Алекс Савчук - Прутский Декамерон

Осень 1980, зима и лето 1981 гг.

После целого месяца прохладной и дождливой погоды на юге Молдавии установились теплые солнечные деньки, и теперь, хотя на календаре была середина октября, можно было с уверенностью сказать, что наступило бабье лето.

Пиная разноцветные – красные, желтые и коричневые листья, словно ковром устлавшие землю на радость художникам, поэтам и романтикам и в укор нерасторопным дворникам, я подхожу к родному, до немоты в сердце знакомому двухэтажному зданию, – посмотрим какой нынче климат в ресторане, почти неделю здесь не был – для меня это целая вечность. И как тут, кстати, насчет прекрасных дам – этот вопрос для меня сегодня особенно актуален: несколько ночей подряд я провел, сидя за карточным столом и, естественно, очень соскучился по дамскому обществу.

Первый этаж ресторана смотрит на меня огромными окнами-витражами, из которых два крайних левых забраны глухими красными шторами; за ними скрывается помещение бара, где сегодня работает мой напарник Саша. По центру здания сквозь окна виден ярко освещенный вестибюль со стойкой швейцара и рядами вешалок на заднем плане; направо уходит лестница, ведущая на второй этаж, в зал ресторана.

Большие двухстворчатые стеклянные двери уже заперты, но, заметив швейцара, находившегося неподалеку от входа, я негромко стучу. 22.45 – время достаточно позднее для посетителей, но я свой, и он, прищурившись и узнав меня, открывает и добродушно улыбаясь впускает внутрь. Уважительно здороваюсь с ним за руку. Нашего швейцара зовут дядя Леша, это могучий старик почти двухметрового роста. Некоторые посетители его побаиваются – за внушительный вид, наверное, а он, добрейшей души человек, всю свою сознательную жизнь, почти сорок лет, проработал стоя у плиты поваром, достиг в своем ремесле вершин мастерства, накормил за это время тысячи и тысячи людей, при этом, никогда не видя их, и лишь теперь, по выходу на пенсию, у него, наконец, появилась возможность видеть, хотя бы уже в качестве швейцара, клиентов ресторана.

Я приветливо кивнул гардеробщице, и поднялся по широким ступеням на второй этаж. Передо мной раскинулось огромное помещение, в этот час ярко освещенное – потолок его почти сплошь уставлен матовыми шарами-светильниками общим числом 640 штук! (Можете мне поверить, сам считал, будучи в тот момент абсолютно трезвым). На сверкающем паркетном полу в несколько рядов располагаются столики – 2 и 4-местные, лишь некоторые из них в этот поздний час заняты, левая стена – сплошь окна с видом на улицу, задрапированные легкими белыми занавесями, вдоль правой стены – глухой – идут кабинки 6 и 8-местные; за ними, в дальнем углу зала, видна сцена, на которой оркестранты негромко наигрывают какую-то грустную мелодию; их не видно, так как софиты, стоящие по краям сцены, в этот момент освещают лишь солистку ансамбля, томную брюнетку Светлану – артистично держа в руке микрофон, она слегка покачивается в такт мелодии.

Мелодия, как я понимаю, прощальная, понятное дело, время работы музыкантов истекает в 23.00; уже и зеркальный глобус цветомузыки, висящий под потолком и бросающий разноцветные блики по всему залу, совершил, замедляясь, последний круг, остановился и погас.

В ресторанном зале начинается обычная для этого часа суета: посудомойщица, переходя от стола к столу, собирает грязную посуду, укладывая ее в свою безразмерную тележку; засидевшиеся клиенты рассчитываются, встают и покидают зал; усталые официанты зорко следят за тем, чтобы кто-то впопыхах не позабыл заплатить по счету.

Пересекая зал по диагонали, я направлялся к эстраде, где меня должен был ожидать мой товарищ Кондрат, но внезапно, поддавшись какому-то секундному порыву, остановился перед столиком, за которым сидели две девушки.

Невзирая на всеобщую суету вокруг, лишь они никуда, судя по всему, не торопятся. Девушки эти, возрастом в пределах двадцати, хотя и были одеты вполне обычно – одна в ситцевое платье в цветочек, другая – в джинсовое платье-комбинезон, – принадлежали, скорее всего, к славному племени советского студенчества, немалое количество представителей и представительниц которого находилось сейчас в нашем городе в связи с авральными сезонными сельхозработами. Я решил так, потому что девушки эти были мне не знакомы, а я не без основания считал, что знаю в своем городе всех без исключения местных представительниц этого возраста если не по именам, то хотя бы в лицо.

– Извините за опоздание, – сказал я, шагнув к их столику, и без приглашения уселся на свободный стул.

– Как это? – встрепенулась одна из девушек, удивленно уставившись на меня. Внешне она была довольно миленькой, с круглым озорным лицом, вздернутым носиком и прямыми темно-русыми волосами до плеч. – Мы никого не ждем!

– Как же, как же, минуточку? – удивился я в свою очередь, – швейцар внизу сказал, что меня в зале ожидают две симпатичные девушки. А других двух девушек, – я обвел широким взором все помещение, – я здесь и не вижу. – И действительно, в зале к этому времени можно было заметить лишь нескольких блуждающих туда и сюда одиночек. – Значит, это вы! – улыбнувшись, заключил я.

– Вы заблудились, наверное, – тонко улыбнувшись заметила вторая девушка, шатенка с удлиненным аристократическим лицом, одетая в фирменное джинсовое платье-комбинезон, модное в этом сезоне в молодежной среде, – да и ресторан уже закрылся, так что вы опоздали.

– Что значит закрылся, что значит опоздал? – деланно возмутился я, в негодовании даже привстав со своего места и озираясь по сторонам.

– А вот мы хотели заказать отбивные, так официантка сказала, что повара уже ушли и кроме водки она ничего не может нам предложить, – опять вступила в разговор круглолицая.

– Ай-ай-ай, какое безобразие! – сказал я, и сам уже заметив, что на столе кроме пустых тарелок, приборов и специй – соли, уксуса и черного перца с горчицей, ничего не было. – Так что же нам теперь, с голоду помирать? – Я вновь огляделся по сторонам, затем, повернувшись в сторону эстрады, прокричал: – Эй, музыканты, сыграйте-ка что-нибудь для души, только, пожалуйста, не прощально-похоронный вальс!

Оркестр прервал свою нудную мелодию, после чего мы услышали усиленный микрофоном голос:

– В чем проблема, товарищ? Дайте в руки и будут звуки.

Коллеги, конечно же, заметили меня и узнали, поэтому я ответил в том же, шуточном ключе:

– Ну давай-давай, наяривай, тальяночка моя…

Унылый блюз смолк и через несколько секунд ВИА после отсчета: раз; раз; раз-два-три, заиграл какую-то бодрую мелодию из легко узнаваемых произведений советских композиторов. А еще через минуту мы увидели рослого, хотя и совсем еще молодого парня, вразвалочку направлявшегося к нам со стороны эстрады. Он остановился у столика и предстал перед нами во весь свой прекрасный рост – под сто девяносто.

Едва он подошел, я ткнул его пальцем в живот:

– Официант?

– Нет, я музыкант, – осторожно ответил «юный барабанщик» Кондрат – он все еще не мог привыкнуть к моим неожиданным экспромтам, хотя мы с ним были дружны вот уже несколько месяцев.

– Все равно! – безапелляционным тоном прервал его я. – Поди, принеси нам три, нет, четыре отбивные, водки, и… – я поглядел на девушек, – бутылку шампанского. Скажешь буфетчице, чтоб обязательно холодного. – С этими словами я протянул ему десятку. – Это – музыкантам, остальное – потом.

Кондрат взял деньги, и, не произнеся ни слова, ушел.

– Дело в том, милые дамы, – обернулся я к совершенно растерявшимся перед моей прыткостью девушкам, – что я работаю массовиком-затейником, и кто-то заказал на это время мой визит сюда и даже оплатил аванс. Вот поэтому я сейчас здесь и с вами.

– Это видно, что затейником, – отозвалась шатенка и подтолкнув свою круглолицую подругу под локоть, негромко засмеялась. Черты ее интеллигентного лица были приятными, но нечеткими, как будто несколько смазанными. Такие лица требуют хорошей косметики, которая их совершенно меняет, преображает к лучшему.

– Итак, не кажется ли вам, милые дамы, что пришло время познакомиться? – вновь обратился я к девушкам. – Меня зовут Савва, а вас?

– Елена, – с готовностью отозвалась круглолицая.

– А вашу подругу? – тут же спросил я.

– Ирина, – ответила Елена.

Шатенка, поглядев на подругу, удивленно приподняла брови (ей, видимо, не хотелось открывать свое имя первому же встречному незнакомцу).

В это время к столику с огромным круглым подносом в руках подошла официантка Татьяна, которая тут же расставила перед нами на столе четыре тарелки с отбивными – с пылу, с жару, – а также салаты и лимонад; следом за ней явился и сам музыкант-«официант», в одной руке он держал бутылку водки, в другой – запотевшую бутылку шампанского.

– Ну, как, девушки, – спросил я, забирая из его рук шампанское и начиная раскручивать проволоку, стягивающую пробку, – заслужил музыкант, чтобы присесть к нам за столик?

– Пусть сидит, – смутилась Елена, и, оглянувшись на подругу, добавила: – Да, Ира?

– Ну конечно! Он же тут хозяин, – ответила Ирина, откидываясь на стуле и внимательно по очереди оглядывая нас. Затем указала рукой на накрытый стол и спросила:

– А в чей счет это все?

– Это – в счет наших будущих хороших отношений! – сказал я и мысленно поцеловал себе ручку – обожаю красивый экспромт, да еще в собственном исполнении. Затем, обращаясь уже к Кондрату, добавил: – Присаживайтесь, товарищ музыкант, прошу вас.