Когда на Петербург опустился вечер, планшет показал, что Дианин «Фиат» снова припарковался у её дома. От замершей неподвижно точки Майе вдруг стало легче, и она нашла в себе силы снова вызвать такси, собраться, рассчитаться и выехать в аэропорт. Рейс ранний – в 4:50. Значит, дома она будет к восьми.

Кортина

Она стоит на изломанной крыше. Янтарной, с серыми подпалинами. Солнце плещется радостными брызгами на отсыревшую грусть. В тонких пальцах небольшой ладони – обычный блокнотный листок в клеточку. Но она прячется в трущобу страха и отчаяния, вдыхает трепещущими ноздрями серый дымок: бежит от листка по шерстяному рукаву пальто, цепляется, рассыпает написанную историю, и вот уже тени начали бродить, устав ждать, а солнце становится ледяным и надменным, и бьёт наотмашь, и пальцы немеют держать в сыромятных ремнях беснующееся лихо… Не надо было уезжать. Не нужно возвращаться, ведь знала, что он не отпустит… Оказывается, ему было всё известно. И его железные, рвущие внутренности кулаки доказали это. Если даже она просто попробует позвонить или написать, или пойти в полицию, или уехать к родителям, он уничтожит её – чудо, которое должно жить.

Если бы осталась, то можно было бы упасть в поле, подёргать за соломенную прядь, подышать под зеленовато-пшеничным навесом колосков. Или к морю, набрав полную корзину золотистых яблок и подыгрывая на гитаре пляшущим облакам. Или к маленькой пристани, где щёлкают военными каблуками флаги на ветру, и нежатся губы мёдом и горчинкой. Туда, где когда-то кто-то удержал тебя за белеющее, отливающее в небесную синеву запястье. Сегодня – нет. Удержать некому.

Зажмурилась, сглатывая катящиеся слёзы, подошла к краю. Шагнула в пропасть распластанной улицы.

Танда 13

Вышла из аэропорта – по глазам ударил победный свет летнего утреннего солнца. Сощурилась, натянула шлем, завела байк и осторожно выехала со стоянки. Измученное тело умоляло об отдыхе, дрожь пробивала электрическими разрядами, бросало в жар, голова кружилась. Поэтому Верлен двигалась на средней скорости, внимательно осматривая дорогу и чувствуя себя так неуверенно, будто впервые села на мотоцикл. Солнце плавило крыло, опутывало отскакивающими серебряными жилами, воздух клокотал у висков, забираясь под чёрный шлем. Лето плыло вокруг тонким шёлком, дома отпечатывались оттисками сонных взглядов, и подтачивающая силы тревога понемногу рассеивалась.

Добравшись до дома, метнув внимательный взгляд вокруг, завернула на внешнюю стоянку, оставила байк, сдёрнула с кудрей шлем и несколько мгновений просто посидела, вдыхая спокойствие двора, упираясь ногами в тёплый влажный асфальт. Поднялась, забросила сумку через плечо, снова огляделась, понимая, что за двое суток вокруг не изменилось ничего, кроме неё самой. Всё полетело кувырком, как загремевшая за отбойник машина: расплескался бензин, покорёжены стойки, вышиблены двери, сплющена крыша, а ты каким-то чудом вылетел через лопнувшее брызгами осколков за секунду до твоего касания лобовое стекло и теперь валяешься в пяти метрах от готовящейся вспыхнуть машины и думаешь, что нужно сделать в первую очередь: встать, отряхнуть испачканные колени, поправить задравшуюся рубашку и осмотреться или перевернуться на спину, уставиться в синеющее небо и понять, что ты только что отряхнул колени споткнувшейся судьбе…

Долго стояла под душем, смывая остатки слабости, запах гостиницы, аэропорта и самолёта. Долго варила кофе, стояла у окна, обнимая ладонями высокую белоснежную кружку. Придирчиво выбирала одежду: стальные брюки, узкая рубашка с высоким горлом цвета серого турмалина, чёрный бриллиант на цепочке из белого золота: чёрно-коньячный, насыщенный и глубокий блеск камня в сдержанно сияющей белизне. Пристально оглядела себя, будто видя впервые (хотя, так оно и есть, и пусть никто, кроме неё, об этом не знает), удовлетворённо кивнула. Теперь можно и в банк.

Точно так же, как утром мотоцикл, осторожно и преувеличенно внимательно вела машину. Добравшись до кабинета, первым делом посмотрела список находящихся в банке сотрудников. Кивнула, нажала кнопку:

– Анри, доброе утро, зайди ко мне.

– Доброе утро. Сейчас.

Через пару минут на пороге возник заместитель, как всегда, одетый с иголочки, но без прежней вальяжности. Стылым ледником светились глаза, и такими же холодными были падающие капли слов:

– Итак, ты вернулась. Теперь ты знаешь, что я за тебя отвечаю, так что давай прекратим играть в начальника и подчинённого. По крайней мере, сегодня и сейчас. Потрудись, пожалуйста, объяснить, какая муха тебя укусила, что ты рванула без подготовки, без защиты, без меня, в конце концов, в совершенно незнакомый город? Где твои мозги? Где твоя осторожность и предусмотрительность? Что за фортели ты выкидываешь последнее время? Ты что, мать твою, хочешь, чтобы я сдох от беспокойства за тебя?

Верлен с возрастающим удивлением слушала гневную отповедь всегда выдержанного заместителя. Его глубокий, обаятельный голос, обычно утешающий и успокаивающий, сейчас был похож на верблюжью шерсть: колючий, сердитый, саднящий. Впервые Майя увидела в глазах Шамблена искреннее страдание и поддалась безотчётному порыву: поднялась, взяла его за руки и уткнулась в надёжное плечо.

– Прости меня, Анри. Я тебе позже объясню. Пожалуйста, прости.

Заместитель неловко поднял руки, обнял прямые плечи, на несколько мгновений сильно прижал к себе, отпустил и на полшага отступил, чтобы заглянуть в глаза своему директору:

– Май. Май! Посмотри на меня.

Верлен подняла взгляд и, чтобы разрядить обстановку, голосом маленькой виноватой девочки пролепетала:

– Прости меня, ну, пожалуйста!

Шамблен от неожиданности потёр глаза, потом с облегчёнием улыбнулся, словно сквозь свинец ледяных туч брызнуло солнце:

– Ладно, ты победила. Итак, давай, садись, я тебе расскажу, что и почему.

Майя неловко приткнулась на стул напротив. Анри тоже сел, протянул руки, взял прохладные пальцы Верлен в свои:

– Когда Марта погибла, господин президент взял с меня слово, что я с тебя глаз не спущу. Ну, не в буквальном смысле, конечно, но что-то очень близкое. Поэтому я смотрю за тем, когда у тебя включается и выключается сигнализация (тут ты, в основном, предсказуема), какие у тебя маршруты. Да, и в «Ягуаре», и на байке стоят маячки. Смирись. Камер наблюдения у тебя дома нет, хотя я бы поставил одну, на входе. Но это мы ещё обсудим. Понимаешь, Май, как бы тебе ни казалось, что твой отец – бесстрастная машина для процветания банка, это совсем не так.

Верлен недоверчиво дёрнула плечом, но промолчала.

– Ему, на самом деле, так же плохо, как и вам всем. Но он же – глава семьи, он – каменная стена, он – надежда и опора и прочие высокопарности. Только ты пойми, он – человек, твой отец, каким бы строгим он ни был. То, чего он всегда хотел и хочет, это вашего безусловного счастья. А иначе – зачем вообще вот это всё?

Анри махнул рукой вокруг:

– Эти стены, эти цифры, эти печати – зачем? Не для того, чтобы положить здесь жизнь, не видя ничего, кроме компьютеров. Это просто средство, которое делает жизнь намного легче с точки зрения того, что поесть, где выспаться и куда поехать в отпуск. Но это средство – не тюрьма тебе. Не тюрьма, но – угроза. И ты понимаешь и согласна со мной. Поэтому мы сейчас с тобой договариваемся, что больше ты не делаешь опрометчивых шагов.

Анри потёр лоб и вдруг как-то очень беззащитно взглянул на девушку:

– Из-за всех этих историй твоя поездка выбила меня из колеи. Я испугался. Глупо, конечно, но мне кажется, я так не боялся лет с пяти, когда увидел змею на одном из пляжей на Атлантическом побережье, где мы отдыхали семьёй. Вот тогда и вот сейчас. Сейчас, наверное, даже больше. А на те пляжи я теперь не езжу, кстати.

Верлен кивнула, не зная, что ответить. Мурманское небо всё ещё скреблось в горле и коленях, и так много предстояло сделать, что, жестом остановив Шамблена, безмолвно включила планшет и показала снимок школьных классов, пальцами раздвигая изображение Ольги. Вглядевшись, Анри сдавленно произнёс:

– Мать твою… это что, Орлова? – и вскинул на директора потемневший взгляд.

Та отрицательно мотнула головой:

– Не она. Это, по словам директрисы, школьная любовь Солодова. Зовут Ольга Лаптева. Точнее, вышла замуж, стала Карли. И, видимо, та девушка с фотографии, которую мы нашли у Марты.

– Но… как это может быть? И как ты её вообще нашла? Откуда эта девочка?

Отошла к окну, вгляделась в небо, вдруг, после признания Анри в детском страхе, показавшееся ей перетекающим клубком пятнистых змей, вздохнула, терпеливо пережидая, пока под рёбрами потухнут угольки тревоги. Скупо перечислила факты, которые узнала в Мурманске, но ни слова не сказала о своих подозрениях и страхах. Шамблен всё крутил планшет, и так, и эдак рассматривая фотографию. Крякнул, поднялся:

– Пойду к Костякову. Кстати, ни Солодова, ни Карли у нас в «Метке» нет. Но мы ищем. Сергей уже должен был достать эти чёртовы списки. Посмотрим, посмотрим…

Оставшись одна, опустилась за стол, подвинула мышку, взглянула на светящуюся точку «Фиата»: «Если бы меня оставили вот так, ничего не объяснив, я бы, наверное, не стала возвращаться. Зачем ты приезжаешь? Что ты хочешь? Отдать ключи? Что-то спросить? Я боюсь того, что ты можешь сказать, но так хочу, чтобы ты приехала и сегодня. Я хочу оставить тебя у себя и никуда не отпускать. Я боюсь за тебя, потому что мне кажется, что злобный взгляд упыря следит за тобой. Но что гораздо страшнее – что ты – вместе с тем упырём. Что ты используешь меня. Что это может быть таким фантастическим лицемерием, иезуитской игрой. И поэтому я тебе ничего не расскажу, а буду просто за тобой присматривать. Наблюдать. Изучать. Если смогу дышать и соображать, когда ты будешь рядом».

Мысли гонялись друг за другом, стягиваясь в душный клубок. Солодов и Ольга. Солодов и Диана. Солодов и Марта. Он ли тот упырь, что убил сестру? Может быть, просто так сложилась жизнь, и он пытается её прожить дважды, теперь – с Дианой? Может, ему тогда просто не повезло, Ольга его отвергла, и он её потерял, но нашёл тангеру? И Марта совершенно ни при чём, и он дружит с Августом просто потому, что так тоже бывает? Может ли так быть, что это – невероятное совпадение? И вовсе не смертельное, как вопит что-то дикое, угнездившееся в затылке? Если допустить, что Солодов – настолько же нелепый неудачник в личной жизни, насколько он успешен в бизнесе? И вся его грубость, фривольность, фамильярность – только маскарад, попытка защитить тонкую кожицу души? Как узнать? Как понять? Нашёл ли Солодов Ольгу в Петербурге? Что с ней стало, когда она вышла замуж? Нужно искать связи, искать зацепки, выяснять, кто такой муж и где он сейчас. Если он иностранец, то, вполне возможно, его уже нет в стране.