— Хорошая девка, красавица. Складненькая, крепенькая… — приятно бормотала в углу Фрида Абрамовна, обмывая и взвешивая Веронику. — И вес хороший — три двести. И рост — пятьдесят три сантиметра. Поздравляю, Надюшка, на пятерку справилась!

— Спасибо…

— Так мне-то чего спасибо! Ты миленку спасибо скажи, что так хорошо постарался! Прямо белый грибочек, а не ребеночек! Хочешь, приложу, пока не запеленала?

— Хочу!

Маленькое горячее тельце легло на грудь, беспомощно ткнулось подбородком в ложбинку меж ключицами. Сердце запрыгало радостью, дыхание перехватило — здравствуй, Вероника, радость моя… Вероника Сергеевна, доченька…

— Ну, все, хватит! Вообще-то не положено! — тут же засуетилась Фрида Абрамовна, ловко подхватывая малышку. — Это раньше, в былые времена, обязательным делом считалось сразу дитя к матери приложить, а нынче все наперекосяк. Потом изумляются — отчего у дитя с матерью принятия нет. Оно ж с первых минут появляется, чувство-то это…

— А она не голодная, Фрида Абрамовна? Может, кормить надо?

— Да нет, погоди, рано еще. Молоко чуть позже появится. Не волнуйся, Надежда, все нормально идет, все по плану!

На пятые сутки их выписали домой. Мама с Натальей, с Мишенькой встречали около больницы — улыбающиеся, наряженные. Приняв из рук Веронику, мама отогнула край кружевного одеяльца, смешно сморщила лицо, вытянула губы трубочкой:

— Вот она, моя внученька… Так теперь и будем жить — четыре бабы… И ни одного мужика в доме…

— Как это — ни одного? — притянула к себе племянника Надя, склонилась, поцеловала в щеку. — Вон у нас какой мужик есть! Вырастет, всех нас защищать будет! Да, Мишенька?

Он важно кивнул головой, привстал на цыпочки, пытаясь заглянуть в одеяльце. Впрочем, тут же пробежало по личику легкое разочарование — вздохнув, мальчишка проговорил грустно:

— Так она ж маленькая совсем! А я думал, играть со мной будет…

— Обязательно, Мишук! Пусть только подрастет немного!

— А долго она будет расти?

— Годика полтора-два подождать придется…

— Ну, тогда ладно. А кто у нее папа, Надь? Детей ведь без пап не бывает.

Вопрос неловко повис в воздухе, и они вдруг затоптались на месте, смущенно переглядываясь. Наталья сунула сестре в руки букет поздних сиреневых астрочек, суетливо вытащила из сумки коробку с конфетами:

— Надьк, надо хоть конфеты Фриде Абрамовне отдать! Еще вот тут коньяк…

— А она сегодня не дежурит… Давай я девчонкам-медсестрам отнесу, они передадут…

— Ага, как же, жди! — сердито оборвала диалог мама. — Знаю я, как передадут! Сожрут, выпьют и не подавятся! Конфеты-то дорогие, я их в коммерческом магазине брала! Наталья, убери, я завтра сама все Фриде Абрамовне отнесу!

— Надь! Надь! Ну кто у нее папа-то? — все приставал снизу со своим неудобным вопросом Мишенька, дергая тетю за подол юбки.

— А нету его, Миш! Так иногда бывает, что у ребеночка только одна мама есть, а папы нету! — весело склонилась она, дурашливо показав кончик языка.

— Что, совсем-совсем никакого нет?

— Ага… От святого духа твоя сестренка народилась, сынок… — насмешливо проговорила Наталья, устраивая коробку конфет обратно в сумку.

— А святой дух — это кто?

— Мишатка, а ну замолкни, надоел! — тихо, но довольно сердито скомандовала бабушка, бережно прикрывая уголком одеяльца Вероникино личико. — Вот же репей приставучий!

— Да ладно… — так же тихо, но сердито огрызнулась Наталья. — Ты ж понимаешь, что для Мишки этот вопрос болезненный…

— Ага, опять мать во всем виновата… Раньше надо было о болезненных-то вопросах думать. Ладно, чего мы тут, посреди улицы, свару затеяли! Пойдемте домой, девки, радость у нас! Какая-никакая, а прибавка в семействе! Надьк, я сама ее понесу…

— Нет! — почти вскрикнула она, потянув к Веронике руки. — Нет, мам, я сама! Дай, дай мне, пожалуйста!

— Да на, возьми, — обиженно протянула мама, коротко переглянувшись с Натальей. — Я ж как лучше хотела, что ты!

— Блаженная ты, Надька…. Блаженная и есть… — покачав головой, вздохнула Наталья. — Ладно, пошли, мы там кроватку Мишкину с чердака принесли, новую покупать не стали, чего зазря деньги тратить. А коляску купили, по двору катать свою драгоценную доченьку будешь! Туда-сюда, туда-сюда, целыми днями… Нанянчишься еще до зеленых соплей…

Сентябрь выдался — как настоящий подарок. Желтый, сухой, праздничный, с легкими блестками паутинок в ветвях старой липы, под сенью которых спала в коляске Вероника. Солнце сквозь облетающую листву ласкало нежное личико, такое милое, такое родное — взгляд оторвать невозможно. Как же ты на своего папу похожа, малышка! Как я рада тебе, счастье мое!

— Ну, чего ты над ней кружишь, как наседка? — насмешливо проговорила с крыльца мама. — Спит ребенок, и пусть спит… Прямо смотрю и удивляюсь на тебя, Надька. И откуда в тебе это яростное материнство проклюнулось? Тебе бы еще в куклы играть…

— Я и правда очень люблю ее, мам. Посмотри, какая красивая.

— Да самый обыкновенный младенчик, чего уж там такого углядеть можно. Еще и красоты никакой не видно.

— Нет, она очень красивая! Посмотри, какое личико правильное!

— Нуда, ничего, и впрямь… Только не нашей породы, сразу видно. Отец-то у нее хоть как, симпатичный с лица был?

— Ну… Да, в общем.

— А я ведь, Надька, к матери-то Славкиной все же ходила. Не стерпела, попугала ее маленько.

— Ой, мам, ну зачем ты…

— Да не пугайся, все нормально обошлось. Мать, конечно, в ужас пришла, в истерику бросилась, а потом ничего, успокоилась. Вот Славка удивил так удивил… Представляешь, что выдал? Если вы, говорит, Татьяна Ивановна, настаиваете, то я на вашей дочери женюсь. Хотя, говорит, к Надиному ребенку и не имею никакого отношения. Представляешь?

— Да уж, Славка в своем репертуаре. Смешно, честное слово.

— А чего смешно-то? Может, и впрямь?

— Что — впрямь?

— Ну а чего парня обижать, если у него такие благородные намерения? Зря такие вещи не говорят, Надька. Значит, он любит тебя, Славка-то.

— Зато я его не люблю, мам.

— Ну и что? Стерпится, слюбится… Замужем-то всяко разно лучше жить, как ни крути. И Веронике твоей какой-никакой, а отец будет.

— Вот именно — какой-никакой.

— А у тебя что, другой на примете есть? Или ждешь, когда настоящий объявится?

— Он не объявится. И давай уже закроем эту тему, пожалуйста.

— Да мне-то что, господи, — тяжело вздохнула мама, глянув на нее с потаенной досадой. — Я ж о тебе беспокоюсь, хоть какую-то судьбу устроить хочу. Наташку вон замуж до двадцати семи лет выдать никак не могла, теперь с тобой такая же проблема. Где ж на вас женихов порядочных напасешься? Прямо злой рок мне на роду написан — внуков без отцов поднимать! Один хоть алименты шлет, а другого и знать не знаю. Может, хоть сейчас скажешь, кто он?

— Нет, мам, не скажу.

— Ну, хоть порядочный человек? Хотя какой уж там — порядочный! Разве порядочный от своего ребенка откажется. Он хоть знает иль нет?

— Нет. Не знает. И никогда не узнает. Извини, так получилось.

— Да ладно уж загадками-то говорить! Ты запомни, все загадки жизнью когда-нибудь разгадываются. Попомни мое слово, все равно разгадываются. А пока бы к Славке все ж присмотрелась. Катали бы колясочку-то вдвоем…

— Мам, да я и не видела его ни разу, как Вероника родилась! О чем мы вообще говорим?

— Так а чего, это проблема, что ли? Давай я парня в гости позову! Ты же все время дома сидишь, где он тебя увидит? А сам сюда заявиться стесняется. Ты сейчас кормящая мать, понимать надо. Не всякий мужик решится вот так, с бухты-барахты. А лучше мы вот что, Надька, сделаем… — хитро сощурив глаза, приблизила лицо мама. — У тебя же день рождения в октябре, мы его пригласим! Стол накроем, все честь по чести…

— Нет, мам. Не старайся так. И стола накрывать не надо, и Славки тоже. Я как-нибудь сама.

— Ну, смотри, не пожалей потом.

— Не пожалею!

Встреча с ним тем не менее состоялась именно в октябре. Так уж получилось, что в октябре Машкина и Валеркина свадьба была, и Надька вырвалась из дома на часок, чтобы поздравить одноклассников со знаменательным событием. Свадьба была, конечно, скороспелой — у Машки живот под белым платьем уже порядочный наметился. Сидела за столом рядом с Валеркой — гордая, довольная, счастливая. А муж не так чтобы уж слишком счастливым смотрелся. А в загсе, говорят, вообще цирковой номер выдал! Когда тетка с лентой через плечо спросила торжественно — согласен ли, мол, жених взять в жены Марию Огородникову, пожал плечами и вместо традиционного «да» проговорил громко: «А чего еще делать, раз мамка заставила…» Все гости, говорят, так и покатились со смеху.

— Поздравляю вас, ребята! — Надя протянула приготовленную в подарок коробку с чешской хрустальной вазой, которую мама скрепя сердце вытащила из своих запасов.

Это даже и не запасы были, а, как мама говорила, приданое. Смешно звучит! Оказывается, она для младшей дочери много лет всякие одеяла-покрывала, ложки да плошки в заветное место складывала! А дочь ее обманула, выходит… Не пригодилось, прахом пошло.

— Ой, а что там? — поправляя съехавшую на лоб громоздкую фату, приоткрыла коробку Машка. И тут же захлебнулась восторгами: — Ух ты, красотища какая! Смотри, Валерка, это же богемский хрусталь! У нас в доме сроду такой красоты не было, папка все пропивал…

— Угу, — пьяно икнул Валерка, разочарованно глянув в коробку с подарком. — Спасибо, Надька, в хозяйстве все пригодится…

— Дурак, напился уже, — благодушно махнула ладонью Машка, — не обращай внимания. Главное, расписались, а то я, видишь, с пузом хожу.

Ее полное краснощекое лицо растянулось улыбкой самодовольства, но тут же скукожилось неловкой озабоченностью: