Я повеселел:

– Вот, это я понимаю, это по-нашему.

Выпили за грузинско-молдавскую дружбу, затем, как водится, за здоровье родителей, братьев, сестер и всех остальных родственников каждого из присутствующих, включая двоюродных и троюродных дядюшек и тетушек. Когда стемнело, мы продолжили возлияния у костра уже в коллективе проводников.

– Ты помнишь, я тебе рассказывал, что застукал свою жену, вернее, узнал о том, что она мне изменяет? – слегка волоча языком от выпитого, сказал мне Степан.

– Да, что-то такое припоминаю, – ответил я, – но смутно.

– Ну, если быть точнее, не застукал, а сосед мне об этом рассказал. Что какой-то «жигуль» зеленого цвета несколько раз привозил ее домой поздним вечером, когда я в рейсе был. – Я кивнул и он продолжил: – Так вот, приезжаю я с рейса, ну любовь там, сам знаешь как после разлуки, восторги, поцелуйчики, а на вторую ночь моя ненаглядная говорит: «Дорогой, а ты знаешь, что мы сами себя в любви обкрадываем?» – «А что же у нас не так, дорогая?» – спрашиваю я удивленно. – «А то, что все семейные пары живут сейчас полноценной сексуальной жизнью, а не так, как раньше». – «Это как же, милая?». – «Целуют друг друга туда, ну, ты понимаешь, куда, а женщины еще дают в попочку… ну, это…». – «А это не больно?» – спрашиваю. – «Целовать?» – удивилась она. – «Нет, в попочку трахаться?» – спросил я нетерпеливо. «Ну, не знаю, для двух любящих друг друга людей в поисках взаимного удовольствия нет никаких границ. Так что, милый, если ты не против, я готова на эксперимент» – красиво завершила моя милая этот нелегкий для меня разговор. «Ну хорошо, – согласился я. – Тогда давай, милая, действуй».

И что ты думаешь, моя жена, единственная и ненаглядная, с которой я прожил вместе восемь лет, опускается передо мной на колени и берет в рот. Как тебе это нравится, а? Конечно, не очень грамотно, то слегка прикусит, то изо рта потеряет, но, видно, что с большим желанием женщина старается. Ну, кончил я, наконец, а она сглотнула и говорит: «Теперь ты». – «Что я, – «не понял» я». – «Теперь ты туда», – говорит она мне и руками, руками мою голову к себе между ног пихает. «А тебе лизать будет тот, – говорю я, обозлившись, – кто тебя этим глупостям обучал. Неплохо же ты, дорогая, подготовилась к встрече с мужем, из зеленых «жигулей», говорят, целый месяц не вылезала».

Видел бы ты в эту минуту ее лицо. На другой день с утра я ее, стерву, из дома выгнал, и вещи за двери выбросил. Ребенка только жалко, сын у меня с ней.

– Ну, и что же потом? – теперь мне стало по-настоящему интересно, что же было дальше.

– А уже через неделю я опять женился, на своей соседке, молодухе, ей 22 года всего, а той уже тридцать один стукнул. Раньше я как-то не думал об этом, а теперь понял – разница даже в этом возрасте заметная – ну, там, тело лучше, кожа, и молодая гибче, конечно. В постели, я имею в виду.

Я согласно покачал головой, а потом спросил:

– А скажи мне, Степа, извини, конечно, и, если не хочешь, не отвечай.

– Да?

– А свою вторую жену, молодуху, ты об этом, ну, о том, чтобы целовать друг друга во всякие интимные места, не спрашивал? Что она обо всем этом думает?

Степан удивленно воззрился на меня, он казался растерянным.

– Не-ет, а что?

– Так она же из этого поколения, из нового. А новое поколение и любит по-новому…

– Ты хочешь сказать, что и она… это…

– Успокойся, ничего я не хочу сказать, твоих жен я знать не знаю и в глаза не видел. Но спросить, пожалуй, стоило бы… ну, об ее отношении ко всему этому.

– Ты думаешь?

– Уверен. Только осторожно спросить, таким, знаешь, незаинтересованным тоном: «А что ты думаешь, дорогая, о том-то и том-то?»

– Да, тут ты, Савва, пожалуй, прав. – Степан, опустив голову, крепко и надолго задумался.

– А еще лучше, – воодушевился я, помолчав для приличия пару минут, – самому собственную жену развратить. Хотя бы для того, чтобы не дожидаться, когда это сделает кто-либо другой. Я всем друзьям это советую, без обиды только, может у вас в семье совсем все по-другому будет. Извини.

На часах было около двенадцати ночи, костер почти догорел, нас двоих окружал теперь почти полный мрак; все остальные проводники потихоньку разошлись по своим вагонам.

– Кто здесь будет Савва А-ов, – неожиданно раздался низкий гортанный голос у нас за спиной.

Не успели мы обернуться, как незнакомый мужчина в помятом сером костюме шагнул к нам из темноты, правую руку он держал в кармане. Говорил мужчина по-русски с сильным грузинским акцентом.

– Ну, я Савва А-ов, – отвечаю я, вставая с ящика и удивляясь его официальному тону.

Следом за первым перед нами возник еще один мужчина, и больно, словно щипцами, схватил меня за руку.

– Только без глупостей, руки перед собой, уголовный розыск.

– Чего вам, ребята? – спросил я, все сразу поняв.

– Руки давай, – повторил он, я исполнил требуемое, после чего на кистях защелкнулись наручники. Сразу стало некомфортно, больно и даже немного обидно, вроде как несправедливо со мной обошлись.

– Товарищи милиционеры, объяснитесь, мы здесь, можно сказать, на рабочем месте находимся. – Я старался говорить спокойно. – Я – материально ответственный, подписывался. Так в чем, собственно, дело?

– Обвинение мы предъявим тебе на месте, в РОВД, – услышал я в ответ. – А пока поедешь с нами.

– Но… я не понимаю.

– Мы тебе скоро все объясним. Иди вперед, к воротам. А ты с ним вместе работаешь? – спросил милиционер Степана.

– Да– а– а… – ответил тот. От растерянности Степа стал заикаться.

– Передайте начальству, что этот товарищ задержан, мы утром на завод перезвоним, сообщим дополнительно.

Сопровождаемый с двух сторон, я пошагал к воротам завода; дорогой спросил:

– Ребята, вы, мне кажется, ошиблись, не того взяли.

– Если ты Савва А-ов, тогда ошибки нет.

– Я это, я, только не понимаю, что происходит…

Ответа не последовало.

За воротами нас ожидала машина – простой «жигуленок». Один из сопровождавших сел за руль, другой со мной рядом сзади. Ехали мы довольно долго, пока не приехали к обычному в два этажа отделению милиции. В тесном прокуренном кабинете, где из мебели был только стол со стульями и сейф в углу, со мной остался один из милиционеров, другой сразу ушел.

– Снимите товарищ… офицер наручники, – попросил я.

– Гражданин капитан, – поправил меня милиционер.

– А мне нравится слово «товарищ». Снимите, я бежать не собираюсь.

– Кто тебя знает. Посиди пока что так.

Я сидел на жестком стуле, руки сковывали нелепые наручники, свет от сильной настольной лампы бил мне в лицо, оставляя моего собеседника в тени, и я отвечал на многочисленные вопросы, – все было как в кинофильмах про преступников или шпионов, но, как ни странно, – страха не было совсем.

«Наверное, – подумал я, – вот так же как я сейчас, себя чувствуют закоренелые преступники – не терзаясь муками совести, и пребывая в полной уверенности, что они правы».

Я рассказал капитану все, что делал с первой минуты своего появления в Грузии, вспомнил каждый свой шаг на заводе, поведал, как изо дня в день наблюдал за соревнованиями по дзюдо, перечислил десятка два фамилий известных грузинских дзюдоистов (хотел этим капитану понравиться), сказал также, чем занимался на базе после просмотра соревнований, что ел, с кем общался, во что был в это время одет, повторил каждое слово, перемолвленное с напарником, но насчет Мирчи, до которого в нашей беседе очередь дошла лишь часа через полтора, ничего не мог сообщить товарищу следователю.

Да, слегка повздорили, да, толкнул его (но ведь не ударил), а после того и до самого дня его отъезда, то есть до понедельника утром, и в глаза не видел.

– Может, он и получил от кого-то по морде, товарищ капитан, – поделился я с милиционером. – Так это из-за своего плохого характера. Между нами скажу – говно человек.

– Вы же здесь земляки, и находитесь в чужой республике, как ты можешь так говорить? – усмехнувшись, спросил капитан.

– Да рад бы по-хорошему, даже по-братски с ним общаться, но, к сожалению, могу лишь повторить: Мирча – плохой человек, и к тому же конфликтный.

Капитана к утру сменил старший лейтенант – тот самый, молодой полный парень, что арестовывал меня с ним вместе накануне вечером. Я к этому часу ужасно устал, болела задница, спина, ныли руки. Милиционер рассказал мне о том, что именно произошло с Мирчей, которого, по счастливой для него случайности, вагонные воры обнаружили и отвязали, при этом, правда, все деньги – сумму немалую, несколько тысяч рублей – отобрали, включая часы и прочие ценности. Я, пожалуй, мог бы милиционеру кое о чем и поподробнее рассказать, исключая, правда, пункт насчет отъема денег, но предпочел выслушать, удивляясь, вздыхая и даже местами негромко вскрикивая в притворном ужасе.

Часов в девять утра разочарованный следователь отправил меня в камеру.

– За што тибя, землиак, забрали? – спросил меня добродушный толстяк, уже находившийся там ранее; кроме нас с ним в камере было еще двое жутко пахнущих мужиков, на вид просто бомжей.

– Убийство, говорят, – равнодушно ответил я. – Перепутали меня с кем-то.

– Понятно… – Затем уважительно протянул руку: Резо. – Познакомились.

После этого никто мне не мешал, и я, сидя на нарах, даже подремал немного. В обед покормили какой-то кашей с лепешкой и чаем, к вечеру допросы возобновились, а к ночи я опять был в камере. Ночь прошла спокойно, только под самое утро меня кто-то грубо толкнул и разбудил. Я открыл глаза. И сразу почувствовал опасность.

Незнакомый верзила, весь волосатый, как горилла, с наколками на руках, стоял надо мной в расхлябистой позе и насмешливо улыбался:

– Ти кто? – Рука его потянулась… к моему горлу.

– Я… я человек, – ответил я, напрягаясь, собираясь дать ему отпор.

– Ти? Человек? – издевательским тоном переспросил он. – Откуда?