Ну а у меня в этот час была своя задача. В спецвагоне, как я уже рассказывал, имеется жилой отсек – так называемое купе, расположенное посредине вагона. По обеим его сторонам, за перегородками, в которых имеются небольшие дверцы, установлены цистерны -14-тонники. Каждая такая цистерна снабжена температурным расширительным бачком емкостью в 175 литров на тот случай, если температура вина внутри нее повысится, и вино, увеличившись в объеме, выдавится в бачок. Из курса физики мы знаем, что вода при повышении температуры свой объем практически не меняет, другое дело вино – оно таки да меняет. Накануне вечером мы с Петром с помощью ручного насоса заполнили вином оба расширительных бачка, после чего заделали их выходные клапаны специальными пробками, а затем установили шланги на место (цистерна соединяется с бачком гибким резиновым шлангом). Таким образом, мы получили резерв в 350 литров вина, которое наши коллеги обычно называют «золотой фонд проводника».

Опытный проводник на нашем месте, скорее всего, так бы не поступил, потому что приемщики – нередко битые уже парни – этот нехитрый фокус знают, но мы, зеленые новички, наивно полагали, что это сойдет нам с рук, и пошли, таким образом, на риск.

После того, как работники слили «спец» – естественно, в первую очередь, так как это одно из основных правил приемки, и общее количество вина при проверке совпало с указанным в документах, мы с облегчением вздохнули и отравились в заводской душ, где с удовольствием выкупались и даже попарились, – в этот день здесь, на заводе топилась небольшая собственная парная.

После купания, прилично одевшись и взяв с собой пакет с подарками и фотографиями, который я должен был передать родственникам моей супруги, живущим в Риге, дав Петру строгие указания, что можно делать и чего нельзя, я отбыл в город.

Я прежде кое-что читал и слышал об этом красивейшем европейском городе, разительно отличающимся от других советских городов архитектурой, планировкой, своим особенным укладом жизни, и т. п. Поэтому теперь, когда мне представилась возможность увидеть все это воочию, своими глазами, я попросту отправился по нему бродить, с интересом перемещаясь по тихим узким улочкам Старого города, и все здесь – храмы, дворцы, жилые здания, магазины, надо признать, было для меня в диковинку. При этом, меня, конечно же, в неменьшей степени интересовали люди – местные жители.

Оглядывая вывески, написанные на незнакомом мне языке, я из интереса стал про себя загадывать, что бы это могло значить, например, парикмахерская это или булочная, а затем, для проверки своей догадки, заходил в магазин, однако в итоге получилось так, что я так ни разу и не угадал.

Случайно попав таким же образом в аптеку, я вспомнил о беде своего напарника – мандавошках, – и, обратившись к работнице в белом халате, крашеной перекисью блондинке средних лет, попросил ее продать мне серно-ртутную мазь, так как пользование дихлофосом отчего-то не принесло Петру нужных результатов.

Работница, недовольно скривившись при первых же произнесенных мною словах, пренебрежительно выслушала меня до конца, после чего сделала недоуменное лицо и покачала головой, делая вид, что не понимает меня, и тогда я вспомнил, – меня об этом еще в Молдавии предупреждали, – что по-русски здесь со мной никто разговаривать не станет, так как в Прибалтике весьма сильны национализм и ненависть ко всему русскому.

Тогда я сказал этой «симпатичной» женщине, которая выглядела еще более русской, чем я сам (я уж не говорю здесь о том, что она, для того чтобы работать в аптеке, должна была закончить советский вуз, где преподают, разумеется, на русском языке), что я приехал из Молдавии, и что если я заговорю с ней по-молдавски, то она тем более меня не поймет. Женщина выслушала меня на этот раз с интересом, после чего лицо ее расплылось в широкой, располагающей улыбке, и она на чистейшем русском языке стала меня расспрашивать, как мы там, в Молдавии, поживаем под «ужасающим гнетом и засильем» русских, а уж затем принесла нужную мазь.

Радуясь тому, что русский, как язык межнационального общения, все еще годится в употребление, так как какие-либо другие языки были мне неведомы, я задержался в аптеке еще на пару минут и узнал в качестве дополнительной информации, что знаменитый органный зал в Домском соборе в этом месяце закрыт на ремонт. Что ж, печально конечно, но не очень, так как я с этой самой музыкой не был знаком даже понаслышке. Поблагодарив «добрую» служащую аптеки, я отправился по своим делам.

Вскоре, прилично подустав от прогулки по городу, я позвонил из телефона-автомата по имевшемуся у меня номеру, и мне ответил женский голос, что наша – по линии моей супруги – родственница по имени Виктория, с которой я должен был встретиться, и которой я никогда прежде и в глаза не видел, по долгу службы выехала куда-то за пределы Риги, но что, тем не менее, меня с нетерпением ожидают по указанному адресу. И неудивительно, подумал я, что Виктория так занята, так как, несмотря на свой совсем еще несерьезный возраст – 23 года, она была в звании старшего лейтенанта милиции и занималась вполне серьезными делами.

Втайне лелея надежду насладиться в доме родственников домашней пищей (признаюсь, походная наша еда попеременно со столовской мне уже порядком поднадоела), я поймал такси и через десять минут прибыл на место.

У калитки, ведущей к небольшому частному домику, на котором я обнаружил табличку с нужным мне номером, меня уже встречала бабулька лет семидесяти с лишним, судя по всему, жена дяди Семы, который приезжал к нам с Мартой на свадьбу шесть лет тому назад.

Представившись и обстоятельно доложив весьма осторожной и подозрительной родственнице, чей я и откуда, я был, наконец, допущен в дом, где был препроведен в давно не проветриваемое помещение, оказавшееся кухней, в которой пахло чем угодно, только не свежесваренным обедом. От голода у меня уже урчало в животе, но бабуля угостила меня лишь почти прозрачным чаем с позапрошлогодним сильно засахаренным вареньем из неизвестных мне ягод, что только усилило муки голода, добавив к ним устойчивую изжогу.

Зато бабулька, желая все знать о своих дальних родственниках, проживающих в Молдавии, стала подробно расспрашивать меня о каждом из них – при этом, на память, надо признать, ей жаловаться не приходилось.

Продержавшись в таком режиме минут двадцать, и просмотрев за это время сотни фотографий родственников – «седьмая вода на киселе», и торжественно пообещав бабульке прийти назавтра, когда все остальные члены семьи соберутся здесь все вместе, я отдал ей посылку, переданную моей тещей, вышел на улицу, набрал полную грудь воздуха и решительно пошагал прочь от этого дома, дав себе слово никогда и ни при каких обстоятельствах сюда больше не возвращаться.

Четверть часа спустя такси доставило меня в центр города, к гостинице «Латвия», в которой, если верить водителю, имелся вполне приличный ресторан. Впрочем, вкусные запахи уже достигли моего носа, едва мы подъехали к гостинице, и я, не теряя времени, тут же поднялся на второй этаж здания.

Часом позже, сытый и умиротворенный, я вышел на улицу и, перейдя шоссе, шагнул в небольшой скверик, где под сенью невысоких деревьев располагались уютные скамеечки, на одну из которых я собирался присесть, чтобы выкурить послеобеденную сигарету.

Оглядевшись по сторонам, я обнаружил, что лишь одна из скамеечек оказалась незанятой. Но едва я к ней приблизился, как с другой стороны к ней подошла миловидная, светловолосая молоденькая женщина, державшая в руке незажженную сигарету. Шагнув ей навстречу, я достал из кармана зажигалку и одновременно пачку сигарет «Мальборо», американских, кстати, которые имею обыкновение носить с собой именно для таких вот случаев. На ходу щелкнув зажигалкой, я поднес огонек и одновременно протянул ей открытую пачку.

Девушка удивленно приподняла бровки, от предложенной сигареты отказалась и, прикурив свою сигарету – это был «Кент», – от моей зажигалки, присела на скамеечку, положив рядом с собой элегантную белую кожаную дамскую сумочку. «Смотри, какая хорошенькая «прибалточка», – подумал я, спросив разрешения присесть рядом. Девушка кивнула, и я опустился на край скамеечки.

Надо сказать, что все мои знакомые, прежде побывавшие в этих краях, предупреждали меня, что в Риге можно потратить на поиски целый день и не встретить даже одного хорошенького женского лица.

– Спасибо, – сказала дамочка по-русски, красиво затягиваясь сигаретой, голос ее оказался приятного тембра. Исподтишка я стал разглядывать ее. Выглядела моя соседка весьма элегантно и привлекательно: белый брючный костюм из легкой ткани, и белые же туфельки на невысокой танкетке, под пиджаком тоже белая, тончайшая, почти прозрачная нейлоновая блузка, все, конечно же, импортного производства.

Набравшись смелости, я спросил ее о чем-то, она ответила, и уже через минуту между нами завязалась непринужденная беседа, – женщина говорила по-русски с милым акцентом, приятно волновавшим мой слух. На вид ей едва ли было больше двадцати, на лице имелся легкий дневной макияж, нанесенный достаточно грамотно.

– …И зовут вас?… – продолжая наш разговор, как бы между прочим спросил я, затем добавил, извиняясь: – Мое имя Савва.

– Вероника, – ответила она. – Вы знаете, у вас такое необычное имя, я раньше такого никогда не слышала.

– Я хочу сказать вам, Вероника, что когда я только собирался ехать сюда, в Прибалтику, мне говорили, что я здесь, вероятно, не встречу ни одной красивой женщины, однако случилось так, что первая же из них, которая заговорила со мной, то есть вы, оказалась красавицей, – сказал я, ничуть ни кривя душой.

– О, вы мне говорите комплимент, – слегка покраснев, сказала Вероника, – но я не местная, я из Польши, полячка.

– А, ну тогда все в порядке, – сказал я, улыбнувшись, – красота польских женщин известна во всем мире.

Вероника от моих слов и вовсе зарделась в смущении, но я непринужденно добавил еще что-то, затем мы заговорили о политике, о непростых отношениях между нашими странами, о том, что простому человеку, живущему в социалистическом лагере, за «железным занавесом», почти нет возможности путешествовать, посещать другие страны и так далее, и вскоре между нами установилось полное взаимопонимание.