В полный рост встаёт вопрос, как связаны Диана и Солодов? Насколько тёплые у них отношения? Все эти танцы, конечно, хорошо, но только с людьми из этой сферы совсем трудно, они – за пределами стандартной конфигурации клиентов. Тут существуют свои условности, весьма отличные от обычной жизни, и вряд ли можно в лоб спросить «ты с ним спишь или просто дружишь?» Надо перебрать фотографии, посмотреть, как они стоят, как смотрят друг на друга, прикинуть, что может их связывать. И исподволь, мягко вывести Диану на то, чтобы она сама выдала все ответы.

И было бы намного лучше, если бы эти мелодии, вяжущие, тягучие, терпкие, не будоражили так. Ведь именно с этих звуков началось это странное подтаивание, и после них Майя стала испытывать неразрешённую, подспудную тоску и неясное, невесомое волнение. Они мешают. Но никуда от этой музыки не денешься: если хочешь разгадать ребус, нужно его потрогать, покрутить, в общем, погонять. Значит, придётся в эту загадку встраиваться.

* * *

Утро получилось не лучше ночи. В зыбком рассветном полумраке шелестящие на сквозняке шторы вдруг совпали с рваным ритмом уставшего сердца. Капли солнечного воска, падающие сквозь вытянувшиеся во всё небо белоснежные перья на серо-стальные плечи Невы, обжигали сквозь прикрытые веки. Из-за бессонных мыслей, громыхавших и скрипевших ржавыми воротами, Майя встала сердитая. Устоявшийся порядок действий – разминка, душ, кофе, тосты, сок – не успокаивал, а, наоборот, усиливал раздражение: «Симметрия – признак ограниченности ума. Постоянное повторение действий – что там, признак чего? Тоже ограниченности? Почему я как машина, настроенная на выполнение одних и тех же задач? Какую программу заложили, так и действую. Мне нужны данные, но я не могу их потребовать, потому что это против правил. Почему не сломаю этот треклятый код? И как суметь справиться с этой застрявшей во мне иглами дикобраза мелодией? Выдернуть её… Она мешает мне думать».

Ещё в детстве père объяснял ей, старшей в семье, что если хочешь добиться успехов в карьере, эмоции должны быть запрятаны как можно глубже. Что если не можешь заставить себя вообще ничего не чувствовать, то хотя бы не давай недоброжелателям прочитать тебя. Да и друзьям тоже. Никогда не знаешь, чем могут обернуться твоя улыбка или твои слёзы, твои сказанные в запале слова или необдуманные действия. А уж если твёрдо решила работать в службе безопасности, должна быть непроницаема и абсолютно недоступна. Для всех.

Майя помнила, что спросила тогда: «Даже для тебя? Даже для мамы?». Ответ отца её тогда сильно удивил: «Когда тебе удастся обвести меня вокруг пальца в части твоих чувств, тогда, считай, ты победила. Но это вряд ли».

Père всегда был её кумиром, поэтому, чтобы поразить его, Майя потратила много лет, стараясь обрести внешнюю бесстрастность, но перестать чувствовать так и не смогла. Время от времени стальной контроль давал сбой, как, например, сегодня утром, когда просто нестерпимо хотелось всё бросить и уехать далеко-далеко, и чтобы только холодящий свист скорости у висков, и ни один звонок не смог бы пробиться на телефон, и чтобы «вне зоны доступа» никого не бесили, и воздух, сотканный из расплавленной латуни, и в мятном облаке острое пахучее мясо с прокалённого шампура, а потом – безграничная тишина, тишина без «ты должна» и «немедленно», без кромешного отчаяния от постоянных, изматывающих поисков и переговоров и без этих грозно-штормовых, дёргающих каждый нерв, изучающе трогающих каждый позвонок звуков танго…

Но так поступить – значит, поддаться эмоциям. Значит, сдаться. Поэтому телефон – в сумку, ключи – в карман, дверь запирается с преувеличенной осторожностью, чтобы не садануть по ней кулаком или пяткой, и проживать день – как идти по прочерченной линии, ставя ступни на каждый сантиметр, не отклоняясь ни влево, ни вправо. И перестать думать о том, что хочется жить совершенно иную жизнь, параллельную, придуманную давным-давно и спрятанную в кованый сундук в дальнем углу на чердаке дома в Париже. Жизнь, наполненную мечтами, смехом, слезами. С пирожными со свежей малиной на толстенной воздушной подушке из сливок – в четыре утра. С ночными прогулками по заливным лугам, по пояс в росе. Замёрзнуть и потом греться чаем и сказками в бревенчатом домике, маленькой комнатке под крышей при свечах, придумывать потешные прозвища тому, кто рядом, и такой же сумасшедший чудак, как и ты.

Но таких Майя не встречала, да и вряд ли встретит теперь: в параллельную жизнь одним шагом не переступишь.

* * *

Из грызущих мыслей удалось вырваться только перед выходом из машины. Припарковалась, взлетела на крыльцо, пронеслась через пустой вестибюль до кабинета, на автомате поставила вариться кофе и нетерпеливо разложила перед собой фотографии из дела Орловой. Нашла несколько более-менее чётких снимков новоявленного приятеля Августа, покрутила, бросила на стол, сцепила пальцы на затылке, откинулась в кресле, уставилась в окно. Первые снимки были сделаны в октябре, так, на всякий случай. Служба безопасности поковырялась в прошлом и настоящем Орловой, но почему-то отказалась от дальнейшего расследования в этом направлении. Майя потёрла лоб:

– Вопрос первый. Почему Шамблен не стал копать дальше? Потому что отец сказал, что это n'a pas de sense[18]?

Последние карточки датированы апрелем. То есть два месяца назад, когда Майя дала отмашку собрать дополнительную информацию о танцовщице. Верлен встала, походила, чертыхнулась, снова села за стол:

– Вопрос второй: неужели трудно было выяснить хотя бы элементарные вещи про тех, кто постоянно появляется рядом с Дианой: чем занимаются, место работы, основные привязанности, распорядок жизни? Опять вопрос к Анри.

Что вообще известно об Орловой… До конца сентября прошлого года снимала квартиру недалеко от своего дома, жила одна. Затем переехала к родителям. Отец, Игорь Николаевич, хоть и основательно пьющий, работает на приличной должности – главный инженер-проектировщик в компании «Петрометр». Мать, Инесса Карловна, сдержанная и даже суровая женщина, – учитель английского и немецкого языков в частной школе. Братьев и сестёр нет. Вместе с родителями живёт ещё тётка, сестра матери, Лайла, тоже преподаватель, только математики, работает в той же школе. Семья достаточно обеспеченная, без финансовых проблем, но живут бережливо и скромно.

Диана окончила Петербургский университет культуры, факультет искусств, кафедра хореографии. Три года работала в разных студиях, ставила номера, потом, тоже три года назад, открыла свою школу на средства, доставшиеся ей в наследство от бабушки по материнской линии, Абигайль Равильевны. Школа стала популярна практически сразу, приносила стабильный доход, проблем с надзорными органами, политическим движениями, разными разбойными группировками не отмечено. Что, кстати, подозрительно. Конечно, в школе принимаются свои меры безопасности, но чтобы за три года избежать даже провокаций? Это вряд ли. Скорее всего, они были, но хозяйка школы умалчивала, а ученики никогда об этом не упоминали. Но ведь и особого дознания-то не было, так, обошлись шапочными сведениями. Скудно, очень скудно.

Из личной жизни известно, что Орлова – девушка темпераментная, романтичная, легка на короткие необременительные романы, в свои двадцать восемь лет постоянной спутницы не имеет. Даже во время отношений с Мартой позволяла себе увлекаться другими. Ветреница. Но из досье, опять же, непонятно, как к этому относились её любовницы. Не случилось ли сцены ревности? И вполне может оказаться, что Марта погибла именно из-за похождений Орловой. Может, не женщины, а мужчины: скажем, в Диану влюбился пылкий кавалер и, тоже из ревности, решил устранить препятствие. Или муж какой-нибудь очередной соблазнённой танцовщицей пассии решил отомстить за поруганную честь и отобранное счастье. Вариант вполне допустим. Но собранные материалы говорят о том, что тангеру девочки, побывавшие в её постели (известно было о трёх, кроме сестры, а за прошлый год, со дня смерти Марты, не было ни одной, по крайней мере, в деле нет никаких отметок), обожали. Даже боготворили. И исправно посещали её занятия. Причём все три. И все три сейчас жили с новыми подружками. Так что женскую ревность, наверное, можно списывать. Или всё же нет? Отомстила и забыла, к примеру? Ладно, оставим. Итак, очевидных версий косвенной причастности Дианы у нас три. Сама танцовщица в момент убийства находилась в ночном клубе на другом конце города, это подтверждают записи камер наблюдения.

Майя снова поднялась, прошла в кухоньку, поняла, что кофе остыл, вылила его, поставила вариться новый. Стояла, задумчиво смотрела, как пахучая струя льётся в высокую узкую чашечку из почти прозрачного фарфора. Ей совершенно не хотелось думать о четвёртой версии – Орлова как заказчик убийства. Не вписывалась Диана в убийство, а версия – в варианты… Не хотелось думать и о пятой: что трагедия никак не связана со школой, и всё её подозрения – ноль…

– Вопрос третий. Где, чёрт возьми, Шамблен? Почему его до сих пор нет на работе, когда так хочется задать ему несколько весьма резких вопросов!

Пригубила кофе, прошла к столу, подняла трубку, ткнула вызов, послушала мерные гудки. Уже собиралась нажать отбой, когда послышался низкий и тёплый голос:

– Шамблен. Слушаю.

Майя стиснула зубы: невозмутимость заместителя отозвалась в ней приливом раздражения, но моментально взяла себя в руки: беззвучно выдохнула и спокойно проговорила:

– Анри, доброе утро. Зайди.

Услышав ответное «сейчас буду», преувеличенно аккуратно положила трубку.

– Да что ж со мной сегодня такое? Не помню, чтобы так вспыхивала даже в детстве. Ну-ка, сиди ровно, вернись в норму.

Дверь открылась, и на пороге возник Анри, выглядевший франтом даже в стандартном деловом костюме. Прошёл сразу через весь кабинет, уселся в кресло, забросил ногу на ногу, сцепил пальцы на колене, напустил на себя сосредоточенно-внимательный вид – приготовился слушать. Майя, знавшая все приёмы своего заместителя, приподняла уголок рта, что в сложившейся системе эмоциональных координат означало широкую улыбку. Не получалось у неё сердиться на Шамблена. Смутные подозрения, витавшие в голове, нужно озвучить и посмотреть, к чему приведёт откровенный разговор. В конце концов, если он не станет помогать, можно сделать всё самой. Дольше, труднее, но отступаться Майя не намерена. Взяла в руки карандаш, придвинула лист бумаги, бросила: