Однако шло время, и душевная травма начала заживать, затягиваться. Валентин больше не появлялся, да и желания видеть его у меня не возникало; а секса мне с тех пор и вовсе не хотелось. А вскоре наши общие знакомые сказали мне, что его забрали в армию. Спустя год, или что-то около того, я почти забыла свое горе, успокоилась, и летом, на каникулах, загорая на пляже у озера, познакомилась с одним парнем и, как дура недоделанная, пошла с ним на родничок. Водички попить захотелось. Он позвал, а я не отказалась. А у родничка нас, оказывается, поджидали двое ребят, его дружков, только слишком поздно я об этом догадалась. Они схватили меня за руки и потащили в кусты, а мне даже кричать было стыдно, когда они разложили меня там, словно распяли на траве. Вот и повеселились они, трое кобелей, меня насилуя, а я лишь чувствовала боль, стыд и ужасно боялась вновь забеременеть.

Когда они ушли, бросив меня в траве у родника, я села прямо в тот родник с ледяной водой и с ожесточением все там повымывала, моля бога, чтобы не было никаких последствий. К счастью, я не забеременела. Зато, как оказалось, я от них подхватила и затем целых две недели лечилась от гонореи или, говоря по народному, триппера, тут холодная вода не помогла. А потом, когда я пошла с подружкой в кино на индийский фильм, у кинотеатра нам повстречались те же самые трое кобелей, что насиловали меня на озере. Жалею теперь, что не подала на них в милицию заявление об изнасиловании, сейчас бы сидели они в тюрьме как миленькие, и драли бы их там в задницу, аж дым бы шел – говорят, насильников в зоне очень уважают, им даже новые ласковые имена дают, причем исключительно женские.

Я, завидев этих парней, решила их стороной обойти, сделать вид, что не узнала. Так они сами подошли ко мне, обозвали вафлисткой, хотя у меня в жизни ничего такого ни с кем не было, и триперной сукой, после чего отхлестали по лицу. А за что, спрашивается? За то, что сами же меня и наградили этой гадостью. Ох, и рыдала же я тогда от обиды. Подружка, кстати, когда попробовала их остановить, за компанию со мной тоже получила пару пощечин. Так после этого она со мной целый год не разговаривала, считала, что зря пострадала, раз те «козлы» меня так называют, значит, «всю правду» обо мне знают.

В прошлом году я окончила училище, и твердо решила уехать из этого города, где меня постоянно преследовали несчастья. Однако, как вскоре выяснилось, судьба еще не все испытания мне отвалила. Мне было уже 19, некоторые подружки уже повыходили замуж, другие хвастались своими похождениями и успехами у ребят, а я нормальная и симпатичная девушка, как считали многие, и даже говорили мне об этом, стыдно сказать, толком еще с парнем не встречалась, не говоря уж о половых отношениях. Ведь с Валентином во время этих отношений я кроме боли ничего не чувствовала.

Я работала в городской поликлинике медсестрой, когда меня познакомили с парнем 26 лет, который закончил в Кишиневе институт и приехал работать в этот город на консервный завод. Он был высокий, чернявый и симпатичный, его звали Ваня, по национальности он был гагауз, или, как тут у нас еще говорят, турок. Встречались мы недолго, месяца полтора, и пару раз на его предложения переспать я отвечала отказом – боялась, что ничего путного из этого не получится. Подружки мои напели ему, что я девушка скромная и ни с кем до сих пор не встречалась. Удружили они мне – Ваня и предложил выйти за него замуж. Мы так и не спали до свадьбы – я уже и рада была, но он меня берег, называл «мой цветочек», а о своих злоключениях я, конечно же, ему не рассказала.

На свадьбе была и моя мама со своим милиционером, который, наверное, все губы себе искусал, жалея, что не смог в свое время добраться до такого «лакомого кусочка». Свадьбу отыграли в селе, у Вани на родине под Комратом, к нам пришли гулять почти все его односельчане, еще и из других мест съехались – их семью там знают и уважают. Гуляли весело и интересно, одновременно по русским, украинским, молдавским и гагаузским свадебным обычаям. А под утро, когда мы, наконец, легли в постель, подвыпивший Ваня полез ко мне и… сразу слез. И вкатил мне такую оплеуху, что у меня в голове зазвенело. И сказал: «И что это ты из себя целку корчила, надо было сказать, что женщина!» Дура я, ведь говорили мне подруги, что у гагаузов есть по этому поводу всякие дурацкие обычаи и условности. Оказывается, поутру надо было выносить на всеобщее обозрение окровавленную простыню. А я не верила, говорила подружкам, что это было принято раньше, в прошлые века, теперь такого нет.

Прошло три месяца со дня свадьбы – все это время мы жили в общежитии, где Ване, как специалисту, дали комнату и даже обещали квартиру через какое-то время. Мой муж приходил с работы домой поздно вечером усталый, часто выпивший – у них на заводе есть цех, асептика называется, там вина немереное количество. Он бросал меня на кровать и насиловал: грубо и больно, видно, нежности и ласки я у него не заслужила. Быстро кончал и сразу засыпал. Как чувствовала при этом себя я, моего мужа не интересовало. А потом Ваня взял на заводе открепление и уехал на Север. Завербовался. Ни слова не сказав и не попрощавшись. И я опять осталась одна. И снова я хотела покончить с собой, и в собственный день рождения, когда мне вовсе стало нестерпимо от душевной боли, решилась и выпила целую кучу таблеток. Впоследствии врачи меня чудом откачали, подружка одна догадалась, что я заперлась в комнате, и позвонила в «скорую». Дверь взломали и меня увезли. Едва успели, как сказали потом врачи. А вскоре после этого прошел слушок, что я ненормальная, на основании чего вскоре меня выгнали из общежития; короче, решили поскорее от меня избавиться, тем более что я на заводе не работала и, соответственно, на комнату права не имела. Тогда я вновь стала снимать комнату в частном доме, как и до замужества.

И вот с той поры я решила мстить мужикам, мучить их. Можно было, конечно, заразиться от кого-нибудь сифилисом и всем подряд давать. Но это было не по мне, я же медработник, да и противно. С другой стороны, мне надоело долгими, бессонными ночами кататься головой по подушкам, плакать от одиночества и от боли в груди. А самым мучительным было то, что я не видела выхода из этого своего состояния. И тогда я стала той, кем сейчас меня называют – кайфоломщицей! Я стала ходить в любые компании с самыми разными ребятами; благодаря привлекательной внешности мне всегда и везде были рады. Я ела, пила, танцевала и веселилась, но когда дело доходило до интимных предложений, я их, кобелей, быстро обламывала. Они такими смешными становятся, эти мужики, когда им, оставшись наедине, говоришь: «пошел вон!», «я этим не занимаюсь!» или «а я еще девушка». Если кого это не пробирало, то в ход шла «тяжелая артиллерия», типа «оставь меня в покое», «я болею сифилисом» или «я тебе яйца вырву, козел!». После этого, поверьте, даже у самых настырных самцов желание пропадает, и эрекция сходит на нет.

Сегодня я, продолжая свое амплуа, нахожусь в баре у Кондрата, это бар располагается в ресторане «Прут» на первом этаже. Я привела с собой двух дурочек, с которыми в кино познакомилась, они только и думают о том, как выпить на халявку и писки почесать. А я свою берегу, хоть и не знаю для чего, и никого к ней не подпускаю. Кондрат, как увидел меня, сразу хотел прогнать – знает, что с меня толку никакого, но потом, когда рассмотрел моих «подружек», сменил гнев на милость, подозвал меня к стойке и даже бокал шампанского налил, угостил, и при этом сказал: «Яна, выстави девочек». Дурачок, да они аж пищат, как трахаться хотят, их выставлять не надо, куда скажешь, туда и пойдут, что скажешь, то и делать будут. А я – не по этому делу, я сама по себе. Кондрат меня уже понял, почему и злился поначалу: неделю назад я его обломала. Он, красавчик, думал, что я так и раздвину перед ним ноги. Нет уж! Дудки! Но кобель он опытный и настырный, мне к нему пришлось применить самый сильный из моих приемов – рыдания; 99 из 100 мужиков теряются, когда женщина рыдает. Да-Да, не плачет, а именно рыдает. Во мне, может, умерла великая актриса. Драматическая. Потому, что жизнь у меня тоже драматическая. От своей несчастной жизни я так могу зарыдать, заливаясь горючими слезами, в любую секунду, даже без причины, что только держись.

Тогда, напугав Кондрата рыданиями, я так и осталась в его комнате одна, где и спала спокойно до утра. А он с Ленькой в другой комнате был, и с ними эта подруга, Людка. Они, наверное, ее вдвоем драли. Я и с Ленькой была. Позавчера. С тем же успехом. Он друг Кондрата, тоже красавчик, только слишком сладкий, даже, я бы сказала, до приторности. Когда мы остались с ним вдвоем, и он полез ко мне со своими гнусными предложениями, я применила против него простой, но действенный прием – оскорбления. Он сразу сник и потерял способность к продолжению темы; о сексе после этого речи не было совсем. За такое поведение, конечно, можно и по голове получить. Но все обошлось, в этом плане мне пока везет. Меня даже на улицу не выгнали, хотя я была готова к такому развитию событий. И я опять спала одна. В той самой квартире. Только на этот раз в другой комнате. А квартира та все-таки необычная, даже какая-то странная. Перед входом над дверью там написано:

«Оставь надежду всяк, сюда входящий».

Помню, когда я снимала сапоги в прихожей, там над телефоном еще висела табличка: «Книга памяти», и ниже:

«Распишитесь тут друзья: здесь бывал когда-то я…», а на самом телефоне другая надпись:

"Обратной связи нет, теперь ступай в клозет". Бред какой-то. На двери туалета написано: "Кишкоизнаночная", и ниже пояснение: (Тут для секса нету места). Это уже интересно. А еще интереснее мне показалась надпись на двери в туалете изнутри:

«Сняв трусы, не суетись – тут бывало много пись!». Цинично, конечно, но под определенное настроение прикольно и даже смешно. На дверях в ванную комнату написано: "Комната страха, рекомендуется раздеться перед входом". Над умывальником внутри тоже надпись:

"Сила выпертой воды равна впернутой туды. /закон Архимеда/, и ниже приписка: