен был встретить Алину. Тогда, в его прежней жизни, ночью, на ее кухне, куда она отправила его за апельсиновым соком, Андрей некоторое время стоял со стаканом в руке, уставившись на старинный буфет, на мраморную столешницу, на бронзовую люстру, и думал о том, что нет у него привычки к роскоши. Благородной привычки. Не капризов зажравшегося баловня, а нравственных страданий при виде чего-то дешевого и некрасивого.

Вошла она.

Андрей тогда вожделел и проникал не в Алину – он брал сладкую жизнь: жадно, агрессивно, неутомимо. Он рвался к мечте.


На следующий день, на этой самой вечеринке у Сергея, куда тот пригласил его в последнее мгновение (но, проживая жизнь заново, Андрей еще в понедельник знал, что в пятницу банкир его позовет), приятель должен был сделать ему заманчивое предложение. Предложение, которое должно было вознести его к мечте.

Андрей жаловался тогда, что хочет дом за полтора миллиона. А год назад – чистая правда – он мечтал всего лишь о квартире за пятьсот тысяч. И когда Сергей предложил сделку, он не верил собственному счастью. Его даже вырвало от волнения, перед тем, как он отправился на подписание договора. Кредит ему выдал банк Сергея.

Сукин сын! Он ведь ловко разыграл эту подставу. Не зря ходит к психотерапевту – знает, на какие точки давить.

О’кей. Он, Андрей, будет сидеть дома, злиться на Дашу, растолстеет, купит эту гребаную собаку… Он будет жить.

На плечи давило. Бетонная плита, рухнувшая на него несколько дней назад, теперь удобно лежала на горбу.

Андрей не хотел так жить. Наверное, он просто слишком испугался и теперь перестраховывается. Сделки с Серегой-двурушником это не касалось. Здесь все прозрачно.

Андрей выслушал Сергея и сказал, что подумает. Пусть этот гаденыш помучается. Точнее – сначала порадуется, а потом – помучается.

Оставив Сергея в недоумении (которое тот неумело скрывал), Андрей выбрался из кухни и разыскал Дашу, терзаемую художником, что «опрыскивал» картины. Судя по ужасу на лице девушки, художник-маньяк предложил ей все, что описал маркиз де Сад, и, возможно, добавил еще от себя.

Но выяснилось, что пьяненький художник держался скромно – он всего лишь рассказывал Даше о значении длины половых членов в истории искусства.

– Вы бы видели, какие у Кунса фаллосы! – восторгался художник.

– Простите, – Андрей улыбнулся и притянул Дашу к себе.

– Андрей, как это понимать? – лепетала она.

Он старался не реагировать на ее слова. Как понимать?! Как пьяный бред талантливого психопата, которого надо было осадить с самого начала! «Тебе двадцать семь лет, дочка!» – хотелось рявкнуть ему.

– Даша, постой тут, я выпить принесу, – сказал он.

– Не бросай меня! – Даша схватила его за руку.

– Видишь девушку в платье цвета морской волны? – спросил он. Даша кивнула. – Она тебе кажется подозрительной? – Даша помотала головой. – Это писательница Маша Царева, замужем, есть ребенок, – Андрей считал, что наличие мужа и детей успокоит Дашу. Он подвел ее к писательнице. – Маша, привет, я Андрей, мы с вашим мужем и Коротковыми, помните, сидели в «Чипполино»… – Маша помнила. – Это моя девушка Даша, она обожает ваши книги. Я ее на минутку с вами оставлю.

И, не глядя на Дашу, не оборачиваясь, Андрей сбежал к бару, роль которого играла столовая.

– Прочитали?

Он даже не сразу понял, что это к нему обращаются. Обернулся. Та самая девушка с бульвара.

– О, привет… – вдруг смутился он.

Девушка была прекрасна. Пышная юбка-пачка серого цвета, дымчатая. Небесно-голубой свитер без рукавов с высоким горлом. Стеклянные бусы. И белая искусственная роза в волосах, как у испанки, Карменситы…

– Понравилось? – спросила девушка.

– Что?

Выражение лица у него, наверное, было самое что ни на есть идиотское.

– «Американские боги». Книга.

У нее были такие красивые скулы… Андрей даже и не думал, что скулы могут завораживать.

– Книга? Ах, книга! Так это вы ее оставили? – воскликнул он.

– Ну да, – кивнула она.

– Здорово! Так… прикольно! – О боже, он произнес это детское слово! – Вам не жалко было?

– В тот момент – нет. Вы так забавно спали там, на скамейке. Я решила, что такому человеку пригодится хорошая книга. К тому же я тогда ее только прочитала и мне хотелось поделиться впечатлениями.

– А я похож на человека, которому пригодится хорошая книга? – Андрей задавал один дурацкий вопрос за другим и тут же стыдился этого.

Но девушка только усмехнулась.

– Вы все сами поймете, – сказала она и ушла.

Андрей видел, как она уходила, и колыхалась юбка-пачка, и изгибалась спина, и стучали каблуки, обтянутые серебристой кожей… Она была прекрасна. Может, конечно, обычная дура, которая хочет произвести впечатление, но…

Андрей принес Даше вино, себе – виски, но настроение уже было не компанейское.

– Хочешь домой? – спросил он у нее.

– А ты? – в ее глазах была мольба.

А ведь Даша единственная, кто не бросил бы его… тогда. В той жизни. Если бы он ее не сломал. Ей, наверное, тоже было больно – только он об этом ничего не хотел знать. Неожиданно он ощутил щемящую благодарность. Она сказала только:

– Э-э… Так мы не поедем на MTV?

Тем вечером вручали кинонаграды.

Андрей обнял Дашу, поцеловал в макушку. Даша обмякла, а он поймал взгляд той самой девушки. Она смотрела сквозь него.

Глава 4

Без четверти восемь солнце уже скрылось за горизонтом.


* * *

В это время на Сухаревской площади, во втором подъезде дома, выходящего на Садовое кольцо, сценарист Александр Гинзбург поставил последнюю точку в рукописи и крупными буквами написал КОНЕЦ. Одновременно он испытывал и облегчение, и подъем. Александр любил это чувство – ты уходишь от чего-то прекрасного, чтобы встретиться с удивительным.

Он получит деньги, уедет в… Марокко, а вернется к началу съемок, и будут артисты, режиссер – его друг, и суета, и невроз, и творческий катарсис… Сценарист Гинзбург был счастлив. Сейчас он позвонит своей девушке (она ждет звонка), и они отметят финал в их любимом ресторане.


* * *

Ровно в ту же минуту на Пашу Сорокина, журналиста, подвизавшегося на освещении международных конфликтов, бросилась девушка, за которой он заехал, чтобы забрать ее и угостить в кафе ужином. С девушкой он встречался уже пятый раз, и все было серьезно, только вот Паша никак не мог взять в толк, как же она к нему относится.

Девушка обняла, поцеловала Пашу, прижалась и сказала, что очень его хочет. Паша пробормотал, что он все не так себе представлял. Девушка ответила, что это не просто секс, что она не хочет кино, не хочет кафе, а хочет только Пашу – она это поняла, и она его, наверное, любит.


* * *

В семь часов сорок шесть минут студентка последнего курса юридической академии Наташа ударила ногой по кровати своего любовника и заявила, что он жлоб и козел. Любовник сделал вид, что не понимает, о чем речь, что он не готов к очередной женской истерике. Наташа ответила, что перед тем, как спать с кем попало, надо было подготовиться к тому, что его схватят за задницу, а то он выступает не только жлобом, козлом, но еще и тупицей. Она собрала вещи, а когда уже была в дверях, любовник наконец осознал, что происходит, и попытался ее удержать. Наташа заявила ему, что он глупый, жадный, перестал за ней ухаживать, а секса у них не было с ее прошлых месячных – теперь она знает почему. Наташа ехала в лифте и радовалась, что избавилась от обременительных отношений с человеком, с которым у нее нет ничего общего.


* * *

В семь сорок семь Лере, проститутке, дежурившей на Ленинградском шоссе, позвонила тетка из Нарофоминска и сказала, что умер отец.

Это было неожиданное, незаслуженное счастье. Мать Леры погубил рак, когда девочке было три года, ее воспитывала бабушка, сошедшая с ума накануне Лериного тринадцатилетия. Отец с трудом узнавал дочь – все эти годы он пил, отбирая у бабушки пенсию. Однажды отец не узнал Леру и попытался ее изнасиловать. Не получилось – к тому времени он уже ходил под себя и целыми днями спал, как многие пьяницы, а потому был немощен и неуклюж. Лера убежала из дома и в итоге оказалась здесь, на трассе. К счастью, квартира все еще была государственной, и прописана там только она, Лера.


* * *

Жизнь продолжалась. Повсюду люди встречались, влюблялись, расставались, веселились, грустили… Андрей Панов завидовал всем – за то, что они не знают, что будет завтра, а потому имеют полное право ошибаться.

Вместе с Дашей он сидел за столом в доме ее родителей – и это было самое унылое воскресенье в его жизни. Хотя, конечно, случались в его жизни разные эпизоды, однажды он провел выходные в аэропорту Хитроу… были ночи без сна на работе, как-то раз он отметил собственный день рождения в пробке на Рублевском шоссе… Но тогда было хоть занятно.

А сейчас его арестовало семейство из рекламы бульонных кубиков – и каждая новая секунда падала и разбивалась вдребезги, со звоном напоминая о бездарно потерянном времени.

Андрей не считал себя эстетом, но он умел слушать и учиться.

Он узнал, что нельзя помыкать домработницей.

Что хайтек – дурной тон.

Что бильярдная в загородном доме – пошлость.

В доме Дашиных родителей все говорило об отсутствии вкуса и о чрезмерных претензиях. Отсутствие вкуса вынудило хозяев обставить дом в бежевых тонах, претензии – восполнить недостаток фантазии стоимостью вещей. Каждое окно покрывало такое количество дорогой материи, что его хватило бы на занавес для Большого театра, а от излишества бахромы, золотого шитья, кистей на витых шнурах рябило в глазах. Мебель была одновременно и резной, и инкрустированной, и расписной, а именные диваны, ценой в автомобиль экономкласса, по старой мещанской традиции накрыли тряпочками и пледами – чтобы гости задницами дыры не протерли. Не хватало только застелить ковры пленкой или скатать, чтобы не затоптали.