– Или немедленно оденься, или вернись в кровать!

Улыбнулась, не понимая, что нежное и прозрачное от беспокойной ночи лицо от улыбки из красивого стало пленительно-завораживающим, проскользнула в гардеробную, оделась, выглянула:

– Будешь кофе? Тосты? Апельсиновый сок?

Диана застонала и спряталась в подушку:

– Сначала тебя, потом… Потом опять тебя. И только потом, может быть, завтрак…

С удовольствием расслышав неутолённую страсть, прозвучавшую в голосе танцовщицы, прошла мимо кровати, наклонилась, поцеловала в макушку:

– Поспи. Потом позавтракаешь. До вечера.

Прикрыла дверь в спальню, наспех выпила кофе, цапнула пару кусочков холодного мяса и выскочила за дверь: «Сосредоточься. Думай. Ищи и думай. Чем быстрее найдёшь, тем быстрее успокоишься. Иначе свихнёшься. Спятишь. И всё потеряешь. Вообще – всё».

* * *

Дорогу из дома до банка как будто вырезали из памяти: казалось, вот только что посмотрела в зеркало заднего вида, не увязался ли кто за стремительным «Ягуаром», а уже охранник, приветливо улыбаясь, поднимает шлагбаум. Хотелось танцевать. Хотелось крутануться на месте, поднимая ладони к небу, взмывая в столбе падающего сверху света, щекотно и терпко пузырящегося в позвоночнике. Как оказалось легко – принадлежать, отдаваться, дарить, сливаться… Как оказалось трудно – размыкать контакты, возвращаться в реальность, удерживая распухшими и содранными ладонями поводья бешено несущегося сердца…

Добежала до кабинета, бросила документы на стол, включила кофеварку, запустила компьютер: слава Богу, принесли, подключили, можно поработать – быстрее, быстрее… И вдруг замерла: из-под толстой пачки документов выглядывал длинный лист со списком. Осторожно вытянула, опустилась на ковёр с карандашом в руках. Пометка Шамблена: «Пока только один курс. Ищем». Подчеркнула больше десяти фамилий с именем «Ольга». Не было ни Карли, ни Лаптевой, ни Солодовой. Но это пробный шар. Постучала блестящим наконечником по зубам, поднялась, позвонила:

– Анри, доброе утро!

В трубке хмуро отозвался жестяной, царапающий голос:

– Доброе утро.

Верлен удивилась, но с вопросами решила подождать. Попросила зайти.

Через пару минут на пороге воздвиглась ледяная глыба – Шамблен был сердит. Майя вопросительно подняла бровь:

– Чем недоволен? Неприятности?

Анри, не глядя на директора, тяжело опустился за стол:

– Я не понял: мы же договорились, что ты будешь очень осмотрительна, ведь так?

Верлен моментально сообразила, в чём дело, и несколько секунд лихорадочно придумывала оправдания. Но в голове было звонко и пусто, поэтому просто согласилась:

– Так.

Заместитель потёр лоб, потом повернулся и посмотрел в упор:

– Почему её машина всю ночь стояла около твоего дома? И почему она стоит там сейчас, когда ты здесь? И почему опять не включена сигнализация?

Верлен подняла глаза в потолок, на котором переливались блики от бегущей внизу Невы. И над ней, утомлённой рекой, тугой, солнечной, пригрезилась длинная вязь чугунных дуг, на которой замерло сердце: вот-вот оттолкнётся правой ногой, кинется, вытянувшись карминовым росчерком, но поймают ли его упругие ладони той, оставшейся в ворохе смятых подушек и простыней?.. Что тут скажешь? Улыбнулась.

Шамблен охнул, внезапно поняв и приняв бесшумно рухнувшую бездонную правду:

– Ты должна меня представить Орловой.

Майя изумлённо вскинула брови:

– Зачем?

Шамблен, изо всех сил удерживая строгое выражение лица, отчётливо выговорил:

– Я должен её расцеловать.

Верлен ещё раз улыбнулась, представив себе обаятельного, но сурового заместителя, ни с того ни с сего целующего тангеру:

– Это ещё за что?

Анри расхохотался:

– Да вот за это! За то, что ты снова улыбаешься!

Вдруг осёкся, поперхнулся смехом:

– Это, вообще-то, не очень хорошо.

Верлен пожала плечами: она могла с ходу назвать пару десятков причин, почему это, мягко говоря, «не очень хорошо», но ей стало интересно мнение заместителя:

– Почему?

Вздохнул, потёр переносицу:

– Во-первых, мы не снимали с неё подозрений.

Майя кивнула: «Продолжай».

– Во-вторых, что будет с твоим отцом, когда он узнает?

Опять пожала плечами:

– А кто ему скажет?

Шамблен поёжился под пронзительным взглядом:

– А сама? Не скажешь?

Согласно кивнула:

– Скажу. Позже. Не сейчас. Может быть. Если вообще будет, о чём говорить.

Зам положил ладони на стол:

– То есть как это – если?.. Ты не уверена, что ли? Тогда я не понимаю, зачем…

Оборвала на полуслове:

– Это не проблема дня, Анри. Я разберусь позже. Дальше?

Искоса глянул, кашлянул:

– С ней была Марта. Как у тебя с этим?

Будто облако набежало на сияющее солнце:

– С этим трудно. Но это тоже не сейчас. Что ещё?

Шамблен покрутил карандаш, постучал наконечником по столу:

– Что у тебя с Максом?

Спокойно, бесстрастно:

– Мы расстались.

– Давно?

– Три дня назад.

Заместитель откинулся на спинку стула, всмотрелся в директора, просчитывая в уме возможные варианты: они поссорились, она решила утешиться с Дианой. Или наоборот? Сначала Диана, потом разбежались? Понял, что запутался, расстроился, но вслух спросил только одно:

– Ты из-за него так внезапно улетела?

Верлен, игнорируя вопрос, поднялась из-за стола, подошла к окну, прислонилась плечом, сложила руки на груди:

– Анри, всё, что ты говоришь, кроме «мы не снимали с неё подозрений», – моё личное дело и никак не влияет на ситуацию. Да и на мою безопасность тоже. Ещё какие-то проблемы видишь?

Пожал плечами:

– Да вроде нет.

Прерывисто вздохнула:

– Вот и я не вижу. Так что давай обсудим, что мы делаем дальше.

Шамблен тоже встал, подошёл, упёрся лбом в стекло.

– Какие предложения?

Майя украдкой глянула на ладонь: Диана, прощаясь, поцеловала её в середину. Сомкнула пальцы, представляя, что удерживает внутри горячее дыхание, замерла. Смерила взглядом изучающего её зама.

– Что удалось найти на наших фигурантов?

Зам задумался, сверкнул глазами, ответил вопросом:

– Думаешь, это всё связано? Карли, Марта, Солодов?

Верлен нахмурилась: предчувствие беды жёсткими ремнями взнуздало едва освободившееся сердце. Бесстрастно вымолвила то, что с самого воскресенья сидело в виске ржавым гвоздём:

– Безусловно. Карли, Марта, Солодов – безусловно. И ещё, мне кажется, сюда нужно добавлять Орлову. У нас их четверо, и мне необходимы хоть какие-то данные прямо сейчас. Немедля. Я не могу больше ждать, Анри.

Заместитель нахмурился, мысленно восстанавливая в памяти события шестилетней давности, прикрыл глаза:

– Давай оттолкнёмся от твоей сестры. Ты сказала, искать пересечения, когда ей было двадцать. Марта тогда вообще не желала общаться ни с отцом, ни с матерью. Сорбонна сильно затянула её, это бунтарство, отказ от дома, уход в общежитие… Исчезала, бросала трубку, не приезжала даже на праздники… Вполне возможно, что там было что-то серьёзное.

Майю передёрнуло от воспоминаний, всплывших дохлыми рыбами: как не заталкивался воздух в лопнувшие лёгкие от одного взгляда на доверчивое, открытое, детское лицо с той школьной фотографии, так похожее на Диану, и как следом обрушилась мысль, что, возможно, из-за этого Солодов преследует Диану. И как от того, что не знает, преследует ли, или они действуют заодно, тошнило её под школьным забором и рвало в гостинице чёрной желчью отвращения…

Об этом – тоже никому и никогда, никогда и никому, потому что «добейся полной бесчувственности, полной бесстрастности, чтобы ни одна живая душа не могла сказать, что тебе хорошо или больно»… Содрогнулась, стукнулась гудящим затылком об оконный профиль, уставилась в потолок:

– Я уверена. Мне кажется, нам нужно сейчас поднять всё, что только можно, об этой Ольге. Мы знаем, что она из Мурманска, знаем, что примерно в восемнадцать лет вышла замуж, знаем, куда поступила учиться. Дальше-то что? Так сложно получить элементарные сведения из ЗАГСа? И кто всё-таки жена Солодова, и что с ней случилось?

Шамблен хмуро ответил:

– Мы стараемся. Лето. Те, к кому можно подойти, чтобы посмотрели в системе, в отпусках.

Верлен покатала желваки на скулах, проронила:

– Ты же услышал, что мне нужно это сейчас?

– Май, я всё понимаю, но куда мы теперь-то торопимся? Мы всё найдём, но только не в один же день.

Верлен с тоской смотрела на ленивую Неву: «Как ты не понимаешь… я люблю её. Она у меня ночует. Я с ней сплю. Сплю и не уверена, что она мне не враг. Я должна знать. Пока не поздно. Впрочем, кажется, уже поздно… потому что я хочу жить с ней всегда. Точнее, сколько получится, с её легкомыслием… Прости, что я несправедлива к тебе, друг мой».

Шамблен ещё постоял, потом уже повернулся к дверям, когда спину погладило тихое и тёплое:

– Спасибо тебе, Анри.

Мягко откликнулся:

– Я дорожу тобой. Если ты счастлива, то пусть всё будет так, как есть. И да, я обожаю, когда ты улыбаешься.

Шамблен ушёл, и пришлось вернуться к своим прямым обязанностям, на которые оставалось всё меньше и меньше времени, потому что рука тянулась к мобильному – позвонить, услышать голос, в котором плавились коньяк и шоколад, проверить, что исчезнувшая ночь – не плод воспалённого загнанного воображения, ещё раз спросить – правда ли, что вернётся… Не стала. Бесчувственность и бесстрастность, абсолютная недоступность и неподвластность. Хотя бы в эфире, хотя бы публично, хотя бы делая вид…

Снова засела за документы, поглядывая на зависшую у школы танго точку «Фиата», мельком подумала: «Интересно, бывает ли у тебя отпуск? Вряд ли, конечно: те, у кого есть собственное дело, в отпуск не ходят. А было бы здорово взять дней пять – семь, махнуть на пустынный остров, подальше от людей, нескромных взглядов… Спросить, что ли, вечером…»