Евгения Перова - Против течения

Марина очнулась от стука в окно – заглядывал тот самый давешний мент:

– Вы одна? А где же ваш… кавалер?

– Пошел прогуляться.

– И как же это он такую красавицу одну оставил?

Марина нежно ему улыбнулась, собираясь осторожно по-своему осадить, но тот сам приосанился и сменил игривое выражение лица на серьезно-служебное:

– Па-апрошу ваши документики!

Подошедший Алексей молча предъявил документы – мент, не найдя, к чему придраться, отпустил их с миром, и Марина в зеркало видела, как он смотрит вслед отъезжающей машине, похлопывая полосатым жезлом по руке.

– Лёш, он решил, что мы тут так и стояли все это время, представляешь?

Но Лёшка даже не улыбнулся. Мрачно доехали, мрачно заселились в гостиницу, и Леший сразу же рухнул на постель и отвернулся от всего мира.

– Лёш, а поесть не пойдем?

– Марин, сходи одна, ладно? Я устал что-то, полежу.

Говорил он непривычно мягко, и Марина вздохнула: чувствовала, как ему плохо. Она присела рядом и протянула было руку – погладить по голове, но он, не оборачиваясь, пробормотал:

– Не надо, пожалуйста. Так еще хуже. Иди, Мариночка, не волнуйся. Я в порядке.

От этой «Мариночки» ей стало совсем тошно: сроду он ее так не называл.

– Ну ладно. Я пойду – поем, погуляю. Отдыхай.

– Возвращайся.

Он произнес это очень тихо, но Марина услышала и уже от двери сказала:

– Леший! Я люблю тебя – чтоб ты знал.

Увидела, как он вздрогнул, – и закрыла дверь.

Марина поела в ресторанчике, где совершенно очаровала молодого официанта, который ради нее даже выключил грохочущую музыку, потом отправилась погулять по вечерним улицам. Зашла в торговые ряды, заглянула в магазинчики, купила на развале книжку – не читанную прежде «Камеру обскура» Набокова – и вернулась в номер, где все в той же позе спал Алексей. Все это время она неотвязно думала про Валерию – в памяти всплывали какие-то разговоры, обмолвки, на которые раньше не обращала внимания, какие-то поступки, казавшиеся странными, а сейчас вполне вписывающиеся в ту картину, которую нарисовал Лёшка. Марина знала, что иной раз он видел лучше, чем она: «Тебе доброта твоя глаза застит, – говорил он. – Ты зла ни в ком не предполагаешь, потому что по себе всех судишь. А я вижу, потому что сам не без греха». – «А я-то чем лучше? – отвечала Марина. – Тоже, нашел святую!» А вдруг Леший прав?

Вернувшись в гостиницу, Марина долго читала «Камеру обскура» в гостиной при свете настольной лампы, время от времени хмыкая над текстом: надо же было наткнуться именно на этот роман, в котором, словно в кривом зеркале, чудовищно преломилась их собственная история! И главный герой был другим человеком, и обе героини, и сюжет – все, все было другое! И все то же самое: страсть, верность, предательство, обман, любовь… смерть. Хотя, пожалуй, Магда, героиня романа, чем-то напоминала Киру: детской жадностью, не знающей условностей, чувственностью? Наконец она дочитала и легла. Бросила взгляд на спящего Лёшку, который сегодня стал ей намного понятней благодаря Набокову, и в голове всплыла фраза из романа: «Уж так и быть – я тебя утешу». Среди ночи она проснулась, потому что проснулся Леший – встал, чем-то шуршал и скрипел, ходил по комнате, натыкаясь в полутьме на углы и тихо чертыхаясь, потом ушел в душ, вернулся и опять на что-то с грохотом налетел.

– Лёш, зажги ты свет, я не сплю.

– Да черт его знает, где он включается!

– Сейчас…

Марина зажгла ночник.

– Я тебя разбудил?

– Нет, я не спала, – ответила она, зевая. – А-а, да что ж такое-то! Иди ко мне…

Лёшка улегся рядом, уткнулся ей в грудь и засопел. Она погладила его по влажным волосам и позвала громким шепотом:

– Ле-е-ши-ий!

– Ау-у! – отозвался он. – Я зде-есь…

– Ты как? Поговоришь со мной или еще хочешь пострадать?

– Не хочу! – быстро ответил он и повернулся, чтобы видеть ее лицо.

– Нет? А то если хочете пострадать, так пожалуйста – мы вам тут же условия создадим и страдайте себе.

– Да не хочу я страдать, что ты в самом деле!

– Это хорошо. Ну, тогда я тебе докладываю: звонила домой, там все живы-здоровы и даже не сильно соскучились, Ванька опять что-то разбил, а Муся интересуется, не привезет ли ей папа из Костромы корону, как у принцессы?

– Мы теперь что, прынцессы?

– Да мы отродясь прынцессы, ты не знал?

– Это точно.

– Вот. И они нас с тобой отпустили на каникулы.

– На каникулы? Это что – на выходные?

– Зачем на выходные, на неделю.

– На неделю!

– А что? Лёш, да мы с тобой ни разу не отдыхали по-человечески.

– Мы с тобой вообще ни разу вдвоем не отдыхали.

– И я об этом. Прекрасно они без нас справятся: там бабушка, Ксения Викентьевна подольше побудет, Юлечка будет заходить. Не волнуйся.

– У меня работа… вроде как.

– Да ладно, ты все равно толком не работаешь.

– Тоже верно. Значит, каникулы? Здорово! И завтра можно спать целый день?

– Ага. Будем лениться!

– Ура! – Леший завопил во весь голос, и Марина, смеясь, закрыла ему рот рукой:

– Ты что орешь-то так? Мы не дома.

– А что мы станем делать?

– Кроме как лениться? Ну-у, я прям даже не зна-аю… Мне вот представлялось, что это будут такие, знаешь, медо-овые канику-улы…

Леший заулыбался – ему всегда нравилось, как Марина, разнежившись и слегка кокетничая, начинает растягивать слова.

– Это мне нравится. Медовые. У нас же медового месяца не было…

– Да у нас вся жизнь – медовый месяц, ты что!

– Ну да, с ложкой дегтя.

– Лёш, перестань. А то я тебя укушу.

– Обма-анешь, – сказал он томным голосом. Оба засмеялись, и Леший полез ее целовать.

– Подожди, подожди! Уймись! Я сейчас среди тебя социологический опрос проводить буду.

– Какой еще… опрос? С ума сошла, что ли? Опрос… посреди ночи? Такая вся тепленькая, славненькая… сладенькая… и опрос?..

– Заворковал! Ну, подожди, послушай! Такой тест – вот если б тебе сейчас предложили на выбор: меня, такую славненькую, или жареную курицу, ты бы что выбрал?

– Это смотря что с вами делать! Если есть, так, конечно, тебя, особенно ежели майонезиком приправить! А если…

– Лёшка!

– Да тебя, конечно! – ответил Леший тоном, полным фальшивого энтузиазма, а потом добавил заискивающе:

– А что, у тебя есть жареная курица?

И у него явственно забурчало в животе. Марина хохотала:

– Я знала, я знала, что ты курицу предпочтешь! Знала!

Леший тоже засмеялся:

– Марин, ну что ты хочешь – я ж с утра не ел.

– А вот нечего было страдать. Надо было со мной в ресторан идти. Ой, какие вкусные я там ела…

– Маринка! Я точно сейчас тебя съем вместо курицы!

– А курицы-то и нету!

– Как нету? Это что ж ты надо мной измываешься?

– Курицы нет, но есть буженина…

– Буженина?

– Сыр всякий, маслины, хлеб очень вкусный, еще мясо какое-то, помидоры…

– Где оно все?

– А! И коньяк! «Хеннесси», между прочим.

– Все, сейчас умру!

– Пошли, горе мое…

Потом, спустя годы, Злотниковы вспоминали эти пять дней, проведенных в Костроме, как самое лучшее, что у них было в жизни. Они просто отдыхали, гуляли, валяли дурака, ездили по округе, плавали по Волге, покупали какие-то ненужные пустяки, любили друг друга на скрипучей гостиничной кровати и под конец так соскучились по детям, что сорвались на день раньше, чем планировали, когда решили вдруг устроить себе эти «медовые» каникулы.

После отъезда Марины с Алексеем Валерия нашла свою непутевую дочь, которая рыдала в садовой беседке, обняла и подумала, утешая: «Что ж, моя девочка, эту игрушку ты потеряла. Хорошо, что не сломала. Но ты быстро утешишься. Найдешь новую». Ей самой утешения не было. Ах, как жаль, что это случилось с Кирой и Алексеем! Так не вовремя. Недоглядела – не до того было. И что теперь? Теперь, когда ей так нужна вся сила и любовь Марины! Марина… Возращенная судьбой дочь, единственная – той же породы. С кем могла молчать, говорить без слов, кто понимал без объяснений. Кто дарил ей… жизнь.

Запрокинув голову, Валерия смотрела туда, где в переплетении веток и листьев виднелся осколочек голубого неба, и знала, что это конец. Ее мир рушился. Она устала. Устала бороться с маленьким черным чудовищем, поселившимся в недрах ее тела, которое она заметила слишком поздно – оно потихоньку росло, распуская цепкие щупальца. Она всматривалась в близкое будущее и думала: а может, не стоит и пытаться? Уйти сейчас, пока не превратилась в беспомощное и жалкое существо, корчащееся от боли? Пусть запомнят прекрасной и сильной.

Валерия жалела, что плохо подготовила девочек к жизни, все думала – успеет. Одна – жадная до удовольствий, другая – хрупкая веточка. Все для них делала, старалась. Они ни в чем отказа не знали, поздние, вымоленные, желанные. Может, чересчур старалась? Или все-таки мало?

Анатолий… Никто не знал, как жили они, на чем держался их брак, чем была Валерия для своего мужа – женой, любовницей, сестрой, матерью? Другом – всегда. Она на многое закрывала глаза, потому что знала: в главном он не предаст. Как и она его. Ничего, он справится. Погорюет и утешится. Найдет молодую.

Валерия вспоминала всю свою грешную, горькую, запутанную жизнь, по которой шла как царица, легко ступая, как по лепесткам, по острым камням и осколкам, не чувствуя боли и крови…

Она не умела плакать. Она выросла в любви и ласке и была наделена легким доверчивым нравом и способностью к состраданию. Не могла долго обижаться и дуться, и слезы, если и появлялись, высыхали тут же. Отец же с матерью просто обрыдались, отправляя единственную дочь, свет и радость, в Москву на учебу. А Валерия рвалась из своего провинциального городка, как птица из клетки – ей казалось, там, в столице, ее ждет совершенно необыкновенное будущее, прекрасное и светлое! Она готова была любить все на свете. Это чувство переполняло ее, когда она стояла с простым дерматиновым чемоданчиком на площади трех вокзалов – машины гудели, милиционеры свистели, люди галдели, и стая голубей, взмыв из-под ног, кружила в ослепительно синем московском небе, перечеркнутом далеким облачным следом пролетевшего самолетика.