Алекс Савчук - Прутский Декамерон

Я шагнул к ней.

– У меня к вам просьба… – начал я, еще не зная, как закончу это предложение. – Я очень прошу вас, не надо записывать этих девушек в опоздавшие…

Женщина смерила меня взглядом сверху вниз (на каблуках она была несколько выше меня), затем толкнула рукой ближайшую к ней дверь, на которой висела табличка «Завхоз». Пошарив за дверью рукой, она на ощупь извлекла на свет какой-то журнал, по-видимому, прямо у входа в комнату стоял стол.

– Чего вы от меня хотите? – строго спросила меня женщина, я шагнул к ней, и тогда она заслонилась от меня журналом, словно он мог защитить ее от неизвестного, возникшего из ночи.

– Я хочу, Алевтина Борисовна, – сказал я, забирая из ее рук журнал и мягко ладонью подталкивая женщину к приоткрытой двери полутемной комнаты, – чтобы в эту прекрасную ночь никто не был обижен.

Женщина не нашлась что сказать на это, а секундой позже мы оказались внутри помещения, где я быстро огляделся и понял, что кроме нас в нем никого нет. Правой рукой я положил журнал, который держал в руке, на стол, а левой взял женщину за кисть руки и легким движением вывернул ее так, что она оказалась ко мне спиной. Женщина, как ни странно, не закричала и не стала сопротивляться, и прежде чем она дернулась, я еще успел снять с нее очки, а в следующую секунду схватив ее обеими ладонями за грудь, прижал к себе. Собственно, я уже сам не соображал, что делаю, все происходило на одних инстинктах.

– Вы не посмеете!.. Я сейчас!.. – наконец пришла она в себя, пытаясь вырваться из моих рук. Без очков женщина выглядела растерянной и совсем не строгой, а наоборот, какой-то беззащитной. Я ладонью прикрыл ей рот и сказал строго:

– Не надо никаких слов, Алевтина!

Шагнув вместе с ней назад, как в танце, я закрыл дверь на защелку, затем мы шагнули вперед, теперь уже по направлению к кушетке, и Алевтина, увлекаемая мной, уселась на нее, затем, продолжая движение, опрокинулась навзничь. Я стал расстегивать на ней юбку, и женщина задышала учащенно, пытаясь выпрямиться и помешать мне, и тогда я сказал: «Давай, милочка, быстренько разоблачайся, у нас в городе проходит месячник борьбы с одеждой», после чего она неожиданно опустила руки и, прекратив всякое сопротивление, позволила снять с себя юбку. Когда я потянул с нее через голову легкий джемпер вместе с блузкой, она сделала еще одну попытку встать с кушетки, и ее крупные тяжелые груди в одно мгновение сами прыгнули мне в ладони.

Алевтина осталась совсем без одежды, глаза ее метали молнии, но она молчала! За эти короткие секунды я успел разглядеть, что преподавательница моей Ольги была довольно симпатичной еще женщиной с приятной фигурой, хотя она и оказалась голенастой, как школьница. Я наклонился, прильнул лицом к ложбинке между ее грудей, затем мои ладони скользнули от грудей вдоль всего тела под ее ягодицы, и я сразу, без промедления, повалился на нее, на ходу расстегивая брюки и через несколько мгновений почувствовал, как вошел в нее. Алевтина вздрогнула и напряглась – мне показалось, что она еле сдержала стон.

– Тс-с! Не будем мешать детям спать! – сказал я и начал ритмичные движения, с каждым разом все более энергичные. Минуты две-три женщина лежала неподвижно, затем задышала чаще и порывисто обхватила меня руками за плечи.

– Медленнее… медленнее… пожалуйста, – попросила она, запрокидывая голову назад.

– Не волнуйся, я не мальчик, – прошептал я, – я в этом деле тоже, можно сказать, доцент, у меня быстро не бывает.

Предыдущая постельная игра с Лекой вынуждала меня сдерживать себя, теперь же мне нечего было опасаться, не надо было жалеть партнершу, и всю свою нерастраченную в эту ночь энергию я направил на эту, совсем незнакомую мне женщину и отыгрался на ней сполна! Впрочем, надеюсь, без ущерба для нее.

Когда уставшие, оба вполне довольные друг другом, мы раскинулись на кушетке, чудом не рассыпавшуюся до сих пор под нашими телами, Алевтина спросила:

– Послушай, ты кто – насильник или просто сумасшедший? Кто ты в самом деле?

– Я – посланник бога, ангел любви, – скромно ответил я. – Ночь, женщина, любовь, – что тут непонятного?

Алевтина опустила голову мне на руку.

– Ну, это, допустим, любовь не ко мне…, – она придвинулась и улеглась на моей руке поудобнее. – Мне достался лишь кусочек чужого счастья, Ольгиного, как мне кажется…

Я приложил палец к ее губам.

– Тс-с… Ольга, кстати, еще девушка. Давай не будем о ней… – И, помолчав некоторое время, добавил: – Да и ты мне показалась…

Алевтина после паузы виновато пробормотала:

– Да… я уже семь месяцев… одна.

Я обнял ее и крепко прижал к себе – теперь, когда эта женщина лежала рядом со мной, она казалась мне совсем молоденькой и какой-то беззащитной. А ведь этот женский возраст – 32–35 лет – я слегка презрительно называю «возрастом утраченных иллюзий».

Когда спустя полчаса я словно кот, тайком, уходил из барака, Алевтина стояла у входа на «шухере». Я так быстро преодолел расстояние до дыры в заборе, что на своем пути никого не успел встретить.

Кондрат, откинувшись на спинку водительского сиденья, спал с открытым ртом, и сладко посапывал.

– Ну вы товарищ «ебун» и даете! – только и сказал он очнувшись, когда я открыл дверцу и без сил повалился рядом с ним на сиденье. – Ты что там, ушки доделывал?

– И ушки тоже, – сказал я. – Прости, брат-Кондрат, у меня была экстренная работа, детальнее расскажу как-нибудь в другой раз.

Ее по случаю мы провели в частном доме нашего общего друга – директора одной из городских школ. Михаил – так зовут этого товарища – дал нам ключи, объяснил как до его дома, расположенного немного ниже автостанции, доехать-добраться, сам обещался быть несколько позже, но пропал куда-то, да так до самого утра и не появился.

Дом оказался огромным, комнат в шесть или семь, я так и не удосужился их сосчитать, но вид у него был нежилой, даже немного запущенный, так как жена Михаила, по его собственным словам, от него сбежала, а родители его жили в этом же дворе, в старом домике-времянке, – там они прожили всю свою жизнь, и так им, старикам, было, наверное, привычней.

Поставив машину около дома, мы вчетвером вошли внутрь, по-скорому распили на кухне бутылочку коньяка и, не теряя времени, заняли соседние, смежные между собой комнаты-спальни, к счастью, в достатке оборудованные кроватями и постельным бельем. Прошло уже несколько дней после той ночи, что мы провели с Лекой в комнате официантов, – жалея девушку, я просто дал ей это время чтобы отдохнуть и прийти в себя. Лека ничего не спрашивала меня за то раннее утро, когда я буквально напал на ее преподавательницу Алевтину, сказала лишь, что их опоздание не имело никаких последствий и при этом посмотрела на меня вопросительно, но я сделал непроницаемое лицо и ничего не стал объяснять, лишь плечами пожал.

Раздевшись, мы с Оленькой полезли в постель. Меня, признаться, обрадовало ее теперешнее поведение – девушка безропотно легла рядом, не прикасаясь, впрочем, ко мне, и стараясь держаться на расстоянии, насколько это было возможно в полуторной постели. Я притянул ее к себе, она стала шутливо отталкивать меня, потом мы долго кувыркались, тонули в глубокой перине и путались в огромном одеяле, затем стали целоваться и наконец соединились в любовных объятиях. Кондрат с Иркой уже спали после секса, когда у нас дошло дело до близости. А чуть раньше, когда они в соседней комнате занимались любовью, я испытал настоящий шок: Ирка громко стонала и при этом издавала такие звуки, точь-в-точь моя жена Марта. Меня прямо подмывало встать, пойти и убедиться, что это не она там через стенку стонет в объятиях Кондрата. До сих пор не могу поверить, что звуки любви у разных женщин могут быть столь схожими.

Лека доверчиво принимала меня, а я любил ее бережно и очень долго, пока не услышал вдруг легкий стон – не боли, нет, стон удовольствия (хотя граница между этими двумя чувствами, как я понимаю, очень тонкая). Я чувствовал себя на вершине счастья, но стоило мне чуть сильнее вжаться в нее, стараясь проникнуть как можно глубже, как она замирала и напрягалась сопротивляясь.

Не знаю сколько времени это длилось – для меня как один счастливый миг и, одновременно, как целая вечность. Когда мы разжали, наконец, объятия, за окном уже серел рассвет.

– Как я устала, – прошептала она.

– И я, – целовал я ее в ответ.

– Ты сумасшедший, сколько в тебе желания, я уже сама себя не чувствую.

– А что-нибудь кроме этого беспокоит тебя? – спросил я.

– Нет. Не знаю. Мне хорошо. И уже ничего не болит.

– Ах так?! – коршуном навис я над ней. – Я ее берегу, значит, жалею, отказываю себе в удовольствии, а у нее, оказывается, уже давно все прошло. Вот я тебя сейчас…

– Нет, нет, Савва, нет! – с притворным ужасом воскликнула она, обхватив мою шею руками.

Я повалился рядом, она тут же устроила свою головку у меня на груди.

– Савва, знаешь что?

– Что?

– Ты… не поверишь, мне кажется я почувствовала сейчас что-то такое необычное, новое для себя, всего несколько минут тому назад. Что это было?

– Я знаю, – сказал я. – Мне кажется, я тоже заметил это. Все нормально, просто ты становишься женщиной.

– Ты негодник! – проворковала она, опять обхватывая меня за шею.

– Еще как «годник»! – прошептал я, еле сдерживая себя, чтобы не наброситься на нее вновь.

– Скажи мне, – вдруг спросила она, – а почему ты не стал встречаться с другой девушкой, с Иркой, например, – она такая опытная, сексуальная женщина. Почему именно я?

– Потому, что только ты и именно ты мне интересна, – прошептал я, – потому что ты для меня – целый мир, потому, что:

После этих стихов старинного автора, имени которого я не знаю, мы уснули в объятиях друг друга.