– Знаете, сегодня утром в журнале «Пари-Матч» я прочел интереснейшую статью, хотите взглянуть?

Сосед, вероятно, только того и ждал, чтобы я открыл глаза.

Я взял журнал у него из рук, новенький, как будто только что из типографии. Очередная кареглазая «ковер гел». У них в этом году особенно модны блондинки с карими глазами. Корни волос темные, это странно, такая небрежность на обложке. Видно, что волосы крашеные. Фотограф, вероятно, хотел симулировать непринужденность – вот она, очаровательная, милая, домашняя, в каком-то то ли халатике, то ли маечке на «молнии», только что пылесосила ковер или гладила мужу рубашку, присела на секунду – и щелк. Слева надпись желтым: «Она приняла наших репортеров». Чуть ниже белыми буквами: «Я ни в чем не уверена, но смело иду вперед. Я эпатирую сама себя». В правом нижнем углу объясняется, что перед нами театральная знаменитость, недавно потерявшая любимого мужа. Почему-то хочется думать, что он был на тридцать лет старше ее. В детали не вникаю. Открываю указанную страницу. Читаю крупный заголовок «Почему и как мы влюбляемся?» Выделены черным с аппетитным черным кружочком три пункта. Читаю:

«1. От предков

Эволюция, генетика, психология и даже запахи способны вызвать любовную реакцию по отношению к другой персоне. Ученые недавно открыли, что животные могут иметь врожденный эстетический вкус и испытывать влечение».

– Мужчины слишком физиологичны, – голос Наташи, – они любят пищу, женщин, они нечистоплотны, мнительны и эмоционально упрощены.

– Как это упрощены? – Мой вопрос.

– Ровно пять эмоций. Сам подсчитай, Питер, я, как видишь, уже подсчитала.

Мы тогда отрабатывали очередную тему: «Мужчины и женщины». Наташа сама предложила на каждом занятии обсуждать какую-нибудь тему, как она выразилась, «топик» для развития, опять же по ее словам, «навыков устной речи».

– Если для мужчины важна суть переживаемой им эмоции, для женщины важны оттенки, нюансы, антураж. Для женщины важно не что происходит, а как…

В какой-то момент я перестал слушать и принялся наблюдать за тем, как она говорит. Чересчур схематично. Только то, что видит равнодушный созерцатель.

Я продолжил чтение.

«2. Влечение – крупно черным. – Мозг возбужден фенилэтиламином и, возможно, такими нейрохимическими веществами, как допамин и норадреналин, – все это естественные амфетамины. Они вызывают чувства эйфории и возбуждения. Данная стадия может продлиться год-два, а потом исчезает».

– Женщина – раб обстановки. Женщины, сложнее, мужчины эффективнее. Признаться, не люблю ни тех, ни других.

– Как это?

Мой вопрос. Дурацкий, нелепый, инфантильный.

– А кого же ты любишь?

Еще более нелепое продолжение.

– Твоих рыб, Питер, ведь они молчат и прекрасны, как боги.

Чуть пошловато и безвкусно.

Я пробежал третий заголовок: «Исследуем под микроскопом».

«И нужно не забывать, что эволюционная корневая система, „отпечатки“ в мозгу, биологическая секреция – такова история любви». Так что о'кей.

– Это очень интересная статья, – я протянул статью соседу и поблагодарил его.

– И что вы думаете об этом, ведь вы же, если я правильно понимаю, почти что биолог?

– Мы этого не проходили, – улыбнулся я, – во всяком случае, с теоретической точки зрения. А с точки зрения практической все выглядит несколько иначе.

– Более романтично и притягательно? Во всяком случае, заманчивее. – Сосед вздохнул. – Знаете, чем дольше я живу, тем больше жалею, что мы не можем разглядеть того, что делается у нас внутри. В прямом смысле. Мы были бы от этого настолько мудрее и могли бы избежать стольких бед! Атак – слепы, совершенно слепы. Нас все время подкарауливает неожиданность, которая…

Я перестал его слушать. Время от времени я кивал, поглядывая в ослепший иллюминатор, показывающий теперь то, что происходило по эту сторону: стертые контуры моего лица, ноги соседа, плечо Мишель.

11

– А откуда они знают?

– Кто?

«Кто» – сухое, воспаленное, словно лопнувший соленый пузырь.

– Ну эти, написавшие о дрозофилах.

– О каких таких дрозофилах? Старик не понимал, чего я не понимаю. Я не понимал, о чем меня спрашивает старик.

– Вот они говорят, что при влюбленности выделяется в кровь морфий, а через три года какое-то успокаивающее вещество, откуда они знают? Что же они там, в этой Америке, дали объявление в «Вашингтонпост», мол, просьба всех влюбленных обратиться в клинику доктора Манфреда для научных разысканий, и все такое прочее? А как, например, проверить, вам не солгали ради пускай даже и скромного вознаграждения, указанного в заметке? Вы бы как различили такое?

– Не знаю.

Я пожал плечами и почувствовал сильную пульсацию в горле. Ощущение показалось мне необычным, и я еще раз пожал плечами, чтобы его «распробовать». Старик воспринял это однозначно, как желание продолжить разговор, и продолжил его сам.

– У меня не было ни эйфории, ни апатии. Они просто придумывают сенсацию. То они боролись с материализмом, теперь они находят молекулы любви, молекулы страха и даже молекулы глупости. Русская одна обнаружила… Я вот что вам скажу: не нужны ни университеты, ни лаборатории, слова – вот что есть молекулы глупости, слова. Я, знаете ли, прошел войну и знаю цену нормальной жизни, а вот вы – не знаете.

Я со скрипом повернул голову и посмотрел на соседа. Лицо его сделалось красным, а крылья носа и губы почти что черными.

– Успокойтесь, – как можно убедительнее, хотя и шепотом, произнес я.

– Мы умирали в окопах за то, что вы теперь называете мещанством. Да, мы носили на груди фотографии всяких Кэтти и Бэтти, но женились мы на других, и другие выходили за нас, потому что идея великой любви и всякая эйфория нужны только как допинг для безумца, закладывающего свою голову на эшафоты маньяков-политиков, и прочее. Это забавы самоубийц, а мы погибали за жизнь.

Он продолжал говорить о ранениях и доброте как первейшем женском признаке: «Доброта, а потом уж внешность, потому что в старости не остается никакой внешности, а одна только доброта, и все нужно оценивать в перспективе», – он говорил еще долго, пока наконец не заметил человека в проходе. Я глядел на него уже добрые десять минут, то покидая слова соседа в пользу растерзанного вспотевшего красавца, то возвращаясь к ним невольно, как к чему-то привычному и успокаивающему.

– Я прошу вас выпить со мной, потому что я ненавижу летать, – провопил молодой человек и отчаянно дернул себя за шелковый в крупный горошек галстук, измазанный и мятый. Вид у него был расхристанный, прическа сползла набок, образуя развеселый тандем с воротом рубашки.

– Хотите верьте, хотите не верьте, но я человек серьезный, а не так, и завтра, увидев меня на первой полосе газет, вы не узнаете меня, я пришел к вам из первого салона, я лечу на месте

«1А» и пришел к вам, чтобы вы совсем немного выпили со мной, потому что я не выношу перелета…

Он, почти что заваливаясь вперед, произвел несколько гигантских шагов и оказался рядом с Мальвиной, застывшей в позе Мебиуса: «Выпей со мной, женщина, и я расцелую тебя на прощание, вот визитка моя и одна, и вторая, и третья, если ты по ошибке огреешь мужа насмерть, я оправдаю тебя во всех судах вселенной и объясню, что есть густая женская обида, которая закипает один раз и не дает осечки».

Визитки вихрем закружились в воздухе и осыпали проход вместе с Мальвиной, несколько визиток упали в книжку, одна, как погончик, опустилась на правое плечо, и одна застряла в пышности неподдельного перманента. Мальвина не шелохнулась. «Интересно, а места на странице, которые закрывает карточка, она читает по периметру или как?» – невольно задался я вопросом.

– Она отказала мне! – с искренним расстройством обратился буянящий к присутствующим, аккуратно вытаскивая визитку из Мальвининых волос. – А знаете ли вы, кто со мной пил?

Фамилии, которые он с трудом перечислял, образуя подчас чудовищные гибриды, были действительно впечатляющими, и нос с горбинкой заерзал, пытаясь установить фамилию ораторствующего.

– Большой человек, – констатировал он после паузы.

Справа согласились.

– Давай сюда, – послышалось со стороны левого кресла, – заказывай вискарь и смирновку, выпить так выпить, раз угощаешь, так чего же…

Через секунду молодой человек уже сидел на подлокотнике переднего кресла и заказывал стюардессе, отчаявшейся его утихомирить, все, чего было угодно душе его лояльных соотечественников.

– Вот вам сто, и сдачи, пожалуйста, не надо, – нарочито вежливо проговорил, невзирая на сильно заплетавшийся язык, молодой разгильдяй, оказавшийся адвокатом.

Спереди переглянулись. Явственно в проеме между двумя креслами совершенно синхронно выплыли два профиля и безмолвно уплыли.

– Сначала я подумал, что это член экипажа обращается к нам, когда он говорил фамилии, некоторые я узнал, хе-хе, я думал, что мы летим вместе, но потом я пригляделся и понял, конечно… Он не опасен? Я, знаете, был знаком с такими личностями… – вздохнул сосед.

– Ублюдок, – женский голос сзади.

– А что вы хотели? – многозначительная реплика сзади же.

Мишель заволновалась. Похоже, она хочет пересесть, но в ее ситуации это совсем непросто. Советуется с соседкой, сидит напряженная, обхватив руками живот.

– Какие проблемы, мужики? – загорланил адвокат, разливая смирновку.

Все внезапно замолчали. Мальвина смахнула визитку с плеча и осторожно опустила руку на прежнее место. Старик закрыл глаза, нарочито приоткрыл рот и задышал, симулируя глубокий сон. Сзади не доносилось ни звука: под такой аккомпанемент невозможно было развивать прежнюю партию. Шуршание газеты и хруст яблока. Мишель развернулась почти спиной к проходу. Я переместил правую руку с подлокотника на колено и принялся разглядывать ее.

Признаться, я всегда очень любил этот маршрут…

12