– Господи, зачем она умерла! – с горечью сказал Анатолий. – Как теперь жить?..

А Марина неожиданно подумала: «А не специально ли Валерия все это подстроила?»

Марина приехала домой – Лёшки не было. Он не вернулся и к утру. Тревога переполняла ее душу. «Сосуд скорби, – вспомнила вдруг она. – Это я – сосуд скорби и тревоги. Только бы ничего с ним не случилось, Господи, прошу тебя, пусть ничего не случится, пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста!» Она гнала от себя мысль о том, что он уже два раза чуть было не разбился на машине. А вдруг?.. Нет, нет, нет, только не это, нет! И закрылась от всего на свете, лишь бы не увидеть ненароком, как… «Нет, не хочу, не хочу ничего знать, не хочу!»

Она старалась держаться так, словно ничего не случилось – ни дети, ни Лариса Львовна не подозревали о произошедшем. Только Степа все следил за ней внимательными, не по-детски серьезными глазами. Она зашла проститься на ночь, но Степик не спал, а читал. Марина взглянула: ну конечно, «Гарри Поттер», кто бы сомневался. Она присела к нему, поцеловала в лоб:

– Как ты, милый?

И залюбовалась: с возрастом кожа у него слегка посветлела, белки глаз и зубы по-прежнему сверкали белизной, а глаза были такие, что – просто смерть девчонкам! Красавец будет. Он так вытянулся за последнее время, возмужал! Вот и сейчас спросил, как взрослый мужчина:

– А ты как?

– Я хорошо. – Марина удивилась: никто из детей никогда не задавался таким вопросом, но Степик испытующе смотрел на нее – правда?

– С тобой… ничего не случится, нет?

Его прекрасные черные глаза налились слезами, и Марина, сама чуть не плача, прижала к груди его кудрявую голову:

– Ну что ты, малыш! Ты не бойся, я не умру.

– Никогда? – спросил он серьезно, и она так же серьезно ответила:

– Никогда.

Алексей приехал через три дня посреди ночи. Марина только посмотрела на него: «Жив!» – и молча ушла. Как объяснить упрямому ревнивцу то, что в принципе объяснить невозможно? Они так и не поговорили, спать Лёшка ушел в мастерскую, а через два дня, наполненных тягучим взаимным молчанием, улетел на две недели в Чехию – Марина совсем забыла, что у него там работа.

С той самой минуты, когда Леший увидел, как Марина целуется с Анатолием, в нем что-то сломалось: он вдруг на себе испытал то, что когда-то мучило Марину. Мир вывернулся наизнанку, и он не знал, чему верить. Все, что было раньше, казалось ему сплошной ложью – уж он-то знал, какой морок может навести такая русалка, как Марина. Когда первый приступ ярости прошел, он заметался: если то, что он думает, – правда, его собственная вина, которая приросла к нему, как вторая тень, оказалась бы не такой страшной. Но тогда – надо простить? А если Марина его не обманывала? Тогда – он опять виноват! Как жить-то?! Самым ужасным было то, что она не оправдывалась, не пыталась объясниться – она просто закрыла все двери и окна, и он бился, не находя и щелки, чтобы заглянуть внутрь.

В мрачном состоянии духа бродил он по аэропорту Шереметьево, когда, не веря своим глазам, увидел Милу: она разглядывала витрины в дьюти-фри. Обернулась – и Лёшка понял: да это Кира! Кира, увидев его, сняла с головы вязаную пеструю шапочку – огнем полыхнули ярко-красные волосы. Господи, вот это покрасилась…

– Поменяла имидж?

– Да. Начинаю новую жизнь. Летим вот в Испанию. А ты? Что такой мрачный?

– Да так.

Она подошла совсем близко – он невольно залюбовался: от ярких волос кожа стала розовой, а глаза нестерпимо синими. Вот так бы и написать. Клоунесса! В белой пачке, полосатых гольфах и башмаках с помпонами. Шарф у нее как раз и был полосатый, нужного цвета. Кира посмотрела на него очень серьезно, хотела было что-то сказать, но подошедший Анатолий не дал:

– Иди погуляй. Нам поговорить надо.

– Ладно. – И с любопытством оглянулась.

Стоя друг против друга среди сверкающих витрин и снующих пассажиров, они образовали зону отчужденности, столь мощное поле взаимной неприязни их окружало. Анатолий наконец сказал, мрачно взглянув Лёшке прямо в глаза:

– Я клянусь жизнью своих дочерей – между мной и Мариной ничего не было. Никогда. Она любит тебя! – И прибавил, не удержавшись: – За что только, не понимаю.

– Не твое дело, за что!

– Ну, конечно!

– А это что было? Я же видел.

– Видел ты! Это была не Марина.

– Не Марина? Что ты мне…

– Это была Валерия.

– Валерия? Как это может быть?

– Ты же их знаешь – ведьмы. Это была Валерия. Я ее обнимал, ее целовал. Последний раз…

– И я должен верить этому?

– Как хочешь. Я поклялся жизнью дочерей – а нам сейчас лететь. Так что – следи за новостями. Кстати, о дочерях: ты не забыл, случайно, что изменил Марине с одной из них? Скажи спасибо, что Кирке тогда уже восемнадцать исполнилось! Только ради Марины…


А жизнь шла своим чередом, как будто ничего не случилось. Кончились каникулы, и Степик тут же получил пятерку по английскому и двойку по математике, а Митя, учившийся с Мусей в одной школе, подрался из-за нее с каким-то Никитой:

– А чего он Мусю за косу дергает!

– Глупый ты, – кокетливо сказала Муся. – Не понимаешь ничего: я ему нравлюсь.

И Марина в очередной раз задумалась: что ж из нее вырастет? Ванька разбил бабушкину лампу: «Я нечаянно, нечаянно!» А сама бабушка то и дело что-нибудь теряла, заставляя всех искать. Юлечка маялась с «новым мальчиком» Илюшей, который капризничал день и ночь, так что Марина ходила спасать Юлю, которая уже почти дошла до нервного срыва. Митя чувствовал себя заброшенным. Марина пригрела и Митю, хотя иной раз к вечеру у нее просто звенело в ушах, и она с трудом сдерживалась, чтобы не сорваться. Она не понимала, что делать дальше. Решить это должен был Алексей – от нее ничего не зависело. Либо он ей верит – либо нет. И все. Объясняться она не собиралась, хотя прекрасно понимала, какая буря у него в душе и что он мог придумать своей ревнивой головой. Но жить в неизвестности было невыносимо.

Медитируя, она пыталась заглядывать в будущее, которое видела только на два шага вперед: она удлиняла и удлиняла луч фонарика, рассеивающий тьму грядущего, пока однажды вдруг не увидела, что никакого будущего и нет. Конечно, есть – но не один путь, а множество! Те несколько шагов по прямой, что она ясно различала в тумане, приводили к развилке, а каждая дорожка, по которой можно было пойти вперед, тоже раздваивалась, и так до бесконечности! Вариантов было бесчисленное множество: проследив некоторые, она увидела себя рядом с Анатолием, а Лёшку вместе с… Милой!

Пойдя по другому пути, наткнулась на собственное беспросветное одиночество, а когда на двух других тропинках обнаружила две смерти, испугалась и прекратила это бессмысленное занятие. Этот разветвляющийся, как корни дерева, путь будущего был ее собственный, такой же – у Лёшки, у Анатолия, у всех живущих. И каждый, делая шаг вперед, творя свой выбор, словно бросал в воду камешек, от которого расходились круги по воде – они пересекались, сталкивались, дробились, поверхность грядущего покрывалась рябью, и возникали новые повороты, новые развилки и тропинки.

Будущего – нет.

Оно не стоит вдалеке, подобно замку сокровищ или ужасов, и ты не входишь в него, открывая дверь за дверью – ты сам выбираешь свой путь, строишь свой замок, собираешь свои сокровища – или растишь собственные кошмары.

И пока Марина испытывала Судьбу, заглядывая в будущее, Судьба готовила ей подарок. Однажды, проснувшись утром, она не смогла встать: словно большая мягкая ладонь прижала ее к постели. Что-то мягко толкнуло в сердце, закружилась голова, зазвенело в ушах, а тело стало огромным, как туча – и одновременно маленьким, как дождевая капля. Марина, похолодев, узнала это странное ощущение, это известие, уже дважды приходившее из глубины ее тела, из крошечной клеточки, раскрывающейся, как бутон цветка: это впервые объявлял о себе будущий ребенок. Беременна! Она стала лихорадочно считать числа – так и есть! Ну ты же хотела еще одну девочку… И что теперь делать? Она поехала в гости к Татьяне Кондратьевой, с которой привыкла советоваться обо всем. Оказалось, что Лёшка заезжал к ним, и Татьяна как раз собиралась звонить Марине – выяснять, в чем дело. Марина, вздохнув, рассказала ей все. Татьяна только покачала головой:

– Да-а, с огнем играешь, подруга. И не с одним – с двумя сразу.

– Тань, что ты говоришь?

– А что? Нравится он тебе, не понимаешь, что ли? Себе-то хоть не ври.

– Анатолий? – Марина вспыхнула, потом задумалась: – Ты знаешь, я поняла. Мне нравится, что я ему нравлюсь.

– Вот-вот, с этого и начинается!

– «Мне нравится, что вы больны не мной! – напела, улыбаясь, Марина. – Мне нравится, что я больна не вами, что никогда тяжелый шар земной не поплывет под нашими ногами…»[6]

– Пой-пой, допоешься! Слушай, поговори с Лёшкой. Он, конечно, оручий, но вменяемый. Он поймет. Ну увлеклась, с кем не бывает.

– Тань, я даже и не увлеклась. Просто мне его жалко, Анатолия.

– А это еще страшней. Жалко. Сначала просто так жалко, а потом… и в постельке пожалеешь, не заметишь.

Марина покраснела.

– Или что? Уже пожалела?

– Тань, да ну тебя! Я Лёшку люблю.

– А одно другому не мешает.

– Ты знаешь, мне кажется, Анатолий – это параллель. Вариант судьбы.

– Это как?

– Ну смотри: все ведь достаточно случайно. Если бы ты не пришла работать в техникум, я бы с тобой не познакомилась и никогда бы не встретила Лёшку. И Дымарика, кстати, тоже. Анатолий легко мог разойтись по жизни с Валерией. И карта тогда легла бы совсем по-другому. Например, Валерия могла сразу зацепиться за Лёшку.

– Да она его на двадцать лет старше, ты что.

– А это не важно, он ей был совсем для другого нужен. Мы могли встретиться с Анатолием, и тогда сейчас я бы думала, что Лёшка – это параллель.

– Всегда ты что-нибудь выдумаешь. Параллели, меридианы. Есть у тебя твой полюс, и держись за него. Детей куча, а она туда же.