– Я бы пошла лучше домой, Савва, – говорит она, скрещивая руки на груди и опуская голову, и опять меня не оставляет ощущение что что-то в ее поведении неестественно! Или же она просто хорошая актриса – такие нам тоже изредка попадаются, – ноют перед тем как нырнуть в постельку, буквально сопли жуют, а потом, оказавшись распятыми под одеялом, такое вытворяют!..

– К сожалению, у тебя нет такой возможности, – говорю я, раздражаясь на себя и на весь наш бестолковый разговор. – Считай что я плохой – эдакий Карабас-Барабас – и закончим на этом. А теперь – в постельку!

– А можно мне сходить в туалет? – спрашивает она.

– Конечно, Маринка, здесь все к твоим услугам, – я в нетерпении скрипнул зубами.

– И ты тоже? – спросила она дрогнувшим голосом.

Я ответил афоризмом, который был начертан на дверях нашей комнаты:

– Мы для вашей радости готовы на всякие гадости.

Проводив девушку до туалета, я старался не смотреть на надпись, сделанную на его двери: «Тут для секса нету места».

Это еще что? – подумал я, усмехнувшись. – Перед ней сейчас, над стульчаком, еще более интересная надпись:

«Сняв трусы, не суетись, тут бывало много пись».

Прошло, наверное, минут десять и я уже стал немного беспокоиться за свою пассию, когда Маринка, наконец, вышла, и, опустив голову, глядя исподлобья, обратилась ко мне:

– Слушай, Савва, это звучит, наверное, смешно, но ты бы не мог отпустить меня домой? Ну, ты же добрый, Савва.

– Это было бы, наверное, самой большой глупостью в моей жизни, – ответил я. – У меня что, разве на лбу написано «Я – добрый идиот»?

Она промолчала и стояла, покусывая губы, а я, взяв ее за руку, опять завел в комнату и сказал строго:

– Распрягайся. И – марш в койку! Или ты предпочтешь, – добавил я, подходя ближе, и видя, что она даже не собирается раздеваться, – чтобы я все эти вещи порвал на тебе?

Марина, глядя прямо мне в глаза, заявила:

– Ты не можешь так поступить, Савва.

– Еще как могу, – ответил я, в упор глядя на нее и зная, что лишь очень немногие могут выдержать этот взгляд. А уж эту надменную красотку я тем более обломаю. Я намеренно с неприкрытым цинизмом оглядел ее, зная что девушке некуда деваться, и она, очевидно осознав всю бесполезность сопротивления, стала медленно раздеваться, и прежде всего сняв свой свитерок, попросила:

– Выключи свет, пожалуйста.

– Нет, – оборвал ее я.

Я шагнул к ней, защелка лифчика, подвернувшаяся мне под руку, легко расстегнулась, а может, лопнула, лифчик упал, и руки мои скользнули к джинсам, их мы тоже умеем снимать – рывком вниз, наступил на штанину ногой, девушку приподнял и все; а вот трусики на ней оказались плотные, хлопчатобумажные, и она мне не давала их снять, отчаянно вцепившись в них руками, словно они были последним бастионом на защите ее крепости. Я взялся за них, прохладные гладкие бедра под моими ладонями завибрировали, пробуждая желание, трусики лопнули у меня в руках и опали лохмотьями.

Теперь девушка была полностью обнажена и вся дрожала. Одним движением освободившись от брюк, я обхватил ее округлые, упругие ягодицы и прижал к себе. Она стала ныть, слезы слышались в ее голосе, она просила подождать, не сейчас, потом, может быть завтра, она боится… но я уже ничего не слышал, и, не отпуская ее из рук – голенькую, беззащитную – толкнул в постель.

Ее трепещущее тело забилось в моих руках, и я одним расчетливым движением вошел в нее, едва лишь мы коснулись кровати. Она вскрикнула, я, распяв ее, нажал еще, чувствуя как вламываясь в ее тело, разрушаю какую-то преграду, в эту секунду она закатила глаза, мне показалось что она вот-вот потеряет сознание, и лишь тогда я ослабил давление…

Девственница!?

Какого черта, твою мать!? После двух абортов, после бурной сексуальной жизни, которую она вела до сих пор, как нас убеждал Виктор, Марина оказалась девственницей.

И все же, невзирая на стоны девушки, я довел свое дело до разрядки, затем обнял ее, пытаясь успокоить, стал гладить ее вздрагивающее тело и целовать упиравшиеся в меня руки.

Маринка была вся розовая от сопротивления, а глаза как будто с легкой сумасшедшинкой. Что-то влажное на простыне. Что это? Кровь! Откуда? Ах да, мы же тут имеем дело с девушкой. Все, я убью этого козла Витю, мать его ети!

Прошло немало времени, пока я успокоился, затем, почувствовав легкий озноб, понял, что попросту струхнул, испугавшись содеянного. Марина все это время лежала в одной и той же позе – лицом вверх, ладони прижаты к щекам, ноги плотно сведены, девушка, казалось, вообще не замечала моего присутствия. Я стал укрывать ее махровой простыней, но она и теперь отталкивала мои руки; несмотря на все мои попытки поладить с ней, заговорить, Марина не отвечала мне, а только, сжав губы, продолжала смотреть в потолок.

Я тоже поглядел туда – и ничего, слава богу, для себя угрожающего на потолке не заметил, Марина, наверное, слезами своими, молитвой, вызывала на мою голову все проклятия мира. Что ж, может и поделом мне. А ведь не сказала прямо, что девушка еще. Гордая! А может и сказала, да я не расслышал, слишком сильно ее хотел и потому не мог остановиться. Теперь она меня тоже не видит и не слышит, а когда я приближаю свою физиономию к ее лицу, она смотрит сквозь меня, невидяще и ненавидяще.

Со мной такое впервые, в первый раз я не могу найти к своей партнерше подхода. Хотя девственница – это не просто партнерша. И она ведь не первая у меня девственница. Но впервые, надо признать, я овладел девушкой так резко и грубо, а ведь с ними так нельзя… Да, нельзя. А кто знал?.. И что же теперь? Позвать, что ли, кого-нибудь из этих дур, что в соседних комнатах, чтобы успокоили ее по-женски, уболтали, отвлекли, вывели из транса? Ага! И чтобы потом, в нарсуде, они смогли рассказать, засвидетельствовать, как все было, как все происходило на самом деле?

А может, надавать Маринке пощечин? Говорят, в любом случае женщинам это помогает. Или это надо было делать раньше, до того как?.. «Вместо того как, дурак!», – запоздало подоспела идеальная подсказка.

Я оставил Маринку одну и отправился на кухню; вся пятерка была на месте, в сборе, даже Вера, которая непонятно где пропадала, уже вернулась. Компания встретила мое появление громкими приветствиями, девушки стали требовать, чтобы Маринка тоже вышла – на столе стояла вновь откупоренная бутылка шампанского и оставалось еще полторта. Я извинился за нас с Маринкой, сказал, что мы хотим побыть вдвоем, кто-то хихикнул, кто-то понимающе улыбнулся, а я наполнил два бокала шампанским, бутылку лимонада сунул подмышку и с этими припасами вернулся в комнату. Предложив Маринке лимонад и шампанское – на выбор, я сел рядом с ней в постели, она выхватила из моих рук бутылку и жадно стала пить – прямо из горлышка, затем отставила бутылку и без сил упала обратно в постель. Я осторожно прилег рядом, хотел обнять ее, но она сразу же отвергла мои ласки и отвернулась, всхлипывая, к стене.

– Ну чего уж теперь, Маришка, – бормотал я. – Давай привыкать к тому, что есть. «Нет, совсем не то, – понял я, видя, что мои слова на нее не действуют. А ничего более умного в голову не приходит. Что же делать? Ну не знаю я, не знаю…». Я полежал некоторое время с открытыми глазами, потом вновь стал укрывать девушку одеялом, на этот раз мне это удалось, она не стала сопротивляться, и вскоре я, устроившись с ней рядом и завернувшись в покрывало, задремал. Не знаю сколько времени прошло, по-моему, совсем немного, когда в полумраке комнаты я вдруг почувствовал какое-то движение, и с трудом, преодолевая сон, приоткрыл глаза – Марина одевалась, затем, внимательно поглядев на меня, – я еле успел зашторить глаза ресницами, – девушка направилась к двери, осторожно открыла ее и вышла в коридор.

А потом мне показалось, что она вернулась. Или это было уже во сне? Тут я запутался: скорее всего, потому, что находился в каком-то промежуточном состоянии, между сном и явью. Словно в бреду. И хотел проснуться, но не мог, глаза не открывались. И тогда я уверился в том, что сплю. Сквозь прикрытые веки я видел, как она подошла ко мне. В руке у нее что-то блеснуло. Нож! Нож? Но для чего ей нож? И правда, это был нож, большой кухонный нож, которым мы резали накануне вечером торт. И нарезали хлеб для бутербродов. Маринка хочет меня убить?.. Нет, это невозможно, невероятно. Постой, а почему бы и нет?! Я же убил ее девственность. Все перемешалось в голове.

Нет, это сон, успокаивал я себя, просто мне во сне снится страшный сон, – со мной уже случалось такое прежде – происходят всякие ужастики, убийства и так далее, а когда просыпаешься, все исчезает и страх, сковавший тебя во сне, медленно испаряется. Я вот сейчас повернусь на другой бок и этот дурацкий сон пропадет без следа. Постой, не давал мне покоя мой воспаленный мозг, а если это пришла ко мне сама Смерть – в обличье Маринки? Тогда что ж, пусть она, смерть, будет именно такой. Молодой и красивой. Все лучше, чем Костлявая, одетая в черное и с косой в руках. От рук Марины и умереть не страшно. И не больно. Мне почудилось, что Марина – или сама смерть? – склонилась надо мной, я уловил даже ее тихое дыхание, знакомый запах духов… Сон… Конечно же, это Маринка вернулась, смотрит на меня, сейчас ляжет рядом и тоже уснет… Я улыбнулся во сне. Улыбнулся ей и собственному сну. И даже сказал что-то, кажется: «Поцелуй меня», затем повернулся на другой бок и тотчас уснул. Во сне. Чудеса, да и только.

Проснулся я оттого, что кто-то тряс меня за плечо. Я с трудом разлепил веки, надо мной маячила Сашкина физиономия.

– Стаук, какого черта? – приподнялся в постели я.

– Вставай, уже 10 с четвертью, Кондрат велел разбудить тебя в 10.

«Ни хрена себе, это же сколько времени я проспал?!» – Я поднялся в постели и огляделся. Рядом – никого. Значит, Маринка ушла? Стаук словно услышал мой безмолвный вопрос и сказал:

– Девки уже давно ушли. В начале восьмого, им же на работу. – И похвалился: – А я им кофе сделал. Отличный получился, не хуже чем у вас, в баре.