Они пошли шагом, и Алекс поставил двух своих людей за деревьями, а сам собирался оценить ситуацию. Как он и подозревал, охранявшие сам поезд были схвачены и убиты… одурачены формой английских солдат. Их тела лежали рядом с путями. В слабом неверном свете, идущем от горящих строений, было видно, что между вагонами снуют люди и закладывают в каждый из них брикеты взрывчатки. Шнуры вот-вот будут зажжены, и если подкрепление не появится немедленно, будет поздно… а Алекс знал, что все его подчиненные заняты перестрелками в других местах.

Быстро приняв решение, Алекс приказал одному из стрелков забраться на дерево. Это был отличный снайпер, способный уложить любого, кто появится поблизости. Велев другому взять на себя левый край состава, он повернул направо и стал пробираться к последнему вагону.

Ему были видны движущиеся огоньки, и он понимал, что все зависит от времени. Шнуры загорались один за другим, и взрывы последуют в том же порядке вдоль всего ряда вагонов, с обоих концов.

Понимая, что одинаково важно не дать им поджечь все шнуры и самому погасить уже горевшие, он начал стрелять на бегу. Он поразил одного из них в тот момент, когда тот закладывал взрывчатку, и увидел, что он упал. Другого он ранил в ногу, и он покатился с насыпи.

Бросок через открытое место, земля, вскипевшая от пуль, вонзившихся вокруг него, – и он у первого шнура, который сгорел уже до половины. Он выхватил из-за раздвижных дверей брусок взрывчатки, легко затоптал огонь и побежал от вагона к вагону, сознавая бег времени и усилившийся ружейный огонь.

Буры не были дураками и скоро поняли, что происходит. Отставив все другие приказы, они направили оружие на оба конца состава. Стрелка убили сразу—в него попали четыре пули, еще одна ударилась о каску Алекса, и тут же он почувствовал, как другая пуля обожгла шею и по спине потекла кровь. Еще один бур был снят стрелком на дереве. Алекс остался один. Из-за необходимости держаться укрытия он больше не мог двигаться быстро, а шнуры горели с убийственной скоростью.

В этот момент он увидел своего личного противника ярдах в двадцати впереди. Он закладывал взрывчатку в вагон, где, Алекс знал, находятся снаряды для дальнобойных орудий. Если они взорвутся, вместе с ними взлетит на воздух и вся станция. Решать надо было быстро. Показаться – значило быть убитым, поэтому он решил сыграть по их правилам.

Он негромко позвал по-голландски:

– Пит, меня придавило. Помоги мне!

Мужчина поджег шнур, оставил свое занятие и посмотрел вдоль состава в сторону Алекса. Оставаясь в тени, чтобы видна была только форма хаки, он снова позвал:

– Я здесь. Помоги мне!

Сработало. Пит Стеенкамп побежал на звук голоса. Алекс поднял револьвер. Долгое мгновение они смотрели друг на друга как мужчины и как враги. Алекс все прочел в этом лице: решимость, страдание, непреклонность. Но он увидел и безумную ненависть, фанатизм и презрение. Потом светлые глаза застыли в шоке, начал кривиться рот, палец потянулся к курку. Но Пит встретился с человеком, умеющим обращаться с оружием не хуже его самого. Он осел на землю, не выпустив из своей винтовки ни пули.

Алекс смотрел на него – бесформенную кучу в свете выстрелов, гремевших вокруг. Он сделал это не из-за Джудит, понял он, не из-за Хетты… даже не из-за Спайонкопа. Он сделал это из-за формы английского солдата, которая была на нем.

Но времени на такую роскошь, как раздумья, не было. Один лишь взгляд напомнил ему, что шнур на вагоне со снарядами горит очень быстро. Маленький пляшущий огонек неуклонно подбирался к аккуратным цилиндрикам. Покинув укрытие, он бросился туда, но не пробежал и десяти ярдов, как в спину ему ударила пуля, бросив его на землю и причинив боль, какой он не испытал и при Спайонкопе. Не в состоянии остановиться, он катался по земле, надеясь унять жгучую боль в груди.

Движения только причиняли вред. Он лег на бок и сделал вдох, чтобы побороть желание закричать. Зарево на небе напомнило ему о безжалостном солнце, сжигавшем его, когда он лежал на плато восемь месяцев назад. Все повторяется снова, как осязаемый кошмар.

Он почти полностью поверил, что вернулось прошлое, услышав рядом с собой стоны, как и тогда. Слегка повернув голову, он увидел рядом с поездом лежавшего лицом вниз солдата – одного из охраны, которую захватили врасплох и застрелили. Он не был мертв, как думал Алекс, хотя под ним натекла целая лужа крови. Он не был мертв—рука конвульсивно двигалась по земле. Может быть, и остальные живы!

В отчаянии он поднял голову и посмотрел на вагон со снарядами. От шнура осталось несколько дюймов, все пропало. Медленно, усилием воли, которой он в себе и не подозревал, Алекс заставил себя встать на колени, потом сесть на корточки и, содрогаясь от боли, подняться.

Покачиваясь, он двинулся вперед, пот заливал глаза. Шнуру осталось догореть два дюйма. Спотыкаясь и шатаясь, он думал только о том, что должен успеть. Перед глазами у него все плясало и расплывалось. Дважды он падал, но муки тела уже перешли в муки разума, потому что он думал о том, что произойдет, если он не загасит вовремя шнур. Такой маленький огонек… он не может позволить ему превратиться в ревущее пламя катастрофы.

Последний дюйм до связки динамита, он не успеет развязать ее. Повалившись на стену вагона со вздохом, похожим на всхлип, он зажал огонек между ладонями и плотно сжал их. Дикая боль прострелила руку, но он стиснул зубы и держался до тех пор, пока не уверился, что огонь погас.

Он не почувствовал радости или облегчения, только смертельную усталость, которая грозила новым падением на землю. Чтобы предотвратить это, он потянулся обожженной рукой к ручке вагонной двери. В этот момент у соседнего вагона раздался грохот, поднялась волна слепящего света, и взрывной волной его бросило на спину. Чернота, полная и беспредельная, поглотила его.


Солнце зашло уже давно, огонь в кухонном очаге почти догорел. Час перед полночью. В кресле-качалке сидела только оболочка девушки, ее дух вернулся в летний день, когда она услышала веселый голос и подняла глаза на мужчину, который был потрясен, благоговел, но обратился к ней. Этот призыв и покорил ее с самого начала.

Невидящим взглядом смотря на угли, она вспомнила, как солнце освещало его волосы, когда он скакал, чтобы встретиться с ней на их обычном месте рядом с ущельем Чертов Прыжок. Она снова видела выражение радости на его лице. Он уважал ограничения, которые она наложила на их встречи и их отношения, пока она сама не приехала к нему однажды утром, поняв, что хочет большего.

И снова она видела, как он идет с женщиной, которая не имеет на него никаких прав, и она знала, какую боль он испытывает, уходя… и ее собственная боль при виде того, как он уходит.

Потом воспоминания понеслись бурной чередой – все оттенки страсти и боли. Она слышала его голос, с запинкой произносящий голландские слова, видела его потрясенный взгляд. Опять перед ней встал коровник и его руки, схватившиеся за планки перегородки, потом появилась его фигура в свете лампы, которую она держала. Он был промокший и измученный… мужчина из вельда… и она знала, что он навсегда ее мужчина.

Возродившаяся внутри нее прошедшая жизнь отозвалась во всем ее теле любовью к Алексу. В воспоминании она увидела его стоящим у нее на кухне.

«Я ждал, пока он заснет. И вот я здесь, но у меня нет нужных слов».

«Ты – враг!»

«Враг делает так… а так… а так?»

– Алекс!

С протяжным мучительным криком она вскочила с кресла, выбежала из дома, оставив дверь открытой, и вывела свою лошадь из конюшни. Нет времени седлать… времени нет ни на что. До Ландердорпа скакать долго, очень долго, а нападение начнется в два часа.

Лошадь вихрем мчалась по вельду, но все равно недостаточно быстро для девушки у нее на спине и для мужчины в Ландердорпе, который так много раз спрашивал себя: «почему?».

Она знала, что уже слишком поздно, когда выезжала из усадьбы, но красное сияние в небе не заставило ее повернуть назад. Она продолжала скачку, ее душа разрывалась от слов… ее слов… «Поклянись, что ты не был с ней». И его хриплый голос – «Клянусь… клянусь!»

Ночной холод пронизывал ее насквозь, но она не сознавала этого. Она мчалась словно движимая неподвластным ей порывом. Со всех сторон неслись звуки вельда, но ее уши были глухи к ним. Она горела всем тем, что когда-либо было между ними, она слышала только его слова, все слова, сказанные с их первой встречи. Алекс, о Алекс!

У входа в ущелье Хетта соскользнула с лошади и, подобрав юбку, начала карабкаться на скалу, возвышающуюся над Чертовым Прыжком. Из-под ног у нее летели камни и разбивались внизу, руки горели от царапин. Дыхание рвалось из горла, как рыдания, но глаза ее были сухи.

Все выше и выше забиралась она, не чувствуя ни усталости, ни страха, пока не достигла самой высокой точки над ущельем. Она встала, уронив руки и выпустив юбку, которая надулась от ветра. Она смотрела на Ландердорп, такой близкий отсюда. Она стояла неподвижно, будто мертвая, почти не дыша.

Дым немного рассеялся, и она увидела маленькую железнодорожную станцию, освещаемую всполохами ружейного огня. Она различила треск перестрелки. Потом, вслед за вспышкой, которая осветила вагоны на запасных путях, до нее донесся глухой удар. Она схватилась руками за горло и закрыла глаза.

– Прости меня, – прошептала она, не вполне понимая, кому это говорит.

Она повернулась, зная, что должна сделать. Ветер вельда задул сильнее. Ей показалось, что она находится в преддверии ада. Во мраке ночи не было видно края скалы, ничего, что могло бы подсказать, когда очередной шаг приведет в пустоту. Вокруг только чернота и шепот тех, кто также стоял здесь до нее. Она стояла и слушала, чувствуя свое родство с проклятыми.

Она вспомнила свои же слова: «Чернокожие верили, что это место заколдовано. Если человеком овладевали злые духи, они заставляли его творить зло. Притаившиеся в засаде убивали его копьями. Если он был невиновен, боги помогали ему благополучно приземлиться, когда он прыгал в ущелье».