– Я погубил ее… я погубил нас обоих, – сказал он. Голос прозвучал откуда-то издалека.

– Нет, Алекс, ты никогда бы этого не сделал.

– Меня обвиняли в этом всю мою жизнь, но только теперь я действительно виноват. – Он поглядел на огонь, вспышкой промелькнуло воспоминание о том, как он лежит в лодке и смотрит на солнце. – Она протянула мне любящую руку, когда я больше всего нуждался в ней. Я впервые стал Алексом… самим собой. Я принял ее руку без колебаний, не задумываясь о том, что я от нее требую. Встреча с Хеттой дала свободу мне, но забрала ее у нее.

Все перемешалось – обвинение и чувство вины. Слова эти предназначались Хетте, которая никогда уже их не услышит.

– Я думал, что наша любовь будет сильнее любых испытаний. Я думал, что она возвысится над предрассудками и ненавистью вокруг нас. Я думал, что ничто не затронет нас. Боже мой, каким слепцом я был… каким эгоистом!

Раздалось шуршание бархата. Она опустилась на колени перед ним и взяла его руки в свои. Он глядел в лицо, на котором играли серебристые отблески.

– В ответ на свою любовь я потребовал все, и этого оказалось слишком много… больше, чем она могла дать. Она права. Я был врагом.

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ

Материалы заседаний военного трибунала по делу Хетты Майбург были направлены командиру ледисмитского гарнизона, который поддержал вердикт, но отложил исполнение приговора.

Вердикт сопровождался настоятельным прошением о помиловании ввиду того, что Иоханнес Майбург погиб от руки убитого солдата и девушка впала в состояние временного помешательства. Но помимо этого следовало учесть все политические последствия приведения смертного приговора в исполнение. Любыми средствами надо было избежать излишнего шума, потому что газетные статьи, касающиеся отношений между подсудимой и английским офицером, сыном члена британского правительства, опасно балансировали на грани скандала. В результате все формальности были улажены непривычно быстро, и уже в конце июня узница вышла на свободу. Ее препроводили поездом до Ландердорпа, вернули двух лошадей, позаимствованных военными, и предоставили самой добираться до усадьбы.

Был пронизывающе холодный дождливый день, затянувший ущелье Чертов Прыжок завесой, за которой таилась опасность. Хетта ехала под дождем по краю ущелья. Она содрогнулась и ощутила, как призраки умерших дотрагиваются до нее своими костлявыми пальцами. После длительного пребывания в замкнутом пространстве вельд, казалось, потерял для нее свою прелесть естественной свободы. Путь казался бесконечным, а лошади – единственными живыми существами в ее мире.

Когда она въехала во двор, вышел Джонни. Он, не стыдясь, плакал от радости, что снова видит ее, но она соскользнула с седла и вошла в дом, словно рядом никого не было.

Все пропиталось холодом. Маленькие окошки пропускали в комнату совсем немного серого дневного света, но она не стала зажигать лампу. Она была приучена к бережливости с детства. Придерживая на плечах шаль, чтобы согреться, она, не теряя времени, прибралась и разожгла огонь. Хлеб должен быть испечен—тот, что на столе, заплесневел, – и нужно заняться висящей у двери маленькой заячьей тушкой, пока разложение не коснулось и ее. Каша в котелке, свисавшем с крюка над огнем, засохла, ее нужно было отодрать от стенок. Все это требовало времени.

Только когда огонь разгорелся как следует, тесто начало подниматься, а кролик был выпотрошен, она зажгла лампу и пошла задернуть занавески. Ее нога на что-то наткнулась, и девушка посмотрела вниз. Это была разбитая тарелка из буфета.

Занавески остались незадернутыми. Поскрипывая, мерно покачивалось кресло-качалка. Затрещал огонь и озарил оранжевым светом холмик теста, но весь остальной дом был погружен в молчание. Пламя начало затухать. Нужно ставить хлеб в печь. На столе лежал ободранный заяц, застывший и лоснящийся – его подстрелили так давно. В открытую дверь видна постель Франца, отброшенные в спешке одеяла. И ее собственная, неубранная. На полу валяются несколько шпилек.

На полке рядом с плитой лежит трубка и нож для разделки мяса. У двери висит старое пальто с въевшимся стойким запахом табака. Под ним стоит пара сапог, новых, сшитых непослушными пальцами. Их никогда не наденут. Огонь окончательно угас вскоре после полуночи. Тесто перестояло. Лампа помигала и потухла, а кресло-качалка все скрипело и скрипело. Библия, заботливо хранимая, осталась на столе нераскрытой, ее умиротворяющие слова остались внутри сомкнутых страниц.


Неделю спустя, когда она на ледяном утреннем ветру выкапывала овощи, на горизонте появился всадник. Он приближался очень быстро. Она выпустила из рук лопату и пошла в дом. Она знала, зачем он едет. В помещении будет лучше.

Когда дверь отворилась, Хетта стояла у стола. Он подошел к ней близко, на расстояние двух футов.

– Я все знаю. Наши люди в Ледисмите регулярно передают сведения. – Он положил на стол свою винтовку. – Ты собираешься вечно скрывать свои грехи?

Хлыст, который он держал в правой руке, со свистом рассек воздух и оставил на ее щеке кровоточащий ручеек.

– Я как-то сказал тебе, что считаю глупостью со стороны Бога наделять женщину таким лицом и телом. Теперь я знаю, что ты – исчадие ада. Предательница… Иезавель!

Хлыст взвился снова и опустился на ее плечи.

Она приняла удары и беззвучно призывала на себя еще большие наказания. Их никогда не будет достаточно.

– Ты продала душу англичанину. На глазах главы вашей семьи, твоего брата и нареченного ты вступила в сговор с врагами своего народа. И ты отрицаешь это… здесь, в этой комнате, перед Библией ты отрицаешь это. Ты лжешь перед Богом… отступница.

Его бледно-зеленые глаза сверкали от переполнявших его чувств. Она ощущала запах ярости, исходивший от его тела.

– Ты спрятала от меня своего порочного любовника, зная, что он был моим пленником. Ты прятала его здесь, в доме твоего убитого отца, даже тогда, когда я искал полагающееся мне по праву. – Он схватил ее за руку и приблизил к ней свое лицо так близко, что красные, влажные губы двигались всего в нескольких дюймах от ее губ. – Ты созрела, это правда, но для некоего английского джентльмена, которому захотелось поразвлечься. Он получил, что хотел, и предал тебя. Неужели англичанам мало уже совершенных против нас грехов, что они удовлетворили свою похоть и выставили тебя на позор, унизив в глазах твоего народа?

Он так толкнул ее, что она упала на стол.

– Он пришел сюда не один и убил отца твоего отца, и все равно женщина из рода Майбургов отдает этому человеку свое тело. Я отомщу ему, но сначала я имею полное право наказать тебя за распутство и предательство. И я не возьму в жены женщину, использованную англичанами.

Стол под щекой был жестким и не за что было ухватиться, пока он бил ее. Когда он остановился, она долго лежала так, желая никогда не подниматься.

– Мне следовало убить тебя, но это в руках Всемогущего Бога.

Он ушел в комнату Франца, выспался там, а потом уехал, набив седельные сумки хлебом, вяленым мясом, сыром и яблоками из бочонков. Хетта вернулась к выкапыванию овощей. Она не смотрела ему вслед и не обращала внимания на боль, возникающую при каждом движении. С бесстрастным лицом она вонзала лопату в легко поддающуюся жирную землю.


Решение возвратиться в Англию откладывалось на неопределенный срок, потому что Джудит не могла заставить себя покинуть Ледисмит именно сейчас.

В моменты просветления она уныло говорила себе, что ни одна другая девушка не захотела бы продолжать отношения, несущие сладостную боль, которая нарастала с каждым днем, но принять решение и вырвать из своей жизни человека, который в ней не нуждался, было выше ее сил. В минуты же слепой страсти ей казалось, что еще может отыскаться основа для их совместного будущего. В течение двух месяцев, с тех пор как против Хетты Майбург возбудили дело, рядом с ней находился ранимый, уязвимый человек. Джудит была не настолько глупа, чтобы не понимать, что его нынешняя зависимость от нее не означает вечной привязанности. Но пока она длилась, она не могла не тешить себя иллюзиями.

Он потерял опору в перевернувшемся с ног на голову мире, в котором чем-то единственно надежным была она. Это и близко не походило на то, чего она так желала, но и этого было достаточно, чтобы откладывать покупку билета на океанский пароход.

С момента освобождения бурской девушки Алекс находился в подавленном состоянии. Тот единственный вечер, когда он обнажил свою душу в почти бессознательной исповеди, больше не повторился, а поскольку приведение приговора в исполнение было отложено, Джудит почувствовала в нем покорность судьбе, скрывшую все, кроме той части его существа, которую он не мог спрятать от окружающих.

Он пережил нависший над ним скандал и замаскированную враждебность тех, кто с легкостью забыл его побег из Ландердорпа и героизм, проявленный в битве при Спайонкопе, и подверг сомнению его лояльность. Любой, встретившийся с ним впервые, увидел бы перед собой сдержанного и серьезного молодого человека, спокойного и приятного, но Джудит знала его напористым, агрессивным или до безумия счастливым. Перемена в нем заставляла ее хотеть, чтобы он вернулся к тому или другому состоянию – к чему угодно, лишь бы пробудить в нем искру жизни.

Как-то днем, одеваясь на прогулку верхом, она думала об Алексе, хотя сопровождать ее должен был Нейл Форрестер. Застегивая жакет своего темно-зеленого костюма для верховой езды, она раздумывала, изменится ли что-нибудь, если она скажет ему всю правду о Нейле. То, что Нейл станет ей хорошим мужем, представлялось Алексу решенным делом. Но ее отношения с Алексом были так хрупки, что даже попытка заговорить на столь деликатную тему могла разрушить их. Кроме того, она слишком часто замечала в его глазах затаенную боль, чтобы поверить, что бурская девушка уже не занимает в его сердце прежнего места.