А утром нас разбудил стук в дверь. Не сомневаясь, что это объявился наконец наш гостеприимный хозяин Миша, я отодвинул занавеску на окне. Солнце стояло высоко, было уже, наверное, около десяти утра. У дверей, располагавшихся рядом с окном, топталась пара: дедок с бабкой.

– Вам кого, дедушка? – крикнул я, постучав изнутри в стекло.

Дед увидел меня сквозь стекло и стал кричать, тыча в окно пальцем:

– Смотри, бабка, воры в доме, в нашей хате. И он еще спрашивает, кого мне надо. Треба срочно у милицию звоныть.

– Успокойся, отец! – сказал я, отпирая дверь ключом и высовываясь по пояс наружу. – Мне Миша, хозяин, сам ключи от дома дал.

– А где же он сам? – переменившись в лице спросил дед, и не слушая моих объяснений, завопил: – Поможите, люди добрые, грабють!

Я стоял, в растерянности не зная что и сказать, а старики тем временем, раскачиваясь на непослушных ревматических ногах, со всей возможной скоростью удалялись от дома. Я закрыл дверь на ключ и вернулся в комнату чтобы одеться; ситуация была не из приятных – дед, видимо, совсем спятил, старый дуралей, он решил, наверное, что я его сыночка Мишу по меньшей мере съел.

Лека была уже одета и смотрела на меня, когда я вошел в комнату, вопросительно, с беспокойством, а из соседней комнаты слышались смех и громкий говор Кондрата и Ирки. Я обнял Леку, поцеловал, успокоил, сказал что все будет хорошо и стал одеваться.

Минут через десять, чувствуя себя словно в осажденной крепости от непрерывного барабанного стука в двери и окна, мы собрались у входа и я открыл дверь.

На улице, за дверями дома, собралась целая толпа людей, видимо соседей старика, собранных им со всего квартала. Они приготовили нам достойную встречу: десяток стариков со старухами и парочка молодых мужиков были настроены воинственно, многие были вооружены граблями и лопатами, другие просто палкой, и вся эта братия стояла теперь у нас на пути. Кондрат даже вынул свои «бронебойные» нунчаку из-за пояса, приготовившись отражать атаку. Я шел первым, протягивая старику-хозяину ключи:

– Вот, возьми, батя, ключи от дома и успокой всех, это Миша меня пригласил сюда на ночь, а сам он обещался утром приехать.

– А вы, значит, с блядями здесь расположились, бардак устроили, – продемонстрировал свои познания в области секса молодой еще мужик лет 40, держащий наперевес лопату и указывая глазами на наших девушек. Глаза мои затуманились от гнева, и я ткнул его кулаком в грудь:

– Не болтай чего не знаешь, придурок!

Мужик не меньше 80-и килограммов весом пробежал задом наперед метров пять, сшибая на своем пути виноградные жерди и шлепнулся на паханую землю навзничь. Народ, увидев это, расступился давая нам пройти; никто больше не хотел конфликтовать и мы спокойно вышли со двора. Машину нашу, слава богу, никто не тронул, и мы в секунду погрузившись в нее, отъехали. По дороге нас стал разбирать хохот – смеялись мы с Кондратом, хохотала, тонко заливаясь, Ирина, упрятав лицо в ладонях еле слышно словно всхлипывая, смеялась Лека.

Доехав до центра города, мы решили до обеда не расставаться, прогуляться, а заодно и позавтракать вместе – день был приятным, теплым и солнечным. После завтрака в молочном кафе, состоявшего из омлета, блинчиков с творогом и кофе с молоком, мы отправились гулять по центру, где вскоре, неподалеку от мясного магазина, увидели очередь, за чем – нельзя было разобрать.

– Подойдем? – спросил Кондрат и мы подошли, ведь очереди – это неотъемлемая и, как мне кажется, наиболее интересная составляющая часть существования советского человека.

Приблизившись, сквозь частокол тел мы увидели тележку мороженщицы – к ней выстроилась очередь около сотни человек, в основном там были женщины и дети; они уже успели соскучиться за любимым лакомством, которого в городе в продаже не было уже более месяца.

– Давай, Савва, дерзай, – произнес Кондрат усмехнувшись, – у тебя лучше и быстрее всех получится взять нам остужающего.

При всем моем нахальстве мне ужасно стыдно было лезть впереди детишек, но Лека посмотрела на меня умоляюще, да и самого меня отчего-то ломил сушняк – аж в горле першило, поэтому я, огибая очередь, подошел к тележке, бросил рубль молодой продавщице в коробку из-под обуви (продавщица, конечно, оказалось нашей коллегой – работницей общепита и просто моей хорошей знакомой по имени Фрося) и шепнул:

– Четыре, пожалуйста.

Та достала четыре вафельных стаканчика и вопросительно поглядев на женщину, стоявшую ближайшей в очереди, протянула их мне. Женщина посмотрела на меня укоризненно и спросила:

– А по какому праву, мужчина, вы берете без очереди?

– Понимаете, мадам, мне положено, я – ветеран советской торговли, – сказал я смиренно, опуская руку в карман и делая вид, что собираюсь достать оттуда соответствующей документ.

– Да бери уж, – махнула рукой женщина, – только в следующий раз сначала удостоверение показывай.

– Спасибо, родная, дай Бог тебе здоровья, – проговорил я, собираясь уже уходить, когда кто-то рядом многозначительно кашлянул. Я обернулся и увидел дядю Володю, продавца из расположенного неподалеку мясного магазина, который скрестив на груди руки смотрел на меня прищурившись и укоризненно качал при этом головой.

– Я, молодой человек, работаю в торговле, а конкретно в мясном магазине уже почти сорок лет, – сказал он негромко, – со дня возвращения Советской армии в наш город в 1944, а мне такого звания «ветеран советской торговли» почему-то не присвоили.

– Тебе, дядя Володя, – сказал я, шагнув к нему и хлопнув по плечу, – за это можно уже Героя давать… а можно и лоб зеленкой мазать (что по-русски означает расстрелять), – ты все это честно заслужил. – И направился к своим друзьям, предусмотрительно ожидавшим меня в сторонке; в вытянутых руках я торжественно нес четыре стаканчика мороженого.

Ночь четвертая

Прошло еще несколько дней, а нам с Кондратом все никак не удавалось встретиться с девчонками: то на работе аврал, то еще что-нибудь мешало, да еще этот Банан со своими ментовскими «шуточками»…

Впрочем, тут потребуется небольшое разъяснение: после того как выяснилось, что это именно он за нами следил, мы провели собственное расследование и нам открылись такие вещи…

Оказывается, начальник уголовного розыска Толик Р-рь и его опер Банан, имея, видимо, массу свободного от работы времени и прикидываясь нашими лучшими друзьями, взяли под контроль всех девушек, бывавших когда-либо в нашей с Кондратом компании. Затем Банан, встречая этих девушек в городе, приглашал их в свой милицейский опорный пункт, и там, используя «мусорской» опыт и знания, приобретенные им в школе милиции, начинал на девушку давить, делая упор на то, что она знакома с барменом из ресторана таким-то и имела с ним «интимные связи».

Были ли эти связи в действительности, ментов не слишком интересовало, Банан попросту объяснял девушке, что бармен такой-то, то есть я, по их сведениям, болен сифилисом и все девушки, с ним общавшиеся, автоматически попадают теперь под подозрение, и должны будут пройти принудительный курс лечения от этой болезни, что означало, что он немедленно препроводит ее в вендиспансер, затем сообщит о ее аморальном поведении в то учебное заведение, в котором она занимается, а также родителям по месту жительства – ведь многие из девушек были в нашем городе приезжими.

Все это – сифилис, несомненно, ужасная болячка; перспектива вылететь из учебного заведения; и ко всему прочему осознание того, что обо всем узнают родители – ложилось на девушку непереносимым грузом, практически парализующем ее волю. При этом девушка, конечно, оказывалась на грани обморока, ей и в голову не могло прийти, что если бы бармен действительно был болен, то и одного дня не работал бы на своем месте в сфере общественного питания, а также, если бы даже все сказанное оказалось правдой, никто не имел права разглашать такие данные по месту учебы и сообщать родителям.

Но нужно было быть уж очень большого ума и иметь сильный характер, чтобы понимать все это и не попасть в зависимость от мента, сообщившего девушке такую страшную новость. Таким образом, запугав и вогнав девушку в шок, а как вскоре выяснилось, таких, запуганных им, оказалось немало, Банан из злобного мента в какой-то момент превращался в «добренького дядю», который «не желает такой юной и симпатичной» неприятностей и постарается ей помочь. Бедные девчонки при этом соглашались на все, и нашим «мусоркам» всего-то и оставалось, что брать их голыми руками. За задницу. В прямом смысле этого слова – укладывая их на диван прямо в опорном пункте. Девушки, правда, не догадывались после этого спросить ментов, не боятся ли они сами заразиться от них, «заподозренных» в таких ужасных болезнях, ведь те даже кондомами не пользовались.

Узнав обо всем этом от одной из пострадавших девушек, я пришел в ресторан в сильном возбуждении, в надежде увидеть кого-либо из них, этих «ревнителей порядка», а если повезет, то и сразу обоих.

И мне повезло! Очень скоро я увидел Банана, который со своей фальшивой, словно приклеенной к лицу улыбочкой, подошел чтобы поздороваться и протянул мне руку. Я, словно не замечая его руки, предложил ему выйти на улицу поговорить, и он, надо признать, без боязни пошел со мной, еще, возможно, не совсем понимая, в чем дело, но чувствуя, конечно, свою вину. Мы вышли из ресторана на улицу.

– Что это сегодня с тобой, Савва? – спросил он, но видя что я молчу, тут же принялся права покачать: – Ты мне, кажется, собираешься что-то предъявить? – Он усмехнулся. – С офицером милиции не боишься поссориться?

Ответил я ему просто:

– Да видал я тебя в членах… Политбюро. Иди и застрелись соленым огурцом, который ты носишь в кобуре.

Я понимал его возможные аргументы в защиту и оправдание их с Толиком мерзкого поведения. Они, конечно, могут мне сказать, что все их хитрые приемчики ерунда, что, мол, наша мужская дружба дороже, а девочки, что ж, у каждого свой способ добиваться от них близости, вон Славка Елдаков – почти официальный в нашем городе насильник, – он что, разве лучше? И что все мы живем в атмосфере греха. И это было правдой. Однако был еще один важный, личный для меня момент в этой истории: компромат, собранный на нас с Кондратом, им был нужен для чего? Только для того ли, чтобы держать нас на коротком поводке, и управлять по мере возможности? Нет, еще, я думаю, для того, чтобы при случае все рассказать моей жене и посредством этого войти к ней в доверие, и тут же выразить ей сожаление и сочувствие по поводу такого безнравственного поведения ее мужа, о котором они, доброжелатели, сообщили по дружбе, а затем пристроиться ненавязчиво у нее между ног! Сильный ход! Тем более, что подобные случаи в семьях наших знакомых уже случались. И, можно сказать, нередко случались, причем главными действующими лицами была все та же пара милиционеров. Нет, ну согласитесь, это просто беспроигрышный вариант, высшее мастерство! Еб…ь всегда, еб…ь везде, еб…ь и никаких гвоздей (да простит меня Маяковский, за то, что переиначил его стихотворение) – то есть, никаких угрызений совести – вот их принцип. Да, и кроме того, компромат ведь никогда не помешает, менты, как я знал, собирали компромат и друг на друга, и на своих начальничков – иди знай, может завтра тот или иной матерьяльчик пригодится, глядишь, начальничка задвинут в сторонку, а тебя выдвинут на его место. Поэтому и не хотел я выслушивать оправданий своих «товарищей» – ментов, а просто жаждал надавать за все это немужское поведение кому-либо из них по физиономии.