Буркнула:

– Марта – это не мы. Если ты помнишь, Марта к банку отношения не имела. Да и к родителям в последние годы тоже. Кстати, сопоставь: до этого дня наши серверы больше не щупали. Если это те, кто имеет отношение к убийству, то их наживка, что конечная цель – банк, уже слишком залежалась, чтобы мы могли её проглотить. Они для этого чересчур долго ждали. Думай, Анри. Выйди из стереотипов и думай. И ищите с Костяковым, кто атакует.

Шамблен остановил её на полпути к выходу:

– Зачем тебе это нужно?

Не обернулась, но замерла:

– Что – это?

Зам догнал, взглянул искоса, сказал тихо:

– Самой заниматься, встречаться, копаться в этом? Ссориться с отцом?

Помолчала, невидяще глядя в стену: «Потому что теперь я не могу ему верить. Потому что теперь я даже под разумными объяснениями подозреваю подвох. Потому что его волнует банк и только банк. Не Марта. Потому что уверена, что Орлова знает больше, чем говорит. И, думаю, знакомы они гораздо дольше, чем полгода». Качнула головой, не ответила:

– Всё, иди, я уехала.

В 18:30 (как всегда – лучше приехать пораньше, чем опоздать) Майя заперла дверь, чем немало изумила служащих, не привыкших к её раннему уходу, и спустилась на стоянку. «Ягуар» довольно проурчал и двинулся по серым дорожным рекам, запертым бетонными бровками, в сторону Английского проспекта.

* * *

Продавленный асфальт, подбитые поребрики, обтрёпанные, обветренные, как лица английских моряков, фасады окружающих домов после внезапно прекратившегося дождя, стилеты солнечных лучей, пронизывающие и подсвечивающие пурпурной тенью низкие тучи, кое-как приткнутые автомобили разных мастей, загораживающие и без того узкие проезды, – всё вместе раздражало и тревожило. Горло будто наждачкой потёрли, в глазах – песок, и вдруг захотелось повернуть обратно, в своё обычное, упорядоченное, а не погружаться в это танцующее золотыми иглами на кончиках нервов «следственное взаимодействие», чтоб его так и этак.

Майя ждала в машине, пока табло электронных часов не покажет 18:58, чувствуя, как с улицы тянуло ознобной сыростью, а вокруг будто бы потихоньку убавляли свет. Верлен всегда знала, как и о чём говорить с любым человеком, но сейчас она почему-то чувствовала себя растерянной, и остро сознавала это. Из-за непривычного ощущения от подушечек пальцев разгоралось раздражение.

И вот это раздражение совершенно точно было некстати. Для того, чтобы тебе доверяли, тебя не боялись, нужно быть мягкой, порой даже ласковой. И сейчас именно это было самым важным: ей предстояло ухватить ниточку ускользающего клубка, как будто тот самый солнечный стилет за блеснувший кончик лезвия, да так, чтобы и не пораниться, и не отпустить.

Майя сжала оплётку руля, да так, что ногти впились в основание ладони, потом медленно выдохнула. Ну всё, пора.

Простая белая со стеклом дверь Street открылась и закрылась, и Верлен оказалась внутри пиццы-бара. Мягкие бежево-кофейные диваны, закруглённые столешницы цвета старой корицы, фактурные стены – топлёное молоко с пенкой: под левой лопаткой плеснуло теплом и сразу стало спокойнее. Огляделась: людей немного – понедельник всё-таки – и решительно двинулась к угловому столику в конце зала.

Села спиной в угол, рядом положила сумочку и осмотрелась: барная стойка в ярких наклейках, возле неё – высокие деревянные табуреты, на полу, вытертом множеством подошв, сундук, похожий на моряцкий, со старыми книгами, на стенах – металлические полочки с разными мелочами, барометром, подсвечниками, с потолка свисают похожие на перевёрнутые плошки светильники. Мелькнула странная мысль: «Если Орловой нравится такая обстановка, может, она любит море? Позвать прокатиться, завоевать доверие? Только не на семейной яхте, а как-нибудь попроще, как все. Господи, когда ты сама-то была на море? Не отвлекайся. Ты не дружить с ней собираешься».

Снова внимательно оглядела кафе: «Уютно, спокойно. Относительно безопасно. Только вот где же ты есть? Задержалась? Передумала? Так, сидим ровно, смотрим меню и не нервничаем. Жаль, за рулём, вина не выпьешь… значит, пока кофе, хотя за сегодня его уже столько, что, кажется, в желудке скоро дырка прожжётся. Для приличия подождём минут пять, вдруг наша дама появится, тогда и закажем».

* * *

Диана буквально влетела в бар, плечом прижимая телефон к уху. Что-то быстро договаривая, она встревоженно окинула взглядом бар, отыскала в полутёмном углу высокую фигуру, кивнула, быстро улыбнулась парню за стойкой, протирающему бокалы, сделала несколько летящих шагов навстречу, замерла, покивала, видимо, соглашаясь с собеседником, ответила в трубку:

– Пожалуйста, нет, только не сегодня. У меня сейчас другая встреча.

Снова послушала, нахмурилась:

– Знаешь, мы об этом уже говорили, и не раз. Я тебе благодарна за помощь, но я не буду с тобой это обсуждать.

Диана подошла уже к самому столу, поболтала сумкой в руке, явно не соглашаясь с собеседником:

– Паша, ещё раз тебе говорю, я не дам тебе номер своей карты. Перечисляй только на счёт школы. Ты помогаешь не мне, а всем. Я не сержусь.

Попрощалась, наконец, и буквально упала на кожаный диванчик напротив Верлен, спиной к дверям:

– Простите, что опоздала! Сумасшедший день. Внезапно ты всем нужен! Все от тебя что-то хотят, куда-то торопят. Это решить, этого отправить далеко и надолго с его предложениями. Тут выскакивает ещё кто-то с новой бредовой идеей! Я уже ничего не успеваю! Я люблю людей, конечно, но иногда у меня просто сил на них нет!

Эту тираду Диана выдала не задумываясь и не глядя на собеседницу. Замолчала. Подняла глаза. В кофейно-молочном свете бара они казались не просто синими, но с какими-то золотисто-пурпурными осколками, и зрачки будто пульсировали в такт бьющейся на длинной шее жилке. Выдохнула:

– Я говорю сейчас о тех, кто обожает быть сюрпризом, не о нашей встрече. Мы ведь с Вами договаривались заранее.

Майя, ошеломлённая горячностью речи, двинула плечами, принимая невысказанное извинение, и сдержанно произнесла:

– Если помнишь, мы на «ты» перешли. Люди, да… Люди бывают навязчивы. Если совсем никак, можем отложить.

Поняла, что говорит не очень связно, опомнилась, предложила:

– Давай выпьем кофе. Или чай. Или ты будешь вино? И пока можно просто помолчать, отдышаться.

Орлова с тоской уставилась на часы:

– Не поверишь, выпить хочется, просто сил нет, но никак нельзя, у меня через два часа ещё встреча. Давай тогда чаю и пиццу, хорошо?

– Чай чёрный, зелёный?

– Мне нравится «Сердце Боливии». Если ты хочешь что-то другое, я совершенно не буду против.

Майя поймала взгляд официанта, слегка кивнула головой – можно подходить:

– Чайник «Сердце Боливии» и фирменную пиццу.

Официант отошёл.

Диана копалась в сумочке, что-то разыскивая, Верлен с отрешённым видом наблюдала за посетителями, давая танцовщице время привыкнуть к своему присутствию и неизбежности будущего разговора. Сама она неожиданно быстро сосредоточилась, когда увидела гибкую фигуру на пороге бара, и теперь, как опытный охотник, просто выжидала удобный момент для выстрела.

Принесли горячую пиццу и чайник. Рубиновый напиток закрутился в чашке, поплыли ароматы ройбуша, гибискуса, апельсина, лимона, розовых лепестков. В памяти всплыла дурацкая фраза из рекламы: «аромагия сближает». Майя внутренне поморщилась: она не любила сладких запахов. Чаще всего в последнее время она пила «индийский спайс» – пряный купаж чёрного чая, имбиря, корицы, чёрного перца, кардамона и гвоздики, можно с белым тростниковым сахаром, если кто любит. Надо будет как-нибудь потом, совсем потом, предложить, может быть, понравится… Не сейчас. Одно из отцовских наставлений: если хочешь завоевать доверие человека, впервые разделяя с ним стол, ешь и пей то, что любит он.

Отвлечённые размышления помогали держать паузу, не торопиться и при этом не чувствовать себя неловко: «Дыши, как собеседник, двигайся, как он, незаметно подстройся под него – и ты узнаешь о нём гораздо больше, чем он собирался тебе рассказать», – спасибо, père, я так и делаю. Только дышит она быстро и двигается резко, как пузырьки шампанского. Ну да и пусть, лишь бы в голову не ударило.

Майя с удивлением отметила последнюю мысль и поймала себя на том, что хочет улыбнуться. Это было, действительно, странно: обычно она весьма скупа на эмоции. Похоже, Диана и впрямь из рода шампанских вин.

Девушки практически синхронно потянулись к своим чашкам, пригубили чай и посмотрели друг на друга. Кленовый мёд и морская даль – что может быть общего у таких разных глаз? Солнечные брызги. Марта. И одновременным выдохом, будто решительно бросаясь в волну, друг другу:

– Расскажи мне о Марте.

Обе сбились, замолчали. Верлен подняла ладонь, останавливая тангеру, готовую говорить:

– Давай сначала я расскажу тебе. Немного. Основные точки. Потом – ты. Мне кажется, нам обеим так будет легче.

Кортина

Дорога из Парижа в Биарриц, почти девятьсот километров. Укреплённые замки и следы древнеримских построек. Подъёмные мосты и башни. Архитектура империализма, дворцы толкаются плечами и высятся горделиво. Память о Наполеоне III и лёгкой поступи Коко Шанель. Гаэтан де Ларошфуко и Виктор Гюго. Блок, Шаляпин, Чехов. Амфитеатр для танцующих ветров. «Король пляжей и пляж королей».

Девятьсот километров и четырнадцать часов молчания. Встретиться на avenue Edouard VII. Уйти в дюны. Прислониться спиной к скалистым, выступающим острыми зубьями из песков, нагретых за день камням. Взять в руки прохладную ладонь, поцеловать пальчики, вдохнуть с мягких губ запах жареного миндаля, упереться лбом в плечо и замереть. И чтобы рядом, кроме неё, таинственной студентки Сорбонны, двадцатилетней, восторженной, обожающей, преклонённой, никого.

Из-под колёс хлещет дождевая жижа, порскают жемчужно-серые крохотные птички, дрожит марево от палящего солнца, а она летит, летит по прихотливой ленте, щурясь в зеркало заднего вида, переключая скорости, всё добавляя громкости настигающим из колонок звукам: Édith Piaf, Dalida, Mireille Mathieu, глотая рвущийся в открытые окна воздух пополам со слезами, потому что через неделю ей исполнится двадцать восемь, и за три тысячи километров – муж, который требует отпраздновать это событие вместе, а заодно бросить к чёрту докторскую, вернуться в Россию…