Танда 12

Промаявшись в душных, игольчатых снах, толком так и не отдохнув, с утра Верлен позвонила в кадровую службу пароходства. Представилась столичным журналистом, пишущим о нелёгких судьбах моряков, пустила в ход всё обаяние своего голоса и всё-таки выпросила адрес утонувшей пары. Оказалось, что Солодовых кадровик помнил очень хорошо: они были люди простые, суровые, очень бережливые, может, излишне жёсткие к собственному сыну, месяцами жившему под присмотром соседей. Не мыслили себе жизни без моря. Ходили в рейсы с детства, на берегу у кораблей и познакомились, и потом поженились, и вместе погибли. В трёх строках – вся жизнь…

Майя ткнула в планшете несколько точек, определила две школы, которые могли относиться к району, где рос Павел. Начнём с этой. Так, директора зовут Симонова Любовь Витальевна. Что ж, рискнём? Позвонила наугад, и тут ей невероятно повезло, причём – дважды: трубку в приёмной сняла сама директор школы, которая, как оказалось, в старших классах была классной руководительницей Павла Солодова, и да, безусловно, она очень хорошо помнит талантливого и целеустремлённого, но очень одинокого мальчика, и всенепременно, для столичной газеты она расскажет несколько историй, которые позволят прославить выросшего на суровой земле, и т. д. и т. п.

Девушка договорилась, что появится в школе через час, мысленно поблагодарила город за его доброжелательность и простоту в общении, немного укорила за доверчивость и рванула в магазин, где накупила вина, шоколада, нарезанного сыра, винограда, грецких орехов и клубники, вызвала такси и в условленное время стояла перед входом в школу, немного робея и настраивая себя на разговор, складывая пальцы крестиком, чтобы не сглазить.

Приёмная была маленькая и какая-то тусклая. Обшарпанные обои и тёмные следы говорили о том, что совсем недавно здесь очень долго стояли стулья. К ремонту, что ли, готовятся? За единственным столом никого не было, только на старом мониторе, большом и неудобном, вертелись разноцветные трубопроводы, свиваясь и разбиваясь. Эта картинка почему-то всегда вызывала у Верлен тошноту.

Отвернулась от затягивающих полосок, постучала в дверь директора (конечно, она знает, что обычно в кабинеты заходят без стука, но это – провинция, и ей прекрасно известно, какие традиции царят в небольших школах) и, дождавшись приглашения, вошла. За столом, потёртым и заваленным тетрадями, журналами, какими-то листами почти не было видно сухонькой пожилой женщины, с короткой стрижкой, очками без оправы, внимательно рассматривавшей гостью.

Майя ещё раз мягко поздоровалась и начала вдохновенно импровизировать:

– Любовь Витальевна, я весьма благодарна Вам за то, что Вы нашли возможность уделить мне время. Не сочтите за грубость, я прошу Вас принять в знак моей благодарности вот этот небольшой презент. Возможно, Вы будете удивлены, однако Ваш ученик достиг значительных высот в компьютерной сфере, блистательно проявил свой финансово-экономический талант при поддержке рискованных, но принёсших значительных доход проектов. А теперь Павел, насколько я понимаю, собирается материально поддерживать школы одарённых детей, – мысленно попросила прощения у провидения за такую наглую ложь и пообещала себе, что направит часть средств, предназначенных для благотворительных целей, именно в эту школу просто потому, что древность и убогость обстановки совершенно не соответствовали яркому огню в глазах директора и её восхитительной доброжелательности.

Директор во время Верленовского спича выбралась из-за стола, чуть не свернув бумажные горы, и теперь стояла, воодушевлённо взирая на Майю снизу вверх, ожидая, видимо, когда ей дадут слово. Майя с полупоклоном вручила Симоновой пакет с купленными вкусностями. Та с таким же церемонным поклоном приняла подарки, расставила на небольшом столике в углу кабинета и пригласила гостью присесть, а сама в это время нырнула в глубины шкафа, стоявшего здесь, скорее всего, с советских времён, и извлекла оттуда тяжеленный пухлый фотоальбом в лиловом вытертом бархате. Верлен, совершенно не ожидавшая, что здесь окажутся ещё и фотографии, надтреснутым от волнения голосом спросила, может ли записывать разговор на диктофон и фотографировать пожелтевшие снимки? Получив утвердительный ответ, нажала на кнопку записи и приготовилась переснимать в планшет всё, что ей будет позволено увидеть.

Симонова тем временем проскользнула в другой угол кабинета и достала из тумбочки тончайшие бокалы. Стеснительно улыбнулась:

– Вы знаете, Мария (Верлен, по понятным причинам, не называла своего настоящего имени, но ведь и документов у неё никто не спросил)… – спохватилась: – Вы не против, если я буду Вас так называть?

Майя успокаивающе подняла ладони и сощурила глаза в попытке улыбнуться:

– Нет-нет, что Вы, я всегда мечтала, чтобы директор школы называл меня по имени и при этом не ругал.

Симонова прыснула:

– Почему-то все детки боятся директоров, как огня. Даже когда становятся взрослыми, даже когда приводят своих ребятишек, всё равно боятся, – и тут же погрустнела. – Конечно, мы же с детства пугаем маленьких: тебя вызовут к директору, тебя отругают, сообщат родителям, директор исключит тебя из школы, директор отдаст тебя в колонию, директор то, директор сё… А на самом деле директор школы не может и шагу сделать, чтобы не осмотреться, а не обидел ли он кого случайно, не нарушил ли чьих-нибудь прав… Особенно трудно стало сейчас, когда родители… Да что я об этом, наверное, Вы и сами всё знаете.

Верлен согласно покивала, откупоривая бутылку вина заранее купленным штопором. Разлила по половине бокала, подняла за тонкую ножку, вдохнула букет, мысленно согласилась, что вино стоит своей цены, и произнесла тост:

– За лучшего директора школы города Мурманска!

Симонова вспыхнула:

– Скажете тоже!

Верлен качнула головой:

– Павел говорил, что Вы великолепны. Вы благородны, мудры, честны, Вы – истинный учитель!

Приподняв бокал, пригубила и кивнула на фотоальбом:

– Здесь, наверное, класс Павла?

Директор несколько раз кивнула головой и, в несколько небольших глотков допив вино, улыбнулась:

– Очень вкусно, спасибо. Да, здесь выпускная параллель со снимками даже из средних классов. «А» и «Б». Пашенька учился в классе «Б». Таких учеников, как Пашенька, не забывают. Блестяще организованный ум, трудолюбие, упорство, дотошность, великолепная логика и понимание человеческих характеров… Да… Я взяла их класс в самый сложный период: детки переходили в восьмой, а их прежний классный руководитель – Сергей Александрович, женился и уехал на юга. Вы же знаете, в школе всегда проблематично удержать учителя-мужчину, да…

Симонова снова подняла бокал, заботливо наполненный Верлен, пригубила и продолжила:

– В девяностые годы с детками было сложно ладить, но не так, как сейчас. Тогда это было другое противостояние: ребятишки мечтали о блистательном будущем, мы же тосковали о рухнувшем прошлом… Ох, простите, опять я в философию. Так вот. Пашенька был самым начитанным в классе, но никогда не был «ботаником». Он занимался спортом, ходил на секцию рукопашного боя, тренировался в школе выживания – была у нас такая в то время, но при этом одновременно прекрасно справлялся и с точными науками, и с гуманитарными. Лучше всего ему давались информатика, математические науки, химия и, как ни странно, литература. Русский язык, как и у всех мальчиков, был немного хуже, но и эти недостатки Пашенька подтянул. Вы знаете, он окончил школу с серебряной медалью. Если бы не одна грубая ошибка в выпускном сочинении… Он даже разозлился, хотя всегда, сколько я его помню, был сдержанным и вежливым мальчиком. Тогда он даже повысил голос, что не может быть, чтобы он где-то ошибся… Да… Мы тогда даже повздорили, но через какое-то время он взял себя в руки и извинился.

Верлен мысленно отметила: талантлив, образован, вспыльчив, но умеет держать себя в руках, видимо, боевые искусства. Компьютеры давались хорошо, ну, это и так понятно. Логика, математика, литература – весь набор, чтобы в непростые девяностые на интуитивном понимании неустойчивой человеческой натуры сколотить себе капитал. Сейчас ему было бы гораздо сложнее, потому что общество стремительно меняется в худшую сторону, и манипуляции на психике, доступные ещё десять лет назад, уже не дадут такого результата.

Симонова ещё раз пригубила вино, поставила на стол и открыла пухлый фотоальбом:

– Пашенька был не то чтобы замкнутым, но имел одну интересную черту: он являлся ярко выраженным собственником. Нет, он не грубил, конечно, не дрался, но я часто замечала, как он напрягался, когда кто-то из одноклассников брал его ручку, или поднимал ранец, или смотрел в его тетрадь. Да что одноклассники! Был момент, когда меня так заинтересовал его затейливой формы пенал, который родители привезли ему из очередного рейса, что я взяла его, когда детки писали упражнения, и стала крутить, рассматривая. Пенал в форме кинжала, инкрустированный каким-то блестящими камушками, представляете?

Так вот, а это был класс десятый, наверное, я даже испугалась, так яростно он сверкнул на меня глазами. Я извинилась и спросила у него разрешения посмотреть. Конечно же, Пашенька разрешил, но всё равно больше я его вещей не трогала. Знаете, мальчики в таком возрасте очень ранимые, и Пашенька тоже… Он был очень одиноким ребёнком, на самом деле.

Родители служили вдвоём, и брались за все рейсы, в которые только можно было выходить. Я понимаю, непростая ситуация, и жили они в древнем бараке, который стоял на берегу залива, его сейчас снесли как аварийный. А его родители, суровые люди, уже на выпускном, были такие гордые за сына, что Валерий Иванович обмолвился, что мечтает купить сыну просторную квартиру в Центральном районе… Но как-то не сложилось, потому что Пашенька после школы не стал поступать в городе, а вдруг рванул в Петербург. Как раз тогда случился дефолт, и что-то там, какие-то накопления позволили ему это сделать. Но я думаю, что дело не в этом. Я всё-таки считаю, что Пашенька был серьёзно влюблён. Вот, посмотрите сюда.