– Не поедем? Так вот прямо и не поедем? Давай, давай, заводись!

– Да я уже и так завелся!

– Все-все, иди! – А сама смеется, довольная.

И ничего особенного она с собой не сделала: постриглась, подкрасилась, платье новое. Но дело было не в платье. Лёшка косился на нее всю дорогу, словно никогда раньше не видел, как мягко дышит нежная грудь в низком вырезе, как улыбаются губы, как вспыхивает в глазах солнечный блик. Забыл, какой русалкой она может быть, забыл! А когда стали к Костроме подъезжать, совсем плохо стало:

– Марин, вот что ты делаешь, а?

– А что такое? – невинным голосом.

– Я сейчас врежусь во что-нибудь! Руку-то убери!

– Убрать?

– Марин, разобьемся! Прекрати!

– Не разобьемся. А ты притормози…

Какой там – притормози! Свернул на первом же повороте на грунтовку, заглушил мотор.

– Это что же такое, а?

– А на что это похоже?

– Марина…

– Давай назад перейдем, тут тесно.

Не помнил, как оказался на заднем сиденье, ничего не помнил, спроси: кто ты, что ты? Все забыл. Хорошо, стекла в машине тонированные, снаружи не видно, что делается! Кира? Какая Кира? Кто это – Кира? Одна Марина, единственная. Только она. В окошко постучали – вот черт, менты подъехали. А как же, стоит черный джип в затишке, подозрительно.

– Ты хоть прикройся!

Опустил стекло с дежурной улыбкой – мент, взяв под козырек, заглянул в салон и вытаращил глаза. Леший обернулся на Марину – вот чертова баба! Полуголая, улыбается, глазами играет – у мента челюсть отвисла. И Лёшка ему:

– Прости, командир, видишь – не вовремя ты.

Тот челюсть подобрал, козырнул и пошел. А эта нахалка ему вслед:

– Осторожнее на дороге! Лёш, не закрывай окно, душно…

Душно ей! Потом, когда слегка отдышались, стали хохотать, вспоминая, какое лицо у мента было. Так и доехали до Валерии, посмеиваясь. Когда парковались, Леший сказал:

– Я понял, что это было.

– И что же?

– Это ты в целях профилактики!

Опять посмеялись. И так Лешему стало легко – словно наконец сам в себя вернулся. И что я с ума сходил, дурью маялся? А тут она и показалась, дурь его – живая, длинноногая. Вышли с Милой из сада, увидели Марину с Алексеем, Кира побежала было к ним – Мила ее за руку схватила, удержала, но Кира все-таки вырвалась и полетела навстречу. Мила повернулась и ушла. Марина почувствовала, как Алексей напрягся, взяла его за руку:

– Посмотри на меня.

Посмотрел и вдруг как очнулся:

– Я сейчас только понял – она же на тебя похожа!

И правда, похожа чем-то. Так вот что его притянуло! Да еще волосы длинные…

Кира совсем близко подошла – юная, прелестная, свежая. И такая женская ненависть поднялась вдруг в душе у Марины, что в глазах потемнело. До этого она как-то пыталась настроить себя на прощение, и ей это почти удалось: на самом деле ей было жалко Киру, которая всеми способами пыталась получить хоть какую-то видимость любви – от кого угодно. Марина знала, что Валерия в девочках разочаровалась: Мила казалась ей слишком инфантильной, а Кира – чересчур дерзкой и строптивой. И в обеих, как полагала Валерия, не было и капли ее силы – но теперь Марина в этом сомневалась, послушав Лёшкины рассказы. Анатолий детьми не занимался совсем, а им так нужно было отцовское внимание. А когда в жизни семьи появилась Марина, все стало еще сложнее, потому что девочки стали ревновать ее к матери.

И Марина догадывалась, что эта любовная эскапада между Кирой и Лёшкой была замешана не только на физическом влечении, нет – это был крик души девочки: обратите же на меня внимание, я живая, мне одиноко, я хочу любви! Все это она понимала, но стоило ей только увидеть Киру во всей прелести ее юной красоты, как Марина уже не могла владеть собой: нет, не получишь ты его, не получишь! А Кира уже руки подняла – обнять, прямо при жене. Ну уж нет! И Марина «ударила» ее со всей силы, в последнюю секунду успев слегка отклонить удар в сторону – Кира пошатнулась и замерла на месте, испуганная и удивленная: хотела шагнуть – и не могла.

– Это ты меня держишь? Отпусти. Не выйдет. Все равно он мой.

– Да что ты?

– Да! У нас с ним все было, все!

– Что ж, повезло тебе, девочка, с настоящим мужчиной дело имела.

– Марина, иди, – Лёшка слегка подтолкнул ее в спину.

– Ты его силой держишь.

– Я его не держу. Он меня сам выбрал. Так что извини.

И пошла к дому, не обернулась. Ничего, Лёшка справится. И он справился.

– Знаешь что, девочка, хватит. Поиграли и разбежались.

– Я люблю тебя.

– Да не любишь ты! Развлекаешься. Ты понятия не имеешь, что такое – любовь, не узнаешь, если на блюдечке поднести. Заморочила голову старому дураку. Слава богу, опомнился. Мы с Мариной вместе через такое прошли – тебе и не снилось. Да чтобы я на такую обезьянку, как ты, ее променял? Так что прости меня и прощай.

– Алексей!

– Все, я сказал.

Вспомнил вдруг отца с его любимой фразой и горько усмехнулся: «Отрубил, как отрезал! Герой, еж твою медь…» К Валерии шел с замиранием сердца, так стыдно было. Они с Мариной стояли у окна – подошел, еле передвигая ватными ногами. Взглянул на Валерию – ноги у него словно подломились. Встал на колени. Валерия подошла ближе и с силой ударила его по щеке. Он даже не поморщился. Марина отвернулась, закрыв лицо руками. Долго молчали все трое. Потом Валерия позволила ему встать:

– Простите, Алексей, не сдержалась. Это я за Марину.

– Я заслужил.

– Нет, не совсем. Я виновата, девочку упустила. А видела, какая. Не справляюсь я с ней. Где она?

– Там, в саду.

– Ой, я же ее… остановила! – вспомнила Марина. – Она же так и стоит, наверное, шагу не может сделать.

– Ничего, пусть постоит, подумает, – сказала Валерия.

– Валерия… – начала было Марина.

– Ничего. Переживем и это. Вы не знаете, но такое уже было с ней? А я-то не поверила, думала, Юлечка ревнует.

– Юлечка? Так она что же, к Аркаше?

– Да. Он же не брат ей, чужой по крови. Вот такая у меня девочка получилась. Ладно. Я думаю, мы Анатолию ничего не скажем. Алексей, вы, наверное, хотите вещи свои забрать?

– Да, я пойду соберу. И мы сразу уедем.

Голос звучал хрипло, и одна щека пылала от удара. Марина посматривала на него с тревогой, но он не отвечал на ее взгляд.

– Конечно. Жалко, что все так вышло. Простите меня за мою дочь.

Валерия встала и поклонилась им в пояс. Марина кинулась ее обнимать, Лёшка топтался, не зная, что делать, но Валерия сама к нему подошла и руку протянула, он пожал, а потом поцеловал и с трудом выговорил, хотя смотреть ей в глаза он не мог:

– Простите меня. Я знаю, как виноват. Не держите зла, хорошо?

– Ладно, ничего. Что ж теперь делать. Нам еще работать вместе. Жалко, что портрета не будет.

– Спасибо.

Кира так и стояла в саду. Марина подошла. Девочка дрожала, устала стоять.

– Отпусти меня!

– Сейчас мать придет – отпустит.

– Ты маме сказала?

– Пришлось.

– Все равно, все равно, все равно ты его не удержишь! Он сам ко мне придет! Нам, знаешь, как сладко вместе было!

– Да я его не держу, я ж сказала тебе. Он подумал и выбрал. Меня выбрал. Сладко ей было! А нам, знаешь, как горько бывало? Ты думаешь, любовь – когда сладко?

– Да!

– Детка, если ты такой любви хочешь, вон ее – за каждым углом полно! Задницей поверти, сиськами потряси – любой твоим будет! Тебе только этого надо? Это не любовь.

– Любовь!

Марина вздохнула. Бедный ребенок. Ни злости не чувствовала, ни ревности – только одно сострадание к глупой девочке, не видящей света. И положила руку ей на лоб – Кира дернулась.

– Я покажу тебе, что такое любовь.

Кира ахнула и, освобожденная Мариной, стала медленно опускаться на землю. Свернулась клубочком и заплакала – а в это время теплый сияющий поток омывал ее душу, унося клочки черной зависти, острые стружки злости, пульсирующие сгустки ненависти, жгучие угольки ревности. Все, что было в ней от звереныша, корчилось и вопило от боли, но маленькие светлячки, таившиеся в уголках души, расправляли крылышки и готовились взлететь. Подошла Валерия, посмотрела на рыдающую дочь.

– Спасибо тебе. У меня никогда это с ней не получалось.

А у машины уже ждала Мила – вся розовая от смущения и в слезах.

– Я…

– Что ты, девочка?

– Я… я хотела сказать… Алексею… Михайловичу… и вам, Марина Сергеевна…

Леший поморщился – уж больно похожа она была на Киру. А Марина растаяла, пошла утешать:

– Что ж ты плачешь-то, детка? Что такое?

– Я хотела сказать… Вы не думайте, что я такая же. Раз мы похожи.

– Да мы знаем, что ты другая.

– Правда?

И на Алексея обернулась с надеждой. Вот горе-то…

– Не бойся, ты совсем на сестру не похожа.

– Она это все из-за меня.

– Что – из-за тебя?

– Она мне доказывала, что все одинаковые!

– Кто – все? Мужчины?

– Ну да. Только помани – любой не устоит. И никакой такой особенной любви нет. А я все равно не верю.

– И правильно.

– Я еще скажу, можно? Сейчас, скажу. Это, наверное, и так видно, но я все равно скажу. Марина, прямо при вас скажу: я люблю Алексея… Михайловича. Но вы не бойтесь, это ничего не значит. Я так буду любить… издалека. Марина, я и вас тоже люблю… Вы оба для меня… как… как…

И совсем расплакалась.

– Лёш, иди. Дай я с ней поговорю.

Алексей из машины видел, как Марина гладила Милу по голове, что-то говорила, обнимая за плечи, а Мила все кивала и кивала, как китайский болванчик. Потом пошла, ссутулившись, к дому. Лёшка не выдержал, вылез:

– Марин, я попрощаюсь с ней, ладно?

– Конечно, иди.

Догнал. Мила, увидев его, еще больше покраснела. Он умилился: господи, эта-то – совсем ребенок!

– Возьми-ка эти рисунки, пусть у тебя будут.

– Это что – я?

– Это ты. Посмотри на меня.