* * *

Вымыв волосы, Дара пыталась расчесать спутавшиеся кудри огрызком расчески, который милостиво кинула ей в комнату Ясмин. Даре приходилось мыться поздно ночью, чтобы не занимать ванную комнату. Там же она стирала и несла мокрые вещи к себе. После всего этого на сон оставалось совсем мало времени, ведь доить коз нужно рано утром. Смотря на часы, Дара осознавала, что уже глубокая ночь. Она посмотрела на тарелку с едой. Сегодня она не успела поужинать. Теперь еду ей давала мачеха, иногда забывая о ней. А когда вспоминала, то на тарелке лежали неприглядные куски того, что давно приготовили и не доели. И есть все это Дара могла только в своей комнате. Сидеть за общим столом с женщинами она теперь не имела права. Из содержимого тарелки, даже будучи голодной, Дара выбирала то, что считала пригодным для еды, а остальное уносила курам. Они склевывали все. Чувство голода постоянно преследовало ее, но она уже привыкла к этому. Это было не самым страшным в ее жизни.

Утром, встав по звонку будильника, Дара начала свой бесконечный день.

После обеда, стоя у раковины и очищая сковородку от нагара, она услышала голос Розы:

— Завтра вечером поедешь плясать перед гостями. Вот это наденешь. В пять за тобой машина приедет.

Дара обернулась и застыла, смотря на массивную фигуру мамы Розы.

— Что глаза свои бесстыжие вылупила? Ты все поняла, что я тебе сказала? Петь и плясать будешь, хоть какая-то от тебя польза будет, а то только даром хлеб ешь.

Бросив еще один ненавидящий взгляд на падчерицу, Роза вышла из кухни. В душе у нее все кипело оттого, что Мирчи заставил ее принести эти вещи Даре. И вообще ее бесило то, что Мирчи согласился отпустить Дару петь и плясать перед гостями. Но перечить мужу она не стала. Хотя и попыталась, да только Мирчи сказал, что богатый человек хочет на свой день рождения цыганку, и именно ту, которая в "Мятном рисе" отплясывала. И Роза понимала, что речь о Даре. Еще Мирчи сказал, что за выступление Дары платят хорошие деньги, очень хорошие. Это еще сильнее взбесило Розу. Ее любимая Ясмин и плясать, и петь может получше Дары, да только за Ясмин деньги не платили, а за эту платят. Роза пыталась возразить, но Мирчи стукнул кулаком по столу, и Роза решила, что лучше промолчать. Хотя потом, обдумав все, она пришла к выводу, что это к лучшему. Распутная девка пусть пляшет перед гостями, да и деньги в их семье нелишние, вот пусть она их и приносит.

Подобрав одежду с пола, Дара прижала ее к себе. Когда Роза вышла из кухни, она положила все, что держала, на стул и стала рассматривать. Красивая цветастая юбка с оборками, яркая кофта с широкими рукавами и платок, развязав который, она увидела серьги, множество браслетов и бус. Одежа была красивая и именно такая, какой должна быть для выступления. То, что ее, даже не спросив, отправляют выступать, Дару не смутило. Она не имеет своего мнения и не распоряжается собой. Ей стало пронзительно больно, но постепенно боль прошла, сменившись осознанием того, что завтра она сможет петь и танцевать. Она так любила петь и выступать перед людьми. Это была ее жизнь, то, что ей нравится. Наверное, там, наверху, смилостивились над ней, раз позволяют такое. Об этом она и не мечтала. Вот как все странно бывает. Вроде твоя жизнь печальна и безысходна — и вдруг случается то, что оживляет тебя, возрождает и дает силы жить.

* * *

Приглашение от Савелия на день рождения почему-то вызывало у Ковало такую бурю эмоциональных высказываний, что Гер пришел в бешенство. Он не мог понять Ковало, да и не хотел его слушать. Он вообще давно уже ничего не хотел. Почему обычный визит вежливости вызывал в Ковало столько протеста. Гер не знал? Хотя понимал, что Ковало отвечает за его безопасность. Но он сам не дурак и не считает ворон. Ему тоже показалось странным, что свое пятидесятитрехлетие Савелий отмечает в никому неизвестном ресторане в Подмосковье, на берегу Москва-реки. Раньше все свои дни рождения Савелий отмечал у себя в поместье, но, наверное, захотел чего-то новенького. Почему бы и нет? Вот Гер и объяснял это Ковало, который не хотел его слушать и твердил, что туда не нужно ехать.

— Хорошо, я лишь поздравлю его и уеду, — Гер устал от этого разговора и готов был пойти на компромисс. — Тебя это устроит?

— Давай поконкретнее. Ты приедешь туда, в сопровождении меня и охраны подойдешь к Савелию, поздравишь его, и мы сразу уезжаем. Все так?

— Да, все так. Поздравлю, и мы сразу уезжаем.

Геру и самому не нравилось это приглашение. Странное чувство в душе заставляло его насторожиться всему происходящему, но совсем не приехать он не мог.

— Гер, только обещай мне, что все будет так, как мы распланировали.

Ковало чувствовал подвох во всем этом. Но как это можно объяснить Полонскому? Чутьем? Предчувствием беды? Только в рациональном мире нет понятия "предчувствие", и поэтому словесная битва с Гером затянулась и измотала их обоих.

— Да. Я обещаю, — устало ответил Гер, беря пиджак и выходя из своего кабинета.

Предчувствие нехорошего закралось и в него. Он доверял инстинктам, и они говорили, что это ловушка. Но Савелий, он его столько знает… хотя в бизнесе все может быть.

Гер не хотел плохо думать о Савелии, и вообще эти предчувствия сильно выматывали его. Поэтому он согласился на все, что говорил Ковало, так как хотел завершить этот разговор.

ГЛАВА 17

Подметая проход конюшни, Дара думала о предстоящем празднике, где она должна выступать. Осознание того, что она опять сможет петь и плясать, затмило все ее невзгоды и печали. Дара понимала сейчас, как она скучала по своей жизни, где могла выступать. Потеряв эту возможность, она осознала, что песня и танец — это и есть смысл ее жизни. Она готова дарить всю себя людям в своем танце, изливать душу в песне. Дара знала, чего она хочет больше всего в жизни — иметь возможность выступать. Она так хотела кочевать с табором, приезжая каждый раз на новое место, плясать и петь. Это ее жизнь, это свобода; то, чего она хочет и о чем мечтает. Девушка тяжело вздохнула, возвращаясь в грустную действительность.

Оглянувшись и видя, что сейчас в конюшне никого нет, она подошла к решетке денника. Конь, который все это время ел сено, поднял голову. Дара потянула большую железную дверь в сторону, и та приоткрылась. Она проскользнула внутрь. Из кармана юбки девушка достала несколько сухариков и протянула их на ладошке коню. Вороной жеребец втянул ноздрями воздух и аккуратно взял эти кусочки с ее ладошки. Дара погладила его морду, пока он неспешно разжевывал вкусные сухарики.

— Чиргин, — произнесла она на цыганском, — "звезды", твое имя значит "звезды". Как жаль, что отец передумал дарить тебя мне… Он купил тебя для меня. Отец сказал, что подарит мне звезду… чиргин, и я так ждала… Но потом в моей жизни столько всего случилось, и теперь ты никогда не станешь моим, — девушка провела рукой по шее коня и потрепала его по гриве. — Знаешь, я тоже люблю свободу, и я хотела подарить ее тебе. Мы могли бы быть свободны, скача по полю, обгоняя ветер. Но это мечты… Теперь ты тоже несвободен. Наверное, отец продаст тебя. Зачем ты ему… ведь меня больше нет.

Дара опустилась на сено, лежащее у ног коня, и смотрела, как конь, выбирая из него травинки, медленно и задумчиво их пережевывает. Этот конь был долгожданным подарком, обещанным ей отцом. Он хотел подарить ей коня на свадьбу. Отец знал, как она любит лошадей. Но все переменилось. Свадьбе больше не быть, и конь так и не обрел свою хозяйку. Дара могла втайне приносить ему сухарики из того хлеба, что давали ей. Она делилась хлебом с конем, который никогда не будет ее. Мечта детства — собственная лошадь — разбилась о суровую действительность, как и вся ее жизнь.

Услышав шаги, Дара быстро встала и вышла из денника.

— Что ты здесь делаешь? — Ферка грозно зыркнула на застывшую Дару. После того, как Ясмин покинула их дом, выйдя замуж, вторая по старшинству дочь Розы, Ферка, стала считаться старшей в доме. — Бездельничаешь? Совсем работать не хочешь. Я все маме расскажу, — Дара молчала, понимая, что теперь и к коню ей приходить запретят, отобрав последнюю отдушину в ее жизни. — Иди, мойся. Через час за тобой приедут — плясать повезут, — эти слова Ферка произнесла с надменным презрением.

Не став ничего отвечать, Дара побежала переодеваться.

* * *

Плохие предчувствия не покидали Гера всю дорогу. Зайдя на территорию загородного клуба, он, в сопровождении охраны и Ковало, пошел в сторону огромного шатра, специально сооруженного для праздника. Эта осень в Подмосковье была на удивление теплой и сухой. Поэтому и праздник решили сделать не в помещении, а на улице. Шатер укрывал гостей от осеннего ветерка и мог защитить, если вдруг соберется дождик. Установленные внутри него газовые обогреватели поддерживали ровную температуру. Смотря на все это, Гер понимал логику Савелия — собирать гостей не у себя дома, а здесь. И все-таки логика не вязалась с привычками Савелия, уж слишком он любил комфорт и эксклюзивность общества. Смотря на окружающих его гостей, Гер не узнавал их. Он не знал этих людей и удивлялся тому, что Савелий так резко изменил своим привычкам. Хотя чему удивляться? Савелию стукнуло пятьдесят три, и, наверное, старость дает о себе знать. Опять Гер почувствовал лишь желание оправдать то, что он видел.

Приняв решение надолго здесь не задерживаться, Полонский поискал глазами именинника. Он хотел поздравить Савелия, выпить с ним за его здоровье и уехать, как он и обещал Ковало. У него и самого было желание уехать отсюда побыстрее, это смутное беспокойство, предчувствие… Он прогнал его от себя и стал искать Савелия. Все пространство под огромным шатром было занято столами с едой и напитками. А по центру шатра стояла деревянная сцена, на которой играли музыканты, и певичка пела популярный шлягер.